Бывших не бывает - Красницкий Евгений Сергеевич

Немного не добежав до симпатичной каменной гряды, я рухнул на одно колено и вытянул левую руку, обозначая положение строя, а затем сжался за щитом и упер копьё «змеиной колючкой» в землю, направив остриё в направлении врага. У меня ещё мелькнула мысль: «Давненько, Макарий, тебе не приходилось быть промбахом!». Мелькнула и ушла. Рядом со мной, со стороны копья, загибая фланг, встал старшина ипаспистов, а со стороны щита примкнул незнакомый декарх «Сладких девочек». Мы успели сбить ряды, почти успели…

Вал рухнул. Уже не с криком, а с визгом «алла» толпа варваров ринулась в открывшийся проход. Пешие и конные вперемешку – засранцы почуяли шанс наконец-то задрать подол фортуне. На наш поневоле рыхлый строй катился вал перекошенных, вымазанных грязью и кровью харь, распяленных в крике пастей и выпученных глаз, во главе которого, прямо на меня, нёсся огромного роста турок на гигантском вороном жеребце. Его крашенная хной борода пламенела поверх доспехов. Мой взгляд против воли прилип к этой бороде, и у меня не хватало сил отвести его.

Руки всё сделали сами. Широкий листовидный наконечник вошёл в грудь коню. Смертельно раненная зверюга взвилась на дыбы, чуть не вырвав меня из строя. Рыжебородый, дико вереща, вылетел из седла, и его накрыла набегающая толпа. Я вскочил на ноги и лихорадочно рванул меч из ножен. Свалка разошлась вовсю. Многие промбахи, подобно мне, потеряли копья, но первый удар конников мы остановили. Для первого ряда пришёл черёд мечей. Теперь надо прижаться, прильнуть к бойцам противника ближе, чем к любовнице, почувствовать на лице их смрадное дыхание и пустить в ход меч. И никаких размашистых рубящих ударов, которые так любят варвары! Со времён Старого Рима пехота Империи только колет. В этом проникновении есть что-то от соития, только солдат не зачинает, а отнимает жизнь.

Один из спахов безжалостно заставил своего коня прыгнуть вперёд. Еще в полёте благородное животное получило в брюхо сразу несколько копий. Бьющаяся в агонии туша рухнула вниз, сметая своих и чужих. Я даже не почувствовал боли, просто левая нога вдруг перестала поддерживать тело, но я почему-то не падал. Мой меч на фут вошёл в брюхо очередного козлотраха, я резко освободил оружие и вдруг обнаружил, что сижу на заднице на чём-то теплом и мягком. Внезапно время стало тягучим, как смола, а звуки смолкли. Краем глаза я видел, что ипасписты тянутся ко мне, чтобы прикрыть щитами и выдернуть из свалки, и успел подумать: «Я что, ранен?», а потом стало уже не до мыслей. Всё поле зрения заслонила конская грудь, пересечённая алыми полосами богато украшенной сбруи. Оставалось только одно – я, как мне казалось, медленно прикрылся щитом и ещё медленнее выбросил меч вперёд и по самую крестовину погрузил его в конское тело. Колени коня подогнулись, круп взлетел почти до небес, а потом вся эта груда плоти рухнула, погребая меня под собой. И тут мир со всеми его звуками и запахами внезапно обрушился мне на голову. Но спустя краткий миг какофонию сражения сменили боль и темнота.

Я очнулся от льющейся на голову холодной воды. Было тяжело дышать, в голове гудело, а левая нога пульсировала почти невыносимой болью. Зрение понемногу возвращалось, и прямо над собой я увидел наши знамёна. Битва шумела в отдалении, слышались звуки труб и буксинов, крики, лязг оружия.

– Очнулся, слава богу! – услышал я знакомый голос. – На-ка, хлебни, это поможет.

Седой декарх ипаспистов поднял мою голову и поднёс к моим губам кружку с вином и помог напиться. «С маковой настойкой», – подумал я и был прав.

– Что с нашими?! Как бой, как войско? – Боль отступала, а её место занимала тревога.

– Мы устояли, хилиарх! На одной ноге, но устояли! Зацепились за самую вершину и уже прощались с жизнью, но базилевс всё же пришёл! Сейчас козлотрахов уже добивают! Ты провалялся без памяти несколько часов, – голос ипасписта дрогнул.

– Какие потери?

– Тяжёлые, очень тяжёлые, хилиарх. Во всех трёх таксиархиях на ногах осталось меньше тысячи.

– А «Жаворонки»?

– Неполные две сотни.

– Понятно. Кто принял командование?

– Всей пехотой командует хилиарх Никанор, а «Жаворонками» лохаг Евстратий.

– Ни одного кентарха на ногах?!

– Да, «Жаворонки» затыкали тот прорыв, который ты остановил.

– Значит, я погубил таксиархию, а сам выжил?!

– Не говори так, хилиарх! Ты сделал всё как нужно! Такова судьба! Лучше бы ты спросил, что с тобой.

– И что?

– Тебе попало по голове и придавило упавшей лошадью. Как она тебя не раздавила, я не знаю. У тебя сломано ребро, вывихнута рука, но её я уже вправил.

– А что с ногой? Что-то она сильно болит.

– С ногой плохо.

– Насколько?

– Очень плохо. Какой-то ублюдок воткнул тебе клинок прямо под поножи, а потом по ноге прошлись копыта. Там месиво. Я наложил жгут и, как умел, пристроил ногу в лубки, а в остальном уповай на травматов. На, хлебни ещё, и мы понесём тебя.

– А как твои люди?

– Чудом все живы! Только Николай ранен, но жить будет.

– Как вы меня вытащили?

– Не знаю, не спрашивай! Как-то! Никто не помнит!

– Спасибо!

– Сочтёмся, хилиарх! А ну, парни, взяли его!

Трудно найти слова, чтобы описать полевой лазарет, но я попробую. Это страшное место. Невообразимая смесь бойни, пыточного застенка, богадельни и храма. Кровь хлюпает под ногами, травматы, подобные адским духам, корзинами выносят отрезанные ноги и руки, суровые бойцы бредят, плачут и зовут своих матерей, под ножом хирургерона орёт какой-то бедолага. Ад, только правят в этом аду не дьяволы, а ангелы-хранители! Эти мясники и мучители, мастера резать и вышивать по живому телу, спасают жизнь! Их мужество не меньше, а то и больше нашего, они каждый день выходят на бой со смертью, смотрят ей в глаза так, как никогда не посмотрит солдат, и костлявая [14] отступает перед ними.

Сегодня мне выпала судьба вновь попасть в их безжалостные и благословенные лапы. Впрочем, не мне одному. Кто-то прибывал подобно мне на носилках из плащей и копий, кого-то вели товарищи, кто-то ковылял сам. На входе моих носильщиков встретил травмат.

– Кого несёте?

– Хилиарха «Жаворонков». Ему срочно нужен лекарь!

– Кладите здесь.

– Ты не слышал меня?! – в голосе ипасписта прорезалась угроза.

– Слышал, но здесь нет ни рядовых, ни начальствующих – только раненые! Хочешь помочь своему хилиарху – помоги снять с него железо.

Когда с меня стаскивали доспех и поддоспешник, я громко ругался от боли. Потом дело дошло до моей искалеченной ноги. Перед болью, что пронзила меня, когда травмат начал снимать поножи, спасовал даже маковый дурман. Сознание милостиво отключилось. Я снова очнулся уже на столе пред светлыми очами хирургерона. Он был чёрен от усталости, а одежду с ног до головы покрывала кровь. Мастер медленно перевёл взгляд с моей ноги на лицо и спросил:

– Очнулся, хилиарх?

– Да.

– Тогда слушай. Если всё пойдёт хорошо, ты будешь жить, но ногу спасти я не смогу. Её придётся отнять ниже колена. У тебя сломаны рёбра, так что привязать тебя нельзя. Вырубить тоже – тебе попало по голове. Так что придётся терпеть. Ты меня понял?

– Да.

– Если дёрнешься – зарежу к чёртовой матери!

– Понял.

– Тогда выпей, а закусишь вот этим, – хирургерон показал мне обмотанную тряпками палку и кивнул травмату.

– Выпей, хилиарх, это поможет. – Вино со смирной и маковым дурманом в какой уже раз потекло мне в горло.

– Довольно! – стегнул кнутом голос лекаря.

Лекарский помощник отнял от моих губ фиал [15] и вставил между зубов палку.