Анджей Сапковский - Свет вечный
– Отодвиньтесь, господин, – сказал кто-то из поджигателей, став над ними. – Чтобы я вас нечаянно не покалечил, когда буду его добивать.
– Прочь.
– Не должно остаться ни одного свидетеля, – сказал служащий Фуггеров. – Ни одного. Не глупи, Рейнамар. Сдержи свои самаритянские порывы, не место и не время на них.
Рейневан подскочил, как на пружине и врезал его кулаком. Служащий упал на спину, словно колода, с потухшими глазами щупал вокруг себя руками.
– Пусть это тебе улучшит вкус приключения, – сказал Рейневан, дрожа от злости. – И пусть у тебя кровь быстрее потечет по жилам. А вы прочь. Я лечу, а вы заслоняете мне свет.
– Вы слышали, что он сказал? – обратился к поджигателям Шарлей, выразительным и угрожающим голосом. – Прочь от него. А вы, господин служащий, встаньте и позвольте вас в сторонку. Нам надо поговорить. Поручение я выполнил, пора расплатиться. Вы мне должны одну информацию.
Рейневан отвернулся, принялся зашивать и накладывать повязку. Раненный юноша дрожал, охал, судорожно сжимал веки.
Он стонал так пронзительно, что Рейневан решил обезболить его еще одним заклятием. Настолько сильным, что юноша закатил глаза и обмяк.
Поляна опустела, поджигатели уехали в лес. Тогда вернулся Шарлей. Сам.
– Твоя вспыльчивость, – холодно сказал он, – могла мне дорого стоить. Где это видано, чтобы так сразу в зубы. К счастью, наш Фуггер – деловой человек, настоящий профессионал. К тому же, кажется, имеет к тебе слабость.
– Короче говоря, – Рейневан встал, вытер полотном руки, – деловой человек выдал тебе конвой с черным фургоном.
А если бы не выдал, ты всё равно не был бы в убытке. Не заработал бы, но и не потерял бы. Не лезь ко мне со стоимостями.
– Ты не понимаешь, дружище, – Шарлей скрестил руки на груди. – Ты не знаешь всего. Оно, может, и хорошо, если учесть, что ты собираешься надеть монашескую рясу. Что с раненым? Он жив? Испустил дух? В агонии?
– Умрет, если его здесь оставить.
– А ты, уже почти брат, не возьмешь такой грех на душу, – догадался Шарлей. – И отвезешь его к своим. А они тебя повесят. В их рядах ведь есть настоящие специалисты по вешанью пленников, прибывшие прямо из Мальборка.
Он подошел и стал над раненым. Юноша сжался от страха.
– Кто такой? Как тебя зовут?
– Парсифаль… – простонал юноша. – Парсифаль… фон Рахенау…
– Откуда вы здесь взялись? Где стоят олесницкие войска? Их численность? Сколько вооруженных прислал вам на подмогу Орден Девы Марии?
– Оставь его в покое, Шарлей.
– Слушай, nomen omen[352] Парсифаль, – Шарлей наклонился над раненым. – Бдил сегодня над тобой твой покровитель святой Парсифаль, бдил целый Круглый Стол, бдили святые Георгий и Маврикий. Если выживешь, зажги в церкви пару свечек и попроси отца, чтобы он дал на пару богослужений. Привалило тебе сегодня большое счастье, пришла большая удача, больше, чем если б ты нашел Грааль. Ты попал на присутствующего здесь медика. Если б не он, твои рожа и глаза были бы полны пахнущей весенней землей. Помни о медике, Парсифаль. И прочти иногда за него молитву. Прочтешь?
– Да, господин…
Совместными усилиями, толкая и тяня, они поместили раненного в седле, Парсифаль фон Рахенау при этом стонал и охал, как грешник на сковороде.
Потом Шарлей отвел Рейневана в сторону.
– От твоей затеи, – начал Шарлей, – как я понимаю, мне тебя не отговорить. Поэтому спрошу лишь для порядка: не отложишь ли ты свои намерения? На более поздний срок? Чтобы сначала вместе со мной ограбить черный фургон?
– Нет.
– Хорошенько поразмысли. Тип от Фуггеров поведал мне, на что можно рассчитывать в фургоне. Тебе не пришлось бы смотреть на чужие монастыри. Ты основал бы свой собственный и стал в нем приором. Тебя это не прельщает?
– Нет.
– Ничего не поделаешь. Тогда езжай. Рекомендация первая: войска олесницких князей стоят вероятнее всего на рубеже Пысковице – Тошек, но разъезды будут уже в окрестностях сожженных Рудок, они едут на дымы. Доставь туда Парсифаля и постарайся не дать себя схватить.
– Постараюсь.
– Рекомендация вторая: двигайся на восток, к польской границе, перейди Пшемшу как можно быстрее. В Польше ты будешь в большей безопасности, чем в Силезии.
– Знаю.
– Рекомендация третья, касающаяся твоей будущей монашеской карьеры. Если ты действительно решишься на такую радикальную вещь, обрати внимание на ее практический аспект. Монастыри, конвенты и ордена вовсе не являются настежь открытыми убежищами для лодырей и бродяг, ни тем более приютами для преступников, разыскиваемых законом. Иначе любой разбойник Мадей увертывался бы от наказания, превращаясь в брата Мадеуша, и насмехался бы над правосудием из-за монастырской калитки. Из собственного опыта скажу тебе, дружище, что попасть за калитку гораздо труднее, чем выбраться из-за нее. Короче говоря, без связей не рыпайся.
– К чему ты клонишь?
– Так вот, – спокойно заявил Шарлей, – у меня есть, если тебя это интересует, некоторые связи. В Польше. В десяти милях от Велюня…
– Велюнь, – покрутил головой Рейневан, – это слишком близко.
– Близко? А что тебя устроит? Может, Дрогичин? Или Витебск? Потому что дальше это уже Ultima Thule.[353] Но там у меня связей нет. Не привередничай, Рейневан. Послушай: в десяти милях от Велюня, над Вартой, стоит Серадз, стародавний город лехитского племени серадзян, а сейчас столица воеводства. Там есть монастырь божегробцев, которых в Польше называют меховитами. Так получилось, что с 1418 года у меня прекрасные отношения с тамошним пробощем, настоятели филиальных монастырей у меховитов называются пробощами, а монастыри – пробоствами.[354] Пробоща в Серадзе зовут Войцех Дунин. В 1418 году его звали Адальберт Донин и он еше не был пробощем. Короче говоря, благодаря мне, он может продолжать радоваться жизни. Так что у него некоторый долг…
– Говори прямо. Речь идет о вроцлавском бунте восемнадцатого июля восемнадцатого года.
– Скажу прямо, – прищурил глаза Шарлей. – Да. Речь о нем. Года прошли, а это дело за мной тянется. И будет тянуться, если учесть, что это известно компании Фуггеров.
– Твою мать! Так поэтому ты говорил о стоимости?
– Поэтому. Они держат меня в руках и поэтому уверены, что я буду молчать. Храни молчание и ты, Рейнмар.
– Разумеется. Будь спокоен.
– Через пару дней, – улыбнулся Шарлей, – у меня будет черный фургон. И деньги, которые он вез, и которыми я умно распоряжусь. Куплю себе покой и полное отпущение грехов. Куплю себе служащих и многочисленных влиятельных знакомых. Но ты никому ничего не говори, даже пробощу Дунину в Велюне, когда будешь на меня ссылаться. А когда сослешься, тебя там примут и позволят принять обет. Тихо там в этом Серадзе и спокойно, есть госпиталь, просто предел твоих мечтаний. Мне, откровенно говоря, тоже было бы легче на душе и спокойнее на сердце, если б я знал, что ты там. Что ты в безопасности и не скитаешься по миру. Сделай это для меня, дружище. За Пшемшей поверни на север. Езжай в Серадз.
– Я это обдумаю, – сказал Рейневан. Уже обдумав, решив и будучи полностью убежденным в правильности принятого решения.
– Так что… Ну и… – Демерит пожал плечами, кашлянул. – Черт возьми, не могу стоять и смотреть, как… Так что я попрощаюсь, разверну коня, кольну его шпорами и уеду. Не оглядываясь. А ты делай, что хочешь. Бывай. Vale et da pacem, Domine.[355]
– Бывай, – ответил, спустя минуту Рейневан.
Шарлей не оглянулся.
Глава двадцать первая,
в которой речь идет о символе и о его чрезвычайном значении. В которой Рейневан, допустив зло, пытается исправить свою ошибку и кровью смыть вину. А краковский епископ Збигнев Олесницкий меняет ход истории. Совершая это ad maiorem Dei gloriam.
«Вот и смерть приходит, думал Парсифаль Рахенау, – напрасно пытаясь одолеть охватывающий его холод, бессилие и сонливость. – Умру. Попрощаюсь с жизнью здесь, в этих диких лесах, без священника, без исповеди и причастия, даже без похорон, а где белеют мои кости, не будут знать ни отец, ни мать. Уронит ли по мне хоть одну слезу прекрасная Офка фон Барут? Ах, какой же я осел, что не признался ей в любви! Что не упал к ее ногам…
А сейчас уже поздно. Смерть приходит. Уже больше Офки я не увижу…»
Конь мотнул головой, Парсифаль закачался в седле, боль дернула его и привела в себя. «Воняет дымом, – подумал он. – И пожарищем. что-то здесь горело…»
– За лесом уже Рудки, – послышался голос рядом.
Всадник, которому принадлежал голос, расплывался в лихорадочных глазах Парсифаля в темный, неясный и демонический образ.
– Там ты уже должен попасть на своих. Держись просеки и не выпади из седла. С Богом, парень.
«Это тот цирюльник, – понял Парсифаль, с большими усилиями удерживая веки, чтоб не сомкнулись. – Медик с удивительно знакомыми чертами. Вылечил и перебинтовал меня… А говорили, что последователи Гуса хуже сарацинов, что не знают пощады и убивают без всякого милосердия.
![Анджей Сапковский - Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]](/uploads/posts/books/54727/54727.jpg)
