Роберт Холдсток - Лес Мифаго
Он оглядел поляну. — Я постараюсь возвращаться сюда так часто, как только смогу. Если что-нибудь случится, я передам тебе сообщение; а если не смогу найти тебя, оставлю какой-нибудь знак, чтобы ты знал…
— Ничего не может случиться, — улыбнулся я. Конечно он не хотел, чтобы я шел с ним дальше поляны, и меня это вполне устраивало. Мне было не по себе, как-то холодно, спину колол чей-то подозрительный взгляд. Кристиан заметил мое состояние и согласился, что тоже чувствует присутствие леса, тихое дыхание деревьев.
Мы крепко пожали друг другу руки и неловко обнялись; он повернулся и пошел во мглу. Какое-то время я смотрел, как он уходит, потом слушал, и только когда исчезли все звуки, установил маленькую палатку.
В сентябре, по большей части, стояла холодная и сухая погода; унылый медленный месяц. Я работал в доме, читал записки отца (но скоро устал от повторяющихся мыслей и образов), и все реже и реже ходил в лес и сидел рядом с маленькой палаткой, или в ней, прислушиваясь к любому звуку и ругая комаров, облюбовавших ее, и пытаясь заметить любой намек на движение.
С октябрем пришли дожди и внезапное, почти испугавшее меня понимание, что Кристиана нет уже почти месяц. Время промелькнуло, однако я не беспокоился о Кристиане: он знает, что делает, и вернется, когда будет готов. Однако за все это время я не получил от него ни малейшего знака. Наверняка он мог найти время зайти на поляну и оставить знак, что все в порядке.
Вот тут я забеспокоился о нем больше, чем стоило. Как только дождь прекратился, я забрался в лес и остаток дня прождал под несчастным дырявым пологом. Я видел зайцев и лесную сову, и слышал, как где-то в лесу что-то движется; однако никто не ответил на мой крик: — Кристиан, это ты?
Ощутимо похолодало. Я проводил все больше времени в палатке, и сшил себе спальный мешок из одеял и разорванного непромокаемого плаща, который я нашел в погребе Оак Лоджа. Я зашил щели в палатке, принес запас еды, пива и сухое дерево для костра. Примерно в середине октября я заметил, что не могу провести дома и час, как становлюсь беспокойным и нервным, и успокаиваюсь только на поляне, сидя в палатке с ногами крест-накрест и глядя в лесную мглу. Несколько раз я даже решался на длинные и довольно нервные путешествия поглубже в лес, но мне очень не понравилась ощущение неподвижности, охватывавшее меня там, и, конечно, покалывание кожи — как будто на меня все время глядели сотни невидимых глаз. Расстроенное воображение, конечно, или чересчур хорошее ощущение лесных животных; однажды я даже с криком побежал в чащу — мне показалось, что так скрючился наблюдатель. Увы, оттуда выпрыгнула только рыжая белка и в панике бросилась по потревоженных веткам на родной дуб.
Где Кристиан? Я написал несколько записок и прикрепил их так далеко в лесу, как только мог. И с удивлением заметил, что если иду слишком далеко по большой лощине, которая постепенно растворялась в лесу, то, через несколько часов, внезапно опять оказываюсь на поляне, рядом с палаткой. Сверхъестественно, да, и жутко раздражающе. Только теперь я начал понимать раздражение Кристиана; похоже в этой чаще действительно невозможно идти напрямик. Возможно, однако, что здесь действует какая-то сила, которая отправляет захватчика обратно, наружу.
Пришел ноябрь, и стало по-настоящему холодно. Время от времени шел пронизывающий холодный дождь, а ветер пробивался через плотную листву, любую одежду и плащ, и холодил тело до костей. Я чувствовал себя несчастным, а вылазки на поиски Кристиана только разочаровывали и злили меня. Я охрип от криков, кожа покрылась волдырями и шрамами от попыток взобраться на деревья. Я потерял чувство времени и однажды с ужасом сообразил, что провел два или три дня в лесу, не возвращаясь домой. Оак Лодж заплесневел и опустел. Я там ел, мылся, отдыхал, но как только слегка приходил в себя, мысли о Кристиане, беспокойство за него брали надо мной верх и тащили меня обратно на поляну, как будто я был металлом, притягиваемым к магниту.
Я начал подозревать, что с ним случилось что-то ужасное или, возможно, естественное: в лесу могли быть вепри, один из них мог ранить его и он мертв — или с трудом тащится из самого сердца леса к опушке, не в силах позвать на помощь. А возможно на него упало дерево; или однажды он заснул в холоде и сырости, и утром не проснулся.
Я изо всех сил искал любые следы, его тела или его самого, и не нашел ничего, кроме следа какого-то крупного животного и отметинах — похоже от зубов — на низких ветках и стволах некоторых дубов.
Однако мое настроение улучшилось, и к середине ноября я уже был полностью уверен, что Кристиан жив, но пойман в ловушку где-то в осеннем лесу.
В первый раз за две недели я сходил в город, купил еды и последние газеты у владельца крошечного газетного киоска. Пробежав глазами первую страницу местного еженедельника, я заметил маленькую заметку, в которой говорилось, что во рву одной из ферм рядом с Гримли нашли сгнившие тела человека и ирландского волкодава. Следов насилия было не найдено. Я не испытал ничего, кроме странной холодности и сочувствия к Кристиану: очевидно его мечта о свободе для Гуивеннет так и останется мечтой; безумная надежда, обреченная на неудачу.
За все это время я видел только двоих мифаго, совершенно непримечательных. Один раз человек, скорее похожий на тень, огибал поляну; увидев меня, он убежал в темноту, постукивая короткой палкой по стволам деревьев. И однажды я увидел Сучковика, который пришел на берег мельничьего пруда и стоял среди деревьев, глядя на навес для лодок. Я, незаметно для него, следил за ним, без страха, скорее слегка робея.
И только после этой встречи я сообразил, насколько чуждым был лес для мифаго, и насколько чужды были мифаго для леса. Эти существа, попавшие в далекое от себя время, эхо прошлого, обладали жизненными навыками, языком и некоторой жестокостью полностью неподходящими для истерзанного войной мира образца 1947 года. Ничего удивительного, что ауру лесного мира наполняло чувство одиночества, которое вселилось в отца, потом в Кристиана и обязательно заползет в меня, если я дам поймать себя в ловушку.
В это время у меня начались галлюцинации. Исключительно в сумерках, когда я глядел в лес, я что-то видел краем глаза. Сначала я решил, что это усталость или воображение, но потом вспомнил отрывки из дневника отца, в которых он описывал зону пред-мифаго и начальные образы, всегда появлявшиеся на периферии зрения. Я испугался, не желая признавать, что во мне могут находиться такие создания, что мое подсознание начало взаимодействовать с миром леса намного раньше чем предполагал Кристиан; однако довольно скоро успокоился и попытался рассмотреть их. И конечно не сумел. Я чувствовал движение, краем глаза видел какие-то человекоподобные тени, но так и не сумел рассмотреть их полностью: то ли они еще были очень слабы, то ли мое сознание не могло управлять их появлением.
24-ого ноября я вернулся в Оак Лодж и провел несколько часов, отдыхая и слушая радио. Налетела гроза, и я смотрел на льющиеся струи дождя и тьму, холодный и несчастный. Однако, как только воздух прояснился и облака разошлись, я набросил на плечи плащ, вернулся на поляну и был потрясен тем, что произошло с палаткой.
Она была уничтожена, а содержимое разбросано по поляне и втоптано в мокрый дерн. Кусок веревки свисал с весьма высокой ветки дуба, а земля вокруг была изрыта так, как если бы на ней сражались. И еще я увидел странные следы, круглые и расщепленные, как от копыт. Кем бы ни была эта тварь, она разорвала полотно на клочки.
И тут я почувствовал, что лес как будто замолчал и внимательно смотрит на меня. Каждый волосок на моем теле встал, а сердце забилось так сильно, что, подумал я, грудь сейчас разорвется. Пару секунд я постоял над разоренной палаткой, и тут на меня обрушилась волна паники, голова закружилась; лес, казалось, наклонился ко мне. В ужасе я бросился прочь, не разбирая дороги, проскользнув между двумя толстыми дубами. И только пробежав несколько ярдов через лесную мглу, сообразил, что бегу от опушки. Кажется я закричал, повернулся и помчался обратно.
В дерево рядом со мной тяжело ударило копье и я ударился о черное древко раньше, чем смог остановиться; сильная рука схватила за плечо и прижала к дереву. Я ужасе закричал, глядя на покрытое грязью грубое лицо напавшего на меня человека. Он в ответ заорал на меня.
— Замолчи, Стив! Ради бога, замолчи!
Моя паника улеглась, я перестал кричать и только хныкал, глядя на разозленного человека, державшего меня. На Кристиана. Сообразив это, я громко, с облегчением рассмеялся, и долгие мгновения не замечал, насколько он изменился.
Он посмотрел на поляну. — Немедленно уходи, — сказал он и прежде, чем я успел ответить, побежал к палатке, таща меня за собой.
На поляне он заколебался и оглядел меня. На его покрытом грязью и листьями лице не было и подобие улыбки. Глаза, суженные и в морщинах, горели, волосы стали скользкими и колючими. Всю его одежду составляли набедренная повязка и изодранная кожаная куртка, не защищавшая от холода. В руке он держал три остроконечных копья. От скелетоподобной худобы не осталось и следа. Он стал мускулистым и твердым — человек с широкой грудью и толстыми руками и ногами, боец, готовый немедленно сражаться.
