Игра на чужом поле (СИ) - Иванов Дмитрий

— Именно! — кивнул я. — Мы не просто участвуем в международном спорте, но и диктуем стандарты. И если кто-то должен первым заявить о чистоте в спорте, то это именно мы.

— Сильно! — помолчав, признала девушка. — Но надо согласовать с Валерием Георгиевичем. У нас такого нет, это у них там в зарубежном спорте профессионалы…

— Согласуй уж, Жанна Валерьевна, — попросил я, выделяя голосом отчество, чтобы придать словам лёгкий оттенок сарказма.

Девушка покосилась на меня, но промолчала, видимо, размышляя, как преподнести эту инициативу своему отцу.

Зачем мне это надо? Да просто захотелось. Не люблю допинг, а его сейчас и в нашем виде спорта хватает. Интересно, норвежских лыжников и биатлонистов уже поразила эпидемия астмы, или это позже начнётся? Впрочем дело не только в этом. Такая инициатива точно будет поддержана мировым спортивным сообществом — тут и гадать нечего. Честный спорт хотят все, хотя бы на словах. Я вообще удивлён, что спустя полгода после допинговых скандалов на Олимпиаде в Сеуле никто ещё не выдвинул ничего подобного.

В аэропорту нас уже ждала остальная сборная СССР. Из всей команды мне были знакомы от силы человека три: все же наш молодежный состав экспериментальный. Мы с Цзю сразу же попали в свои заботливые руки главного тренера Копцева.

— Чё за фингал, Толя? Ты сдурел? — сразу потребовал объяснений Константин Николаевич, внимательно разглядывая мою физиономию после первых приветствий.

— Это его какой-то пьянчуга в глаз вчера ударил! — опять блеснул остротой светящийся радостью кореец.

Глава 6

— Что ты лезешь со своими пояснениями постоянно? Шутка, сказанная два раза, уже несмешная! — бубнил я в аэропорту в ухо Цзю, который уже и сам не рад был своему юмору.

— Отстань! Всё я понял! Плохая шутка! Уже час нудишь! Я убью тебя, лодочник! — в сердцах высказался, как оказалось, ценитель песен профессора Лебединского.

Сам «профессор», а точнее пока просто Алексей Лебединский, клавишник группы «Собрание сочинений», оказался нашим соседом в зале ожидания. Он сидел с нами третьим в ряду кресел у стены, терпеливо ожидая, как и мы, свой задержанный рейс. Только ему нужно было в Таллин, где группа собиралась давать концерт.

Лебединский уже трижды протискивался мимо нас с Костей — то покурить, то за пивом, то в туалет. Каждый раз, когда он проходил, я напевал хриплым голосом фразу «Я убью тебя, лодочник», чисто по приколу. На третьем заходе заметил, что Алексей уже явно начал прислушиваться. Фраза его заинтересовала, это было видно. Так что, можно сказать, я стал крёстным отцом знаменитой в будущем песни!

Наш рейс задерживался, и не только наш — непогода спутала планы многим, поэтому народу в зале ожидания было под завязку. Куда ни посмотри, везде люди, дети, баулы и даже какие-то корзины с цыплятами у одной пожилой пары. В общем, суета.

У меня оставалось два варианта: либо продолжать нудеть Костяну, пока тот не сбежит, либо слушать беседы окружающих. А это, как оказалось, совсем непросто.

— А Ленка — дура! Могла сама договориться с нами. Но нет, мы гордые! Неужели по-соседски не помогли бы с участком? — возмущалась рядом пухлая старушка в платке. — Подумаешь — без спроса яблоки её собрали. А ты докажи, что мы!

Её несчастный собеседник — худосочный, но явно многоопытный дедок — предпочитал помалкивать, изредка робко вставляя:

— Да, да…

Впрочем, бабка в его поддержке особо и не нуждалась. Её противный голос, наполненный торжествующей правотой, мучал не только меня. Ну и другие беседы вокруг были также скучны и неинтересны.

— Лёха, чё, куда там в Таллине можно сходить? — раздался голос из компании солистов «Собрания сочинений», которые окопались где-то неподалёку от нас с Костей.

— А я знаю⁈ — огрызнулся тот.

— Ты же там служил! — удивлённо напомнил ему кто-то из компании.

— Ну. У нас командир дивизии зверь был. Чеченец! — проговорил Лёха с заметной злостью в голосе. — Я в увольнения три раза ходил всего. Встретил бы щас, убил бы… этого Джохара Дудаева!

Я аж подпрыгнул на месте! В моей «особой тетрадке» было несколько фамилий тех, кому я самолично вынес смертный приговор. А что? Ствол у меня в деревне имеется. Патронов, правда, маловато… Но ничего, там всего четыре фамилии! Новокузнецкий маньяк с евоными мамой и сестрой, и некто Ершов, которого не успели в моё время расстрелять — мораторий на смертную казнь подоспел. Где искать последнего, я не представлял, знал только, что обитает тот сейчас где-то в Красноярске, а вот про первую троицу мне было известно всё.

И что, теперь в этот «расстрельный список» стоит добавить ещё одну фамилию, которую я услышал сегодня? Или это ничего не изменит, а может даже и хуже сделать? Я поэтому приговоров и Чубайсу с Березовским не выношу — «свято» место пусто не бывает.

Мои размышления и вынос мозга Цзю прервал голос диктора, наконец-то разрешивший нам идти на посадку. В самолете, сидя у окна и глядя на мощные крылья лайнера, несущего нас в заграничную жизнь, я продолжил свои размышления, но так и не решился на увеличение своего «расстрельного списка».

Костя, выжатый ночью Жанной и днём мною, безмятежно спал, привалившись плечом к тренеру, сидевшему с нами в одной тройке кресел. Тот лишь снисходительно покосился на Цзю, но будить не стал. Видимо, решил, что выспавшийся олимпийский чемпион на турнире важнее, чем небольшие неудобства в полёте.

Аэропорт Форнебу встретил нас неожиданным весенним теплом. Что и говорить, погода в Осло заметно приятнее, чем в Москве. Ребята начали расстёгивать дублёнки и куртки, снимать шапки, и вообще выглядели так, будто неожиданно оказались на южном курорте. Плюс пятнадцать, если диктор не врёт, — это же практически лето по нашим меркам!

Советская сборная бодро забрала багаж и прошла таможню. Местные таможенники даже не пытались ковыряться в наших вещах — смотрели на нас с ленивым равнодушием. Впрочем, и наши в Москве особо не утруждали себя при вылете. Удивительное дело!

— Парни, ждём автобус под навесом, не разбегаемся! — зычно командует один из тренеров, усатый мужчина лет шестидесяти пяти. На его новом костюме красовалось с добрых два десятка медалей и орденов.

— Цзю! — внезапно переключился он на Костю, который пытался остаться в тени. — Ты где куртку порвал под мышкой? Давай, руки вверх подними! Посмотрю. Глухой? Руки вверх!

Костя, смущённо хмыкнув, поднял руки, словно сдаваясь.

— Шнель-шнель, ком цу мир, — испуганно вжав голову в плечи, скомандовал жене садящийся в такси какой-то почтенный бюргер тех же лет что и наш боевой тренер.

Он, прилетевший из Бонна и получавший вместе с нами багаж — пёструю сумку, — явно заволновался. Русские команды, звучавшие достаточно громко и резко, выбили его из равновесия.

— Сука, поди стрелял по нашим! — зло прошептал Цзю, послушно стоя с поднятыми руками.

Но мои мысли уже были заняты другим: в поле зрения показалась хрупкая девичья фигурка в расстёгнутой шикарной шубе из соболя. Девушка, ловко обходя лужицы на мокром асфальте после недавнего дождя, спешила ко мне на высоких каблуках. Её шаги были уверенными, а движения — грациозными, словно она точно знала, что станет центром внимания, едва приблизится.

— Рад тебя видеть! — с улыбкой обнимаю красавицу, чувствуя на себе завистливые взгляды ребят из сборной и вообще всех мужчин в радиусе десятка метров.

Девушка слегка улыбнулась в ответ, явно довольная произведённым эффектом, но тут же отпрянула, заметив мой фиолетовый бланш.

— Что у тебя с глазом⁈ — воскликнула она, резко потеряв весь свой аристократический лоск.

Её глаза округлились, и рука невольно дёрнулась к моему лицу, будто хотела убедиться, что это не грязное пятно или оптический обман.

— Я убью тебя, лодочник! — на всякий случай предупредил я Цзю, бросив на друга строгий взгляд.

Тот, видимо, извлёк урок из недавней ситуации и даже не пытался блеснуть ни знаниями, ни остроумием.