Майкл Муркок - Стальной царь
— Оллсоп? Да лейтенанта трясет от него. Наш бравый командир отпустил капитана Демпси на все четыре стороны, вот как? Оллсоп — олицетворенное представление о том, что европеец должен сохранять хотя бы видимость достоинства. Любой ценой.
— Тогда у Оллсопа очень много работы. Я потер кровавое пятно на рукаве.
— Мне кажется, он никогда не спит. Его жена отбыла отсюда вместе с руководителями завода, знаете… — Хира бросил взгляд на часы. — Ну вот, время ужинать. Мясо и рис, как обычно, по я припрятал две бутылки вина, если вы…
— Нет, благодарю. Думаю, прогуляюсь ещё раз до отеля.
Глава 7
Мертвец
Припортовое местечко, где я остановился, было единственным настоящим поселением на острове. Оно называлось Новый Бирмингам. Здания теснились к воде и имели всего несколько этажей в высоту. Чем дальше карабкались они по склону, тем больше отстояли друг от друга, как будто плачевное положение соседей причиняло им страдания, — и становились все меньше. На самом верху в расселинах гнездилась россыпь полуразвалившихся хижин.
Над кварталом хижин холм плавно заканчивался и образовывал небольшое плато, где некогда был сооружен аэропарк. Отель Ольмейера стоял на краю аэропарка, заросшего ныне кустарником. Предполагаю, что молодой лейтенант Оллсоп находит отель хорошим, ибо тот совершенно явно пытался «сохранить видимость». Большая золотая вывеска была отполирована до блеска, а роскошный деревянный фасад в викторианском стиле совсем недавно покрашен свежей белой краской. Этот дом выглядел здесь совершенно неуместно.
Аэропарк обладал одной ржавой мачтой, торчащей в центре. С одной стороны от этого сооружения тянулся маленький ангар, серая краска на нем облезла; рядом высился шест, на котором болтался рваный и грязный флажок. Поблизости стояли, как скелеты огромных инопланетных насекомых, остатки двух кораблей, с которых уже сняли почти все важные части. По другую сторону ангара находился корпус маленького одноместного самолета, вероятно, собственность какого-нибудь давным-давно почившего спортсмена; его тоже наполовину разобрали. Казалось, остров населяют самые разнообразные обломки. Создавалось впечатление, что тут питаются только трупами, включая трупы давно прогнивших представлений.
Бросив взгляд на покинутые здания администрации и диспетчерской и удостоверившись в том, что они необитаемы, я направился к отелю.
Толкнув две хорошо смазанные створки дверей, я вошел.
Помещение было чистым, выскобленным и прохладным. Слуга-малаец тянул шнур расположенного на потолке большого веера. Когда я вошел, он плеснул мне воздуха в лицо. После жары, царившей снаружи, я испытал благодарность к нему за это. Я кивнул малайцу, который меня, казалось, вовсе не заметил, и, поскольку у входа никого не увидел, отправился в бар.
Там в полумраке коротали время двое. Один, с закатанными рукавами, сидел за стойкой бара и читал книгу, а другой потягивал джин в противоположном углу, где балконные двери выходили на веранду. В окно я снова увидел аэропарк и за ним склоны холма, густо поросшие лесом.
Когда я уселся на скамейку перед стойкой бара, человек отложил свою книгу и уставился на меня с откровенным изумлением. Он был невероятно толст, и его мясистое красное лицо обливалось потом. Высоко закатанные рукава рубашки открывали множество татуировок обыкновенного в таких случаях сорта. На пальцы-сосиски было насажено множество золотых колец. Он заговорил с густым акцентом:
— Чем могу быть полезен? Я начал извиняющимся топом:
— У меня, к сожалению, нет с собой денег, поэтому… Человек широко улыбнулся.
— Да. Нет денег! Какая жалость! — мгновение он сотрясался от смеха. — Итак, что вы хотите выпить? Я запишу за вами.
— Очень мило с вашей стороны. Я возьму немного коньяку, — я представился. — Вы владелец отеля?
— Да. Разумеется. Ольмейер — вот я кто, — похоже, он невероятно гордился этим обстоятельством. Ольмейер извлек из-под прилавка большую конторскую книгу и вписал в неё мое имя. — Ваш счет, — сказал он. — Когда положение ваше улучшится, оплатите.
Он повернулся, чтобы снять с верхней полки бутылку коньяка.
— Я склонен полагать, что у вас квартирует некто Шоу кросс, — начал я.
— Да. Шоу кросс, — Ольмейер поставил передо мной на стойку большой стакан коньяка. — Двадцать центов. Я запишу.
Он внес заметку в конторскую книгу и снова отложил её в сторону.
Это был хороший коньяк. Вероятно, он показался мне ещё лучше, чем был на самом деле, поскольку это было первое спиртное, выпитое мной со времен Сингапура. Я наслаждался им.
— Итак, Шоукросс, — сказал Ольмейер, подмигнув и сделав соответствующий жест, — ушел в горы.
— И у вас пет ни малейшего представления о том, когда он вернется?
Я услышал, как плетеное кресло заскрипело, царапая блестящий пол, затем приблизились шаги. Я повернулся. Это был человек, сидевший у окна. Он держал в руке пустой стакан.
— Шоукросс вернется, когда джин, взятый у мистера Ольмейера, закончится!
Это был сильно загоревший худой человек лет пятидесяти пяти в рубахе цвета хаки и белых шортах. У него были узкие седые усы, и в его синих глазах прыгала искорка иронии.
— Мое имя Гревс, — сказал он, подходя к бару и становясь рядом со мной, — А вы тот воздухоплавательный парнишка, которого нашли в долбленке. Сингапур, говорите? Жуткое дело, должно быть.
Гревс рассказал мне, что остался, чтобы блюсти интересы компании «Уэлланд Рок», в то время как другие белые представители фирмы возвратились в Англию или отплыли в Австралию. Он чрезвычайно интересовался тем, что происходило во время нападения на Сингапур. Коротко, потому что эти воспоминания все ещё причиняли мне боль, я рассказал ему о случившемся.
— До сих пор не могу в это поверить, — заключил я. — Существуют же мирные договоры…
Гревс горько улыбнулся и снова глотнул джина.
— Все заключают мирные договоры. Мы истребили войны, не так ли? Но человеческая натура такова, что… — он взглянул вверх, на ряды бутылок. — Проклятые япошки! Я знал, что рано или поздно они выкинут что-нибудь. Алчная свора!
— Но японцы не стали бы бомбить своих собственных… — вставил Ольмейер.
Гревс перебил его резким смехом.
— Я не знаю, каким образом Хиросима взлетела на воздух, но это был тот самый повод, который требовался всем, чтобы начать войну, — он провел стаканом по губам. — Вероятно, мы никогда не узнаем, как это произошло или кто это сделал. Но это тоже лишено смысла. Если бы даже этого не случилось, они бы все равно сцепились.
— Хотел бы я, чтобы вы были правы! Я повернулся на новый голос. В бар лениво прошаркал Демпси. Он кивнул мне и Гревсу и положил грязную руку на прилавок.
— Большой скотч, Ольмейер, пожалуйста! Голландец не слишком обрадовался появлению этого посетителя, однако налил ему и аккуратно внес цену в свою конторскую книгу.
Воцарилось неловкое молчание. Хотя Демпси вмешался в наш разговор, он не был готов развивать свое заявление.
— Добрый день, Демпси, — приветствовал я его. Он слабо улыбнулся и потер свой небритый подбородок:
— Привет, Бастэйбл! Что, забрели и сюда?
— Я искал Шоукросса. Демпси сделал большой глоток.
— Целая куча народу ищет нынче Шоукросса, — заметил он таинственно.
— Что вы имеете в виду? Он мотнул головой:
— Ничего.
— Хотите ещё выпить, Бастэйбл? — спросил Гревс. — За мой счет, — и, откровенно преодолевая себя:
— А вы, Демпси?
— Благодарю.
Демпси одним глотком проглотил спиртное и поставил стакан обратно на прилавок. Ольмейер налил ещё джин, ещё коньяк, ещё скотч.
Гревс извлек из кармана рубашки пачку сигар и предложил нам по очереди. Ольмейер и Демпси взяли, я отказался.
— Так что вы имели в виду? — спросил Гревс Демпси. — Вас-то это все вовсе не трогает. Я всегда думал, что вы этакий приверженец восточного фатализма.
Демпси отвернулся. На мгновение его мертвые глаза осветились страшнейшей тоской. Он отнес свой стакан к ближайшему столу и уселся.
— И это тоже, — сказал он.
Но от Гревса так легко не отделаться.
— Вы же не были в Японии во время той бомбардировки. Или…
— Нет. В Китае.
Я заметил, что его руки дрожали, когда он подносил стакан ко рту. Он тихо пробормотал что-то про себя. Я даже разобрал слова: «Господи, прости меня». Он быстро выпил, встал и побрел к двери, волоча ноги.
— Спасибо, Гревс. Увидимся. Тощая фигура скрылась, и я видел, как он начал подниматься по деревянной лестнице.
Гревс удивленно поднял брови и пожал плечами.
— Я думаю, у Демпси «островной синдром», как мы это прежде называли. У нас было несколько таких, которые потом жили среди туземцев или, как он, курили опиум. Все это медленно убивает его, о чем он, конечно, хорошо знает. Меня не удивит, если он не протянет и полгода.
— Я дал бы ему побольше, — сказал я сочувственно. — Я знаю курильщиков опиума, которые доживали до глубокой старости.
