Илья Мечников - Этюды о природе человека
Так как смерть - явление, согласное с природой, то остается только преклониться перед нею. "Не презирай смерти, - говорит Марк Аврелий, - но принимай ее со смирением, как одно из явлений, свойственных природе. Что такое переход от детства к молодости, и старость, и рост, и зрелость человека? Что такое рост зубов, бороды и седых волос? Что такое зачатие, беременность, рождение и всякая другая деятельность природы, проявляющаяся в различные периоды жизни? Сила, которая обусловит наше разложение, ничем не отличается от всего этого. Поэтому свойство мудрого заключается в том, чтобы не обнаруживать относительно смерти ни страха, ни отвращения, ни презрения, но ждать ее как одну из функций природы" (IX, 3).
Итак, от этой философии остается в конце концов одно - смирение. Со смертью надо примиряться, не только когда она приходит в конце продолжительной жизни, но и тогда, когда она настигает нас в какой бы то ни было момент существования. "Тот, кто умирает, достигнув последних пределов жизни,- говорит Марк Аврелий, - не имеет преимуществ перед преждевременно умирающим" (IX, 33). "Безразлично, наблюдать ли окружающее в течение ста лет или трех" (X, 37). ,
В своем сочинении о Марке Аврелии Ренан1 сравнивает его философию смирения с нирваною буддистов. "Подобно Иисусу, Сакиа-Муни, Сократу, Франциску Ассизскому и трем или четырем другим мудрецам, Марк Аврелий одержал полную победу над смертью. Он мог с улыбкою смотреть на нее, потому что для него она утратила значение".
Но подобно тому, как идеи Будды превратились в религию, обещавшую бессмертие души, и подобно тому, как нирвана уступила место "западному раю" со всеми его наслаждениями, так и смиренный скептицизм античной философии должен был стушеваться перед христианством с его обещаниями будущей жизни и бессмертия.
Поэтому философия в течение веков тонула в волнах религиозных чувств и идей, и пришлось возобновлять сизифову работу для освобождения человеческого разума. Здесь нет надобности следить за этапами этого возрождения, тем более что
1 Origines du Christianisme, VII, Paris, 6 edit., 1879
147
они очень незначительны. В течение долгого времени философские системы изощрялись оправдать религиозные догматы отвлеченными аргументами, не прибегая к божественному откровению. При этом боги заменялись "субстанцией" или "субстанциями", а для решения тревожного и вечного вопроса смерти старались доказать бессмертие души.
Философы начала этого периода в истории человеческой мысли принимают главные религиозные догматы как неоспоримые начала. Платон думает, что бессмертие души есть сама собой разумеющаяся истина, не требующая доказательств. Он возражает против понятия о воскресении тела, но допускает переселение души.
Спиноза, хотя и не верил более в бессмертие души в обыкновенном смысле слова, но принимал аристотелевскую идею, по которой "человеческий разум не может быть вполне уничтожен вместе с плотью; от него остается нечто вечное"1. По его мнению, смерть - не что иное, как род вечной жизни в общении с абсолютным началом, возврат к единому и бессмертному веществу.
Философы напрягают все силы, изучая основы человеческого знания, для того чтобы найти начала, способные доказать действительность главных религиозных догматов. Несмотря на свой скептицизм, Кант старается доказать достоверность человеческого сознания и на нем обосновать уверенность в будущей жизни и в существовании бога.
Фихте преследует ту же цель, но он принужден признать, что "бессмертие нельзя объяснить естественными условиями" и что "оно сверхъестественно". Если "мы не в состоянии понять возможность вечной жизни, это не мешает ей быть возможной, потому что она находится сверх всего естественного".
Гегель приходит к пантеистическому воззрению и думает, что душа поглощается "абсолютным существом".
Эти идеалистические системы, доведенные до крайности, привели к значительной реакции и вызвали отрицание положений, основанных на одних простых умозаключениях. Их заменил догматический материализм, в свою очередь уступивший место скептическому позитивизму или, скорее, роду агностицизма.
При этих условиях ввиду невозможности поддержать идеи бессмертия души или будущей жизни в какой бы то ни было форме, философия смерти свелась к стоическому понятию о целесообразности и гармонии ее с законами природы и о необходимости принимать ее вполне безропотно. Вследствие этого
1 Спиноза. Этика, ч. 5, положение 23.
148
последним словом человеческой мудрости стало всецелое и полное смирение.
Легко понять, что некоторые независимые и смелые умы не могли преклониться перед таким результатом и пытались найти другое решение великой задачи, занимающей человечество. Отсюда вытекает пессимизм - философское учение, имевшее столько сторонников в прошлом веке и царящее еще над многими современными умами.
Как вера в бессмертие души и идея смирения перед всеми бедами, угрожающими человечеству, так точно и пессимистическое мировоззрение имеет экзотическое происхождение. По всей вероятности, колыбелью его служит Индия. Уже браманизм отличается пессимистическим взглядом на жизнь человеческую; но та мысль, что все дурно в этом мире, была главным образом развита учением Будды. "Жизнь всегда - страдание; такова неисчерпаемая тема, которую неустанно преподносят нам буддистские сочинения то в виде философских рассуждений, то в поэтической форме изречений" (Ольденбург, там же, стр. 215).
В Европе пессимистическое мировоззрение было введено лирическим поэтами, благодаря их столь развитой чувствительности. В. самом начале XIX века у Байрона звучит эта грустная нота: он очень определенно формулирует свою оценку жизни, как это показывают следующие строки: "Сочтите часы счастья, пережитые вами, сочтите дни, проведенные без страданий, и знайте, кто бы вы ни были, что еще лучше - не быть". Мысль эта еще определеннее в некоторых других стихах, - так, например в следующих:
Our life is a false nature, - t'is not in
The harmony of things; thie hard decree,
This uneradicable taint of sin,
This boundless Upas, this all-blasting tree
Whose root is earth, whose leaves and branches be
The skies, which rain their plagues on men like dew
Disease, death, bondage - all the woes we see
And worse, the woes we see not - which throb through
The immedicable soul, with heart-aching ever new.
(Жизнь наша ложна по своей сущности. Она не находится в гармонии с миром, закон жестокий - она неизгладимо запятнана грехом. Безграничный этот Упас, это древо, от которого все блекнет! Земля - его корни, лист и ветви его - небеса, росою проливающие на человека болезнь, смерть, рабство - все видимое зло и, что хуже, невидимое, которое в душе неизлечимой, которое терзает сердце, страдания его возобновляя вечно).
149
В главе 6 мы видели, что страх смерти преследовал Байрона. Поэтому он хорошо понимал инстинктивный характер этого чувства. Но он, как и другие поэты-пессимисты (Леопарди), не облек своего мировоззрения в форму цельной системы. Пробел этот был пополнен философами.
В первой половине XIX века Шопенгауэр сделал попытку представить пессимистические идеи, заимствованные у индийских религий и у поэтов, в виде рационального философского построения. Он развивает мировоззрение, по которому "жизнь рассматривается как нечто, чему лучше было бы вовсе не быть", как род заблуждения, "от которого мы должны избавиться путем сознания его"1. По мнению Шопенгауэра, существование наше - ошибка и результат преступного желания; "если представить себе, насколько это возможно, множество бедствий, страданий и всякого рода мук, освещаемых Солнцем на своем пути, то станет понятным, что лучше бы ему производить на Земле так же мало жизненных явлений, как на Луне, и чтo лучше было бы, если бы поверхность первой, как и Луны, оставалась в кристаллизованном состоянии. На нашу жизнь можно смотреть, как на эпизод, напрасно смущающий спокойное блаженство небытия и имеющий характер громадного обмана" (там же, стр. 253).
Эта грустная картина бытия - результат космического процесса, создавшего столько бедствий и приведшего к роду человеческому для того, чтобы он мог достаточно почувствовать и оценить все зло этого мира. Низшие существа счастливее человека, потому что их ощущения менее развиты и они не сознают всей дурной стороны своего бытия. Человек оценивает удовольствие только как нечто отрицательное, в то время как страдание дает себя чувствовать вполне положительным образом. Свойственное человеку размышление делает страдание еще невыносимее для него. "Благодаря всему этому, ощущение страдания возрастает у человека быстрее, чем ощущение удовольствия, и увеличивается еще совершенно особенным образом благодаря реальному представлению смерти. Животное боится смерти только инстинктивно, не создавая себе о ней настоящего представления, не видя ее перед глазами, как человек, постоянно имеющий ее в виду" (там же, стр. 251).
Шопенгауэр убежден, что счастье не может составлять цели человеческой жизни. "Существует одно только пагубное заблуждение, - говорит он в своем главном сочинении, - это предположение, что мы здесь - для счастья"2 "Пока мы остаемся в этом заблуждении, увеличенном еще оптимистическими уче
