Кирилл Еськов - Америkа (Reload Game)
В дверях появился Ветлугин, с Сашей на руках — и тут стало твориться нечто странное. Падре как раз, сняв рясу и засучив рукава рубахи, готовился к перевязке — «…Ну-с, посмотрим, что здесь можно сделать, в рамках моих скромных медицинских навыков», — и взявшийся помогать ему Ривера сперва увидал, как внезапно перекосилась, переливая воду через край, жестяная миска в руках иезуита, лишь затем догадался взглянуть тому в лицо. «Он напуган… да что там — напуган, он в ужасе!..» — ошеломленно сообразил боевик; а ведь он-то знал: этот человек — точно не из боязливых…
— Силы небесные… — тихо вымолвил падре, сотворяя крестное знамение. — Причем тут врач — здесь нужен экзорцист!
— Вы это что, всерьез, святой отец?
— Нужен экзорцист, срочно — причем не моего уровня! — в неподдельном отчаянии повторил Игнасио, во все глаза глядя на спящего непробудным сном мальчика. — Поймите, я всего лишь — coadjutor formati spirituales, мне с этим не справиться! Ну, точно так же, как я не смог бы, с моей фельдшерской подготовкой, сам сделать вот этому сеньору полостную операцию!
— Простите, святой отец — не могли бы мы с вами уединиться, ненадолго? Ну, вроде как для исповеди?
— Вроде как — тогда? — безнадежно вздохнул иезуит.
— Да, именно.
— …Падре, — начал Ривера, когда они перешли в соседнюю комнату; здесь было уже чисто прибрано, и Спаситель глядел на них с распятия взглядом командира батальона, вынужденного выполнять бессмысленный приказ об обороне незащитимой позиции. — Падре, девушка — колдунья…
— Да, я вижу, — равнодушно отозвался Игнасио. — Желаете просигнализировать? — ну, так с этим не к нам, а к коллегам-доминиканцам…
— Она сильная колдунья, святой отец. Тамошние иерархи — если их можно так назвать — ее побаиваются.
— Вполне возможно. И что?
— И — она хочет спасти мальчика, по каким-то своим резонам. Раз уж терять все равно нечего, святой отец — пусть она попробует?
— Вы сошли с ума! — помотал головою падре. — Всему же есть пределы… «Изгонять Бафомета силою Вельзевула…»
— Я не силен в здешних синкретических культах, святой отец, но девушка говорила, что ее богиня, Эрзули, состоит в родстве-свойстве с Девой Марией. Что она, по-вашему, имела в виду?
— Скажите, — устало усмехнулся иезуит, — а сан принять — действительно собирался некогда ваш покойный командир, а не вы сами?..
— Неважно… Так что там насчет ее Эрзули?
— Ну, как… Лоа Эрзули (лоа — не совсем боги, но здесь это неважно) — один из самых сильных и уважаемых персонажей их пантеона. Символ совершенной женщины, ведает любовью, во всех оттенках этого чувства: от ритуального секса до девичьей нежности. И да — из наших святых, которых они тоже, в простоте своей, полагают пантеоном, они считают ее воплощением Деву Марию.
— Ну, я так и думал… Не мне вам объяснять, падре, что всё богословие иезуитов густо замешано на культе Марии; враги Ордена утверждают даже, будто культ тот — нехристианский и вообще не авраамический, но это уж пусть их… Простому народу вы объясняете, что через Иисуса спастись очень трудно, а вот с помощью Богоматери — легко; синкретизму Богоматери с местными культами вы не препятствуете, а то и прямо его поощряете… А ведь колдунья наша обращается именно к Деве Марии — как к воплощению своей Эрзули! Разве не означает сие, святой отец, что сила колдуньи будет предоставлена нам, здесь и сейчас, Господом нашим, и в конечном счете послужит Вечной Славе Его?
— Вы что, на полном серьезе собрались поучить меня богословию, сеньор ликвидатор? — Игнасио встал, давая понять, что разговор окончен.
— У меня и мысли такой не было! — мотнул головою Ривера. — Просто я видел эту девушку в деле… И поверьте, святой отец: она — хороший человек, правильный…
…Вернувшись к обществу, падре обнаружил, что все там застыли в ожидании его решения.
— Отец Игнасио, — почтительно, но твердо прервала общее молчание Мария, — если что-то делать, то начинать надо немедленно!
Кстати — да…
— А что вы намерены предпринять? — неожиданно для себя спросил он.
— Ну, для начала мне надо расположить их, двоих, так, чтобы я могла видеть обоих из одной точки… примерно во-он оттуда…
— Вы слыхали? — поворотился он к Ривере; помедлил секунду, а затем приказал: — Делайте, как она говорит!
Быстрыми шагами вернулся в соседнюю комнату и преклонил колена перед распятием.
Ему было очень страшно. Очень.
59
— Компаньеро резидент, дождик редеет! — доверительно кашлянув, напомнил Иван Иванович. — Эдак скоро растянет, и атаковать придется — при луне!
— Да, я вижу. Повторяю: атакуем только когда эшелон уже появится из распадка. Как поняли?
— Хреново поняли! Уточните вводную, компаньеро — мы всё ж таки не ополченцы на ежегодных стрельбах под Петроградом!
Иерархия летела к черту, и ничего с тем поделать было нельзя: резидент действительно не должен лично вмешиваться в проведение силовой операции (что он понимает, кабинетная крыса, в рукопашном бое, снятии часовых и прочем диверсантском ширпотребе?..), но просто отдать приказ и ждать в сторонке его выполнения было сейчас тоже невозможно… Чертова речка (да какая там речка — ручеек в болотине…), чертов мост (да какой там мост — насыпь с водоводной аркой…) — и беспощадная плоскотина без единой складочки на полтораста метров вокруг…
— Обновляю вводную, компаньерос; раскрывая кое-какую закрытую информацию, поскольку — чего уж теперь… Мы должны были обеспечить прибытие в Новый Гамбург спецэшелона — надо понимать, с каким-то секретным вооружением. События, как вы знаете, пошли так, что если эшелон не прибудет нынче к утру — он не понадобится вовсе, никому и никогда: Техас фактически капитулирует, и Калифорния останется без союзника. На этом месте янки сделали отличный ход: эшелон можно не уничтожать, что хлопотно и опасно, а просто затормозить — ведь завтра это «яичко ко Христову дню» будет уже ни к чему. Мы, конечно, следили за крупными мостами — но на каждую переплюйку, вроде этой, людей не напасешься… В общем, покойный Флетчер нас обыграл… меня обыграл, извините — вы-то тут ни при чем.
Мостик, как вы уже поняли, заминирован; там электрический взрыватель и человек с «мертвой рукой»: убьешь его — тут же подрыв. Две пятерки охраны: бойцы хоть и поплоше вас, разумеется, но тоже ничего — ганфайтеры. Подходы — сами видите какие…
Янки могут взорвать мостик в любой момент; собственно, давно могли б уже рвануть и уйти — но, похоже, «лучшее — враг хорошего». Их старшего, Скримбла, явно обуяла жадность и он решил дождаться-таки эшелона — одно уж к одному. Собственно, он ничем при этом и не рискует: мост-то так и так уже у него в кармане…
Так вот, компаньерос, эта их жадность — и есть наш единственный шанс… ну, тень шанса, кажем так. Если мы начнем атаку сейчас — что было бы лучше, спору нет! — они просто вздохнут: «Ну, знать, не судьба…» и при первом же нашем выстреле замкнут контакт; их задача все равно будет выполнена. Но если вожделенный поезд будет совсем уже рядышком — «Ну, вот же он, вот!..», — они могут и рискнуть потянуть время, пока тот не въедет на мост. И здесь у вас, компаньерос, будет минута или чуть больше — на всё про всё.
— Ну, подобраться-то к ним можно… — раздумчиво откликнулся «специалист по проникновению на охраняемые объекты» и «восточным техникам». — И даже «мертвую руку» обезвредить, в принципе, можно… или — добраться до электрошнура. Но если всё это — одновременно отстреливаясь от десятка ганфайтеров… Вы, возможно, удивитесь, компаньеро резидент, но пуля сорок пятого калибра убивает нас точно так же, как любого другого человека.
— Ну уж тут, компаньерос, как говорится: «Никто, кроме вас!»
— Да, конечно: выбирать-то не из чего. Значит, мы атакуем с трех направлений…
— Нет: с четырех.
— Да вы-то за каким дьяволом нам там сдались, Виктор Сергеевич?! — отмахнулся, устраиваясь поудобнее на руинах служебной иерархии, Ривера. — Ростовую мишень из себя изобразить?..
— Ну, в общем-то, да, — невесело усмехнулся резидент. — Как наименее ценный в нынешней ситуации член группы — могу изобразить из себя отвлекающий фактор, он же — ростовая мишень. Ведь если мы угробим эшелон — мне всё равно останется только застрелиться, и уж лучше — так!..
— Хм… а ведь четвертый, отвлекающий, и впрямь будет нелишним… — разбазаривать время на дурацкие сантименты никто не стал. — Тогда, значит, работаем так…
…Как это ни удивительно, но они застали янки врасплох, несмотря на продравшуюся таки сквозь тучи луну — преимущество убаюкивает, да и Зырянов на добрый десяток секунд привел тех в замешательство: одинокая фигурка, бегущая во весь рост от полотна, размахивая руками для привлечения внимания и вопя во всё горло: «The order is cancelled, buddies! I did it, I did it, thank Goodness!»,[15] и стрелять те начали не сразу, а потратив еще пяток бесценных мгновений на обычные в такой неразберихе крики «стой-стреляю, назовись!», да еще и чуть ли не все повскакали на ноги, разом подставившись под кинжальный огонь Риверы (сразу — минус три), а в тылу у тех раздался леденящий душу вопль, заглушивший даже надвигающееся паровозное чуханье — вот оно, началось «проникновение»! — а первая пуля лишь опрокинула его навзничь, вовсе остановив время, и он, пытаясь приподняться и даже как-то не чувствуя раны, думал одним краем сознания: а я, похоже, берсерк, хихик-с, а другим краем — что надо продолжать стрелять, в белый свет как в копеечку, потому что — отвлекающий фактор, а боль в ушах от паровозного ора была сильнее, чем от дырки в груди, и он еще дважды сумел взвести курок «кольта», пока кто-то из опомнившихся уже флетчеровых ганфайтеров не улучил секундочку, отвлекшись от настоящего боя, и не прекратил, наконец, это ходячее (хотя какое уж там ходячее…) недоразумение, но обрывки сознания, как ни удивительно, все еще болтались в его черепе, приметанные грубыми стежками к мозжечку и продолговатому мозгу с тамошними фундаментальными рефлексами — глотательным, дыхательным, и какими-то еще, забыл, а паровоз надрывался, сотрясая разом землю и небо, где-то совсем уже рядом, и ему даже помстилось — всё, неужто проскочили, амба!! — когда спереди, где мост, расцвел-таки в ночи чудовищный белесый первоцвет, и взрывная волна, навсегда уже, наверно, впечатала его в грунт — всё, всё зазря, черт, черт, черт… — но паровоз отчего-то продолжал грохотать и реветь, как же так, ведь не может же это быть призрак паровоза, нес па? — вон ведь какой он тяжеленный, а потом звук тот стал тихо меркнуть, и он, сложив в общую кучку последние свои остатки зрения, слуха и осязания, принялся додумывать последнюю мысль: отчего это прорвавшийся эшелон сменился вдруг картинкой из памятной с детства книжки Свифта — опутанный растяжками Гулливер, транспортируемый на трех, цугом, лилипутских повозках? — а когда додумал, понял: да, можно умирать. Вот теперь — можно.
