Гагарин (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич

Гагарин

Глава 1

1.

Стыковка на опорной околоземной орбите давно считалась рутинной, но, тем не менее, всё равно заставляла волноваться. В Центре подготовки космонавтов отрабатывались варианты сбоя в автоматике в последний момент, когда космонавт не успеет вручную включить двигатель ориентации на торможение, и космические аппараты повредят стыковочный узел. Вряд ли удар приведёт к критическому разрушению корабля, но миссии — конец. Центр управления полётов отдаст команду на возвращение. Значит, более сотни миллионов рублей, истраченных на пуск, улетело Белке и Стрелке под хвост, не говоря о выходе из строя ядерно-ионного буксира. Экипаж, хоть нет его вины в провале задания, сдвинется в задние ряды очереди ожидания. В личном деле, наряду с записью о полёте на орбиту, появится пометка «задание не выполнено», неудачник и гореносец, такова теперь репутация. В космонавтике все крайне суеверные — и летящие в вечную черноту, и ждущие их на Земле.

— Фуф… — выдохнул майор Харитонов. — Заря, я Сапфир-1. Стыковка со ступенью «Курчатов-3» проведена штатно.

— Сапфир-1, успешную стыковку подтверждаем.

Голос из ЦУПа, конечно, был несколько искажён помехами, но не шёл ни в какое сравнение с тем едва разборчивым лопотанием, что слышали первые космонавты двадцать три года назад.

— Андрей, ты как?

— В норме, командир.

Второй член экипажа с позывным Сапфир-2 прекрасно понимал его беспокойство, много раз проскальзывавшее во время тренировок в ЦПК и порой сопровождавшееся подколками. Павел Харитонов был из первой формации, когда в космонавты набирали лётчиков-истребителей с налётом часов в строевых частях ВВС. Ну а Андрей, выпускник специального факультета Саратовского военно-воздушного училища, сразу направленный в отряд космонавтов в двадцать один год и одиннадцать месяцев в нём прослуживший, воспринимался старичками, в лучшем случае, из разряда «поживём-увидим». Их роднило, что обоих за глаза, да порой и в глаза, называли блатными. Андрея — благодаря родству. Павла — благодаря персональной протекции Гагарина. Может, потому их свели в пару при подготовке полёта на «Салют-13». Харитонов, старше по званию и должности, был остёр на язык, саркастичен и довольно либерально реагировал на подколки подчинённого. Сейчас болтал в обычной своей грубоватой манере и кидал косяка — не заплохеет ли молодому, когда тяготение станет отрицательным.

— Гляди… Прошлый раз летал с венгерским товарищем, так ему позывной подошёл бы не «Сапфир», а «Изумруд». Или «Венгерский зелёный горошек», знаешь такой? В железных банках «Глобус». Морда стала зелёная у пацана, глаза как юбилейный рубль.

Пока бортовые ЭВМ космического корабля и буксира обменивались данными перед выводом реактора на полную мощность для питания ионного двигателя, у пары выдалось время побакланить. Конечно, разговоры слышны в ЦУПе и пишутся на корабле, ругать партию, правительство, а также лично Генерального секретаря не принято, да они и не стремились. Павел — верный коммунист, Андрей — образцовый комсомолец, оба прекрасно понимали: оброни хоть полслова мимо кассы, пусть в шутку или в анекдоте, это поставит крест на космической перспективе. Тот, кто занимается идейно-воспитательной работой в Звёздном, шуток не понимает и понимать не захочет.

— Не равняй меня с венгром. Товарищей народных демократов из Восточной Европы не отбирают столь тщательно как нас, командир. Мне отец рассказывал, как немец из самого первого набора снял девушку из местных, гулял по Люберцам, так люберецкие его отрихтовали вплоть до списания из отряда космонавтов по здоровью. В газеты не попало.

— Слышал эту историю. Дружба, мать её, фройндшафт, но если мужик с чужой дамой рискнул шататься по хулиганским московским пригородам, у него точно с головой не в порядке, и в космос лучше не надо. Как бы у парня не свербело в паху. Кстати, зря ты полез в полёт, пока не обзавёлся семьёй и детьми. У меня двое, и на этом — стоп.

— Облучение?

— Оно. Со стояком всё хорошо, по утрам прёт как у шестнадцатилетнего. Но сколько я уже получил миллигреев за два полёта, никто не в курсе. Особенно во время годичного. За год на низкой орбите, в теории, огрёб двести шестьдесят шесть миллигреев, но это не точно. Острую лучевую болезнь не подхватить, а как ионизация скажется на сперматозавриках, неизвестно. Поэтому размножился до полёта. А ты? Ах, да, фамилия не позволяет отсиживаться дома.

Этот подкол трудно парировать, он как серпом по фаберже. «На детях гениев природа отдыхает». Тем паче если не просто гений, а самый прославленный человек эпохи. Тогда природа не просто должна отдохнуть, а расслабиться. Спасибо, что родился с ножками-ручками и все отборы по здоровью прошёл, тут уж никакой блат не спас бы.

— Я тебе не говорил? — признался Андрей. — При получении паспорта хотел взять фамилию матери, чтоб не так… выделяться. Батя, узнав, достал офицерский ремень. Сказал «снимай штаны». Он меня всего раз порол, в четырнадцать, когда я загулял с девочкой и пришёл после двенадцати ночи, с запашком. Да и то — чисто символически, единожды влепил, чтоб знал: коль повторю, влетит по самые помидоры.

— Что, почти взрослого шестнадцатилетнего — ремнём⁈ Ну и зверь!

— Нет… — воспоминания были не самые приятные, но он продолжил. — Только пригрозил. Сказал, что фамилия у нас великая, не им одним прославленная. Тут я не понял, мой дед и папины браться — люди очень простые, он и объяснять не стал. Веско так: ты должен с гордостью произносить «Я — Гагарин».

— Как же тебе хреново, понимаю. Мои родители умерли, сестра ещё раньше. Так что за Харитонова только перед собой отвечаю. А ты в глазах всего Звёздного — не Гагарин, а сын Гагарина. «Того самого Гагарина». Горошек «Глобус» и болгарский кетчуп в стеклянной банке, я их впервые увидел только после перевода в отряд космонавтов, ты наверняка с детства трескал. Как и печень трески, чёрную икру, заливные оленьи губы, правильно?

— Издеваешься, командир? Сейчас залью слюной весь отсек. Как от мамки уехал в училище, питаюсь наравне со всеми.

— Бедняжка, как же выжил без печени трески? Не, я серьёзно. Теперь расплачиваешься.

— Да! Поэтому упал перед папкой на колени: делай что хочешь, напрягай все космические и цековские связи, но пусть меня отправят на «Салют-13». Именно сейчас. Всю станцию разберу и соберу по винтику — прямо в космосе и с закрытыми глазами. Если действительно удастся что-то серьёзное, поймут — я не просто его сын. Сам тоже чего-то стою.

Харитонов помрачнел, молчал минуты две, потом выругался.

— Если бы ты сказал на Земле… Едрёна вошь, я же догадывался! Лететь с тобой — что курить на пороховом складе. Будешь искать повод для геройства — угробишь и себя, и меня, и станцию. Если что-то от неё осталось.

— Изволишь сойти? Немного поздновато. Пошёл обратный отсчёт у ионного движка.

Стыковочный узел корабля позволял перейти на другой космический аппарат, не выбираясь в открытый космос. Но в буксире нет обитаемого объёма. Зато предусмотрены разъёмы трубопроводов, в «курчатов» хлынул жидкий криптон, рабочее тело для ионного двигателя. Когда дозаправка закончится, «вагончик тронется, перрон останется». У ионной силовой установки высокий удельный импульс, то есть для создания тяги требуется гораздо меньше расхода рабочего тела, чем сгорающего топлива в паре керосин-кислород. Трое суток придётся ощущать отрицательное тяготение, словно приборная панель находится внизу под людьми, и пилоты не лежат на креслах, а висят на привязных ремнях мордой вниз. Но так как ускорение малое, а советский офицер обязан стойко переносить все тяготы воинской службы, товарищ Козлов, Главный конструктор корабля, для упрощения сооружения не предусмотрел разворот кабины, объяснив данную неприятность космонавтам всего одним словом: «потерпите».

Сцепка с буксиром представляла собой трубу более сорока метров длиной, с противоположных концов торчали сопла — ионного двигателя «курчатова» и колокол обычного керосин-кислородного у «сапсана». Поскольку в момент выхода на орбиту, когда перегрузки были весьма ощутимы, пилоты их встретили лёжа, то лицом и пристыковались. К станции, висящей над Индийским океаном, они поплывут, по выражению Харитонова, «вперёд попенгагеном».