Анатолий Дроздов - Листок на воде
– Этот болван более не годится! – сыплет словами Нетребко. – Коли дырочка во лбу, германец не бьет.
Оптический прицел…
– Снайпер!
Миша смотрит недоуменно. Ну, да, массовое снайперское движение только нарождается. Армии месяцами сидят в окопах, больше заняться нечем, как поглядывать в прицел.
– Снайпер – меткий стрелок по-английски…
– В том-то и беда, что больно меткий! – он сжимает кулаки. – Управы никакой – из траншеи не выглянуть. Только ночью. Снарядами не закидаешь – неизвестно куда стрелять. Высмотреть нельзя: выглянешь – убьет. Траншейную оптическую трубу давно прошу, но не шлют, – он жестом отпускает Нетребку. – Вот такая диспозиция, Павел. Хорошо, что ты вернулся! Хоть и рядовой, а командовать можешь…
– Нет!
Он смотрит удивленно.
– Я все забыл!
Он грустнеет.
– К чему тебя приставить?
– Займусь метким стрелком! С твоего позволения.
Он смотрит недоверчиво.
– Драться и стрелять я не разучился!
Миша смеется.
– Чего надобно?
– Хорошую винтовку, выберу сам. Это раз. Далее: бинокль, карту местности или хотя бы кроки, компас и Нетребку в помощники.
– Бери! – он снимает со стены бинокль в футляре. – От начальника роты остался, добрый, германский. С ним и убили.
Оптимистическое напутствие…
* * *
Назавтра пристреливаю винтовку в тыловой лощине. Еле выбрал. У большинства солдат винтовки старые, с казенниками, переделанными из старых трехлинеек под новый патрон с остроконечной пулей. Служили винтовочки долго, да и чистили их рьяно – каналы стволов сильно поцарапаны. Только у моей сияет зеркальным блеском. Прицел обычный, но до германских траншей метров триста, сгодится. Если, конечно, снайпер не за бронированным щитком – в Первую Мировую применяли. В амбразуру мне не попасть. Результаты пристрелки демонстрируют это убедительно – только две из пяти пуль ложатся в черный круг, нарисованный углем. Трехлинейка с неотъемным штыком – это не СВД. Нетребка неподалеку строгает болванов – я обещал ему кружку спирта. Флягой с вожделенной жидкостью меня снабдили врачи госпиталя, не один Розенфельд сочувствует разжалованному. Нетребка и без того выполнит приказ, но личная заинтересованность не помешает. Бывший болванщик – ефрейтор, я рядовой. Нижний чин из вольноопределяющихся не чета обычному солдату: к хозяйственным работам не привлекается и вообще "из благородных", но формально Нетребка старше по званию. Надо выказать уважение. Ефрейтору предложение по душе: строгает – только стружки летят! Это правильно: работать надо тщательно. Мне терять нечего, но солдатам в траншее есть. Им новые тела не светят…
Нетребка заканчивает к полудню. Прилаживаем двух болванов на крепкие палки с ручками. Берем одного и топаем на левый фланг. Свободные от службы солдаты тянутся следом, правда, держатся в отдалении. Сидеть в траншеях скучно, хоть какое развлечение. Их благородие, вернее, бывшее благородие, чудит – будет, что перетереть вечерком. Надеваем на болвана солдатскую папаху и осторожно выдвигаем из траншеи. Нетребка, как более опытный, руководит. Сначала над бруствером вырастает папаха, прячется, появляется снова, после чего возникает "лоб".
Бах! Хлоп! Деревянные щепки сыплются в траншею. С трудом удерживая болвана от поворота, опускаем его в траншею. Втыкаем нижний конец палки в землю. Нетребка держит болвана, чтоб не сбилось направление. Я сую специально приготовленную палочку в проделанное пулей отверстие, достаю компас и наношу на кроки первый азимут. Прием старый, но здесь в новинку. Бросаем поврежденного болвана, берем нового и бредем на правый фланг. Там все повторяется: бах, хлоп! Наношу азимут на кроки. Пересечение… Твою мать! Или кроки неточные, или снайпер отмороженный: свил гнездо на нейтралке, метрах ста пятидесяти от наших траншей. Результат настолько неожиданный, что едва удерживаюсь от желания выглянуть наружу и проверить. Ага! Бах, хлоп – и дембель! У меня работа не выполнена.
Перед ужином наливаю Нетребке кружку спирта. Он уходит, прижимая ее к груди. Поделится с фельдфебелем, выкажет уважение. В кружку влезло полфляги – оба будут хороши. Нам нельзя ни капли.
Ночь темна. Беру кирку и шагаю в тыл. Здесь, в сотне метров от наших траншей, некогда стояла деревня. Хаты сгорели, только печи вздымают трубы на пепелищах. Правильно расположены эти печки. Проламываю отверстие со стороны траншей. Печка закопченная, черное отверстие не бросается в глаза. Залезаю внутрь. Топка у русских печей огромная, трое поместятся. В печах зимой моются. Дырка с обратной стороны вышла в самый раз – не много, но и не мало. Кладу рядом винтовку, бинокль, выстроганную Нетребкой подставку. Миша звал спать в блиндаже, но это не лучшее место. Командира роты в любой момент могут поднять, а мне нужно выспаться. Шинель сверху и снизу, под головой башлык. Не лучшая постель, но бывало и хуже. Немцы и наши постреливают, но засыпаю почти мгновенно.
Солнце красит нежным светом башни древнего Кремля… Роль башен выполняют подошвы сапог вольноопределяющегося. Пора! Хорошо, что день ясный – солнце светит в глаза немцам. Переворачиваюсь на живот, достаю из футляра бинокль и кладу перед собой кроки. Что у нас? Ага, некогда на нейтральной полосе росло дерево. Разрывом снаряда дерево повалило: ствол, мешанина ветвей. Удобная позиция, если, конечно, снайпер здесь. С оптическим прицелом можно запросто стрелять из своей траншеи. Если снайпер там, без артиллерии не обойтись, из трехлинейки не достану.
Наблюдаю пять минут, десять, полчаса. Никакого движения. Или снайпер обладает отменной выдержкой, или его здесь нет. Перевожу окуляры на свою линию. Печка стоит на пригорке, траншея хорошо просматривается. Видны папахи солдат, неспешно передвигающихся вдоль линии обороны. Где Нетребка с болваном? Еще не очухался? Порву как тузик грелку! Твое счастье, что из печки никак!
Наблюдаю фуражку. Ротный, а он в курсе, отправился за болванщиком. Взгреет – и правильно сделает. Мысленно желаю прапорщику не жалеть пинков. Проходит пять минут. Следом за фуражкой в обратном направлении движется папаха. Траектория головного убора извилиста и наводит на мысли о скорбном. Наконец поверх бруствера возникает болван. Он дрожит и пошатывается – кому-то сегодня нездоровится.
Бах! Болван стремительно падает обратно. Есть! Серый дымок висит над стволом поваленного дерева. Порох в патронах у нас бездымный, но все ж не совсем. Утренний воздух плотнее дневного, дымок тает медленно, германцу не мешало бы знать. Впрочем, чего бояться? Столько дней безнаказанного разбоя, "ганс" работает, как в тире! Навожу бинокль – вот он! Белое лицо из-под лохматой накидки. Силен в маскировке, наверняка из охотников. Бил львов где-то в Африке.
Замечаю место и примащиваю винтовку на деревянной подставке. Теперь, главное, не спешить. Лицо над стволом превращается в крохотное белое пятнышко. Подвожу мушку, задерживаю дыхание и медленно спускаю курок. Бах! От выстрела в замкнутом пространстве звенит в ушах. Сверху обильно сыплются хлопья сажи. Вот об этом мы не подумали…
Отфыркиваюсь и берусь за бинокль. Снайпера не видно, но его винтовка упала за ствол дерева, приклад торчит вверх. Ни один стрелок так не бросит оружие. Попал… А это что? От дерева к германским окопам кто-то быстро ползет. Обычная форма цвета фельдграу. Наблюдатель, помощник снайпера. Правильно, один человек не в состоянии выискивать цели по всему фронту.
Перезаряжаю винтовку, кладу на подставку. Хотя цель перемещается, наводить легче – движущуюся мишень заметить проще. Бах! Очередная порция сажи. Беру бинокль. Немец лежит неподвижно. Жду, не шевелится. Десять минут, двадцать. Нетребко в траншее напрасно толчет своим болваном. Все!
Вылезаю из печки, отряхиваюсь и во весь рост иду к своим. Из траншеи выглядывает Миша.
– Пашка, сдурел!
Не спеша прыгаю в траншею.
– Господин прапорщик, цель уничтожена!
– Обормот! – сердится он и вдруг достает зеркальце: – Взгляни на себя – чистый арап!
А ведь, правда! Смеюсь. Белые зубы на черном лице…
* * *
– Умойся!
– Не стоит. Ночью навещу покойника, лицо не будет отсвечивать.
– Рехнулся?! Паша, я понимаю: хочешь вернуть офицерское звание. Только зачем рисковать? И без того доложу…
Ссать я хотел на ваше звание! Винтовка нужна! Авторам восторженных статей о мосинской трехлинейке сердечно желаю с ней и воевать. В сорок первом с ней набегались. Мы люди негордые, согласны на "маузер" с оптическим прицелом.
– Ты очень изменился, Пашка! Не узнать.
Это как?
– Не обидишься?
Валяй!
– Всегда был степенным, рассудительным. Сгоряча в драку не лез, держался позади. Я удивился, услыхав про дуэль. Да что дуэль! На суде просил оставить в армии, рядовым! Я думал, жалеешь…
