Владимир Свержин - Чего стоит Париж?
– «Слышь, Капитан, мне сдается, шо пора объявлять уединенцию оконченной. А то, не ровен час, навернет тебя преподобный из самых благих намерений табуретом по башке – где потом очередного Фауста искать будем?» – начал стращать меня Лис. – «А если серьезно, сдается мне, шо-то брат Адриэн уж очень густо темнит. Отчего бы вдруг бедному слуге Божьему так печься о престолонаследии?»
– «Это ты верно подметил», – подтвердил я. – «Для скромного монаха-бенедиктинца брат Адриэн не по горлу кусок хватает. Но ведь, если присмотреться, он-то у нас не такой уж и скромный, не правда ли? Попробуем-ка раскрутить его на откровенность, а то так, вокруг да около, отче может часами ходить».
– Падре, вы хотите, чтобы я вновь стал Генрихом Наваррским? – в упор глядя на святого отца, отчеканил я.
Мой прямой удар ухнул в пустоту.
– Сын мой, я уже говорил, что одному Богу ведомо, ошибались ли вы прежде, именуя себя подобным образом, или сейчас, называясь герцогом де Бомоном.
– Быть может, быть может. Но я принял твердое решение и через несколько дней покину Францию, чтобы никогда более сюда не возвращаться.
– Но Шарль, одумайтесь! Разве не перст Божий мы должны узреть в том, что вы с братом созданы столь похожими? Не свидетельствует ли это о том, что один из вас должен исправить ошибки, допускаемые другим.
– Я принял решение, почтеннейший брат Адриэн, – жестко отрубил я. – А как вы имели возможность убедиться, я своих, решений не меняю!
– Не могу сказать, чтобы это было умно, – вздохнул монах, разводя руками, – но воля ваша. Быть может, мы еще вернемся к этой теме. – Он направился к двери, смиренно наклонив голову и потупив очи долу. Да, вот еще что! – Монах остановился, не дойдя шага до двери, и вновь повернулся ко мне. – Чуть не забыл! Нынче на сон грядущий читал житие святой Бригитты и с грустью вспоминал о вас.
– Отчего же? – невольно поинтересовался я, пытаясь лихорадочно вспомнить, чем прославилась эта достойная женщина.
– Видите ли, ваша светлость, в молодые годы святую Бригитту так поразил рассказ о муках Христовых, принятых сыном Божьим на кресте, что она ежедневно лила себе на руки расплавленный воск в память об этих муках.
– Но я-то тут при чем? – не смог я удержаться от вопроса.
– Знаете ли, герцог, когда я читал об этом деянии, то невольно вспомнил о ваших терзаниях по поводу смерти короля Карла IX и поисках того, кто приказал умертвить нечестивого короля. И вы знаете, муки святой Бригитты настолько растрогали меня, что я решил помочь вам в этом деле.
– Увы, уже поздно, святой отец. Через считанные минуты мы отбываем в Бордо. К тому же я знаю и кто ударил короля кинжалом, и кто велел ему сделать это. Ваш приятель викарий лгал, глядя нам в глаза!
– Конечно, – без тени сомнения подтвердил брат Адриэн. – Он и не мог поступить иначе. Однако я открою вам секрет, который, быть может, пригодился бы вам здесь, но скорее всего будет бесполезен за океаном. Приказ покончить с Карлом IX пришел из Рима. Я сам доставил его в Лувр.
– Вы?!
– Несомненно, я, – кивнул наш добрый спутник. – Только, ради бога, не тянитесь к шпаге. Моя смерть вам уже ничего не даст, чего нельзя сказать о моей жизни. Все, что я сделал, сделано к вящей славе Господней. Ах! – Он вздохнул, кажется, вполне искренне. Впрочем, я уже не брался судить об искренности святого отца. – Все так хорошо складывалось! Отчего же, принц, вы оказались лишь копией, увы, лишь отражением своего брата?! Что ж, теперь прощайте. Мне надо спешить, придется изрядно попотеть, чтобы убедить Его Величество, что Париж стоит мессы. Прощайте, сын мой. Да пребудет с вами мир! – Он сделал шаг, отделяющий его от двери, и, смиренно поклонившись появившемуся на пороге д'Орбиньяку, скромно потупив глаза, прошествовал мимо.
– Иезуит? – кивая вслед ушедшему, проговорил Лис, когда я наконец пришел в себя от изумления.
– Да, – тихо подтвердил я. – Причем далеко не из простых.
– Может, кому-то сообщить? – обескуражено спросил Рейнар.
– Кому? Да и зачем? Все развивается своим чередом: Алансонский останется королем Речи Посполитой, Гиз какое-то время будет королем Парижа, Екатерина уничтожит Кондэ, герцог Пармский разгромит «моего братца», причем неоднократно, но в конце концов умрет или принужден будет уйти из Франции. А еще несколько лет спустя Париж действительно будет стоить Генриху Наваррскому мессы. И уж совсем много позже месса будет стоить ему головы. Так что обо всем этом можно сообщить разве что пану Михалу в порядке отчета.
– Да ну, Капитан, взбодрись! Дело сделано. Впереди нас ждет прогулка на замечательном паруснике по майским водам Атлантики. Да в наше время за такой круиз народ готов целое состояние отвалить, а ты накуксился, что середа на пятницу!
– Пожалуй, ты прав, – улыбнулся я. – Хочется верить, даст бог, дела у Мано и Конфьянс, невзирая на бушующие вокруг политические баталии, пойдут хорошо и они будут счастливы.
– Конечно. У них родится куча сыновей и дочерей, а одного из них, я уже договорился, Мано обязательно назовет Шарлем.
– Ну вот и славно. Командуй эскорту седлать коней. Май прекрасное время, чтобы распрощаться с этим миром!
ЭПИЛОГ
Право жизни и смерти, которое присвоили себе Церковь и государство, я объявляю своим.
Макс ШтирнерЧерез неделю «Л'Эпин» принял на борт лоцмана и неспешно, как и подобает серьезному, уважаемому кораблю, чудом затесавшемуся среди всякой мелкотравчатой прибрежной мелюзги, отошел от пирса, всем видом говоря о той значительной роли, которую ему надлежало сыграть в истории Франции. Впрочем, на самом деле роль эта была весьма эфемерна, но об этом знали только мы с Лисом. В первую же ночь, когда галеон с «герцогом де Бомоном» на борту должен был выйти из устья Жиронды, и радостный экипаж, наконец почувствовавший дыхание морского ветра, должен был знатно отпраздновать начало похода, начальнику десанта и его адъютанту, то есть мне и Лису, надлежало воспользоваться заранее приготовленной шлюпкой и покинуть борт корабля.
Ночь была безлунной, вино крепким, а подкупленные за золото резидента Речи Посполитой матросы вполне достаточно, как выражался Лис, «вязали лыко», чтобы спустить на воду ялик, закрепленный на ахтеркастле. Минут через пятнадцать после этого мы уже едва различали в темноте кормовые огни галеона. Теперь оставалось ждать, когда в предрассветной дымке покажутся кончики мачт нанятого паном Михалом люгера, принадлежащего одному из местных контрабандистов.
Я сидел на веслах, слушая обычную трескотню своего друга, предвкушающего скорое возвращение в институтские стены, и вглядываясь, не появятся ли вдалеке мачты быстроходного кораблика, посланного нам на выручку. Не такая уж большая премудрость – вычислить, сколько миль может пройти галеон, вышедший в море с утренним бризом.
– Да не метушись ты, шо блоха на добермане! – успокаивал меня Лис, должно быть, борясь с собственным волнением, поскольку я, вглядываясь в темный горизонт, лишь изредка отвечал на его слова. – Вот рассветет – и нас враз найдут! На худой конец, жратва есть, в анкерке двадцать пять литров воды, ежели вдруг шо, до земли на веслах дойдем. А там уже доберемся, не боись! Не впервой!!
Мы болтались на мелкой зыби несколько часов в ожидании люгера, но его все не было. Рассвет застал шлюпку все в той же видной позиции. Как убеждал нас с берега Мишель Дюнуар, шансы росли с каждой минутой. Однако…
– О! Капитан! – Лис что есть силы хлопнул меня по плечу. – Я ж говорил, не боись! Вон мачты, три штуки, все, по описи, как договаривались! – Остроглазый Лис ткнул пальцем в какую-то ему одному видимую точку.
– Да где же? – Я уткнулся взглядом в горизонт, пытаясь разглядеть долгожданные мачты.
– Погоди, сейчас увидишь, – обнадежил он. Вскоре я действительно увидел мачты, о которых говорил д'Орбиньяк, однако радости мне это не прибавило. Впрочем, Сергею тоже.
– Лис, это не люгер. У люгера мачты наклонены вперед. Это фрегат или корвет. Отсюда не разобрать. Причем, судя по корабельной архитектуре, тоже испанский.
– Не понос, так золотуха! – пробормотал не на шутку встревоженный шевалье. – Шо брехать будем?
– Разберемся. Во всяком случае, я не Бурбон и ты не д'Орбиньяк. Дай бог, пронесет!
– Пронесет, пронесет! – хмыкнул Серж Рейнар. – Как же ж без этого!
Не знаю, что имел в виду мой друг, однако Господь в это утро был все-таки на нашей стороне. Когда расстояние между нами сократилось до кабельтова и над грот-мачтой взмыл британский флаг, на резной доске, до этого небрежно прикрытой свисающими шкотами, ясно прочиталось английское название: «Дерзновение».
– Свои! – невольно выдохнул я.
– Кэптен Уолтер! – раздалось над палубой, едва мы ступили на борт фрегата. – Это французы, Что прикажете с ними делать?
Я невольно вздрогнул, услышав свое имя и звание, но дальнейшее…
