Олег Шляговский - Поэзия – лекарство и яд гениев, или Исповедь реабилитанта
Вот она неоспоримая помощь поэтической самотерапии при восстановительном процессе человеческого организма. Ее надо только услышать и принять ее как исцеляющий дар Господа.
Осознание Божественного дара, отпущенного Пастернаку в день Преображения Господня, стало основой Пастернаковско-го мировоззрения: «Ты держишь меня как изделие, и прячешь как перстень в футляр». Мы видим и слышим – изделие было совершенно.
Жизнеутверждающий настрой сопровождал Пастернака всю его жизнь. За несколько секунд до смерти он сказал жене: «Рад». С этими словами и ушел, в полном сознании.
Для сравнения скажу об Анне Ахматовой – при каждой новой неудаче она произносила одно и тоже: «У меня только так и бывает».
Хотя жизнь Пастернака не менее трагична – разлука с родителями, болезнь и ранняя смерть пасынка, арест возлюбленной, каторжный труд, травля, но его установка была иной.
И вот, что он писал на больничной койке:
"Мне радостно в свете неярком,
Чудом падающим на кровать
Себя и свой жребий подарком
Бесценным твоим сознавать!".
Во многих произведениях Бориса Пастернака мы не единожды встретимся с его пониманием чудодейственности поэтической самотерапии.
В 1915 году в стихотворении из цикла "Весна" мы читаем такие замечательные строки:
"…А ночью поэзия я тебя вижу
Во здравие гладкой бумаги…".
А в 1922 году он пишет так:
"…Поэзия, я буду клясться
Тобой и кончу, прохрипев:
Ты – не осанка сладкогласца,
Ты – лето с местом в третьем классе,
Ты – пригород, а не припев…".
Прочитав такие строки, понимаешь, что для человека их написавшего не может быть ни плохой погоды, ни угнетающего собственный организм настроения.
Дмитрий Быков, написавший художественную биографию Пастернака, считает, что болезнь развилась на нервной почве во время травли, и возлагает на власти ответственность за смерть Бориса Леонидовича. Пастернак умер от рака лёгких 30 мая 1960 в Переделкино. Сообщение о его смерти было напечатано только в "Литературной газете".
Дмитрий Быков совершенно прав, конечно, на нервной почве вследствие травли. К сожалению, у поэтической самотерапии есть свои пределы по восстановлению здоровья.
Иннокентий Федорович Анненский
Анненский Иннокентий Федорович – русский поэт, драматург, литературный критик, родился 20 августа 1855 в Омске. Учился в нескольких петербургских гимназиях. Однако в связи с материальным положением семьи, Анненскому пришлось доучиваться на дому и экстерном сдавать экзамены на аттестат зрелости.
В 1875 он поступил в Санкт-Петербургский университет на историко-филологичес-кий факультет, где специализировался по античной литературе и овладел четырнадцатью языками, в том числе санскритом и древнееврейским. В круг его интересов входили также русский и славянский фольклор. Окончил университет в 1879 г. со званием кандидата, которое присваивалось выпускникам, дипломные сочинения которых представляли особую научную ценность.
В 1879–1890 гг. преподавал латынь и греческий в петербургских гимназиях, читал лекции по теории словесности на Высших женских (Бестужевских) курсах, печатал статьи и рецензии в «Журнале министерства народного просвещения», журналах «Воспитание и обучение» и «Русская школа». В 1891 г. был назначен на пост директора привилегированной киевской гимназической Коллегии.
Свои ранние стихотворные опыты Иннокентий Анненский назвал «чепухой» и уничтожил. Случайно сохранился лишь отрывок под названием «Из поэмы «Mater Dolorosa» (1874 год), целиком состоящий из лирических штампов.
"В поэзии отражается глубокий разлад поэта с действительностью, ощущение трагического одиночества" – вот такое одно из мнений исследователей его творческого наследия. Для человека, занимающегося изучением творчества как такового, это есть реальная и достойная внимания оценка. Да, и стихи его не двусмысленно подтверждают нам сказанное:
«Иль над обманом бытия
Творца веселье не звучало?
И нет конца и нет начала
Тебе тоскующее "я"»
А для нас она ни в коей мере не будет полной. Мы с вами обязаны рассмотреть его творческий процесс с точки зрения появления поэтических ростков как целебных трав для здоровья Анненского.
Иннокентия Федоровича, без всякого сомнения, мучило одиночество. Для подтверждения познакомлю вас еще с несколькими его строчками:
"..Когда б не смерть, а забытье,
Чтоб ни движенья и ни звука,
Ведь если вслушаться в нее,
Вся жизнь моя – не жизнь, а мука…".
Как вы думаете, после неоднократного произнесения таких слов, пусть даже мастерски уложенных в рифму, ваш жизненный настрой намного улучшится?
Да, одиночество именно мучило, так как, если бы он как многие творческие люди испытывал от этого процесса комфорт и периодическую потребность в одиночестве, он писал бы о нем совсем по-другому. К одиночеству можно и должно относиться иначе, если, конечно, твоей целью является оздоровление собственного организма:
Одиночество – не пророчество,
а лишь миг или час.
Характера зодчество,
откровенный твой глас.
Оно жило и сгинуло,
дав дорогу другим,
чувствам покинутым
пока им был любим.
Одиночество – не пророчество,
хоть и был, им я чтим,
когда верное творчество
в гости шло вместе с ним.
Прими пост одиночество
недалеко от меня,
и как верное братство
в нужный час будь – броня!
Конечно, Анненский бессознательно перекладывает свой дискомфорт на лист и тем сам старается уйти от него. Однако, если это ему и удается, то только наполовину. Вторая половина, которая максимально обеспечила бы со временем уход от одиночества, это абсолютно противоположное по смыслу содержание его произведений. Другими словами, одиночество вместо врага стало бы его другом. Так как оно стало для меня после написания такого стихотворения, как я привел выше.
Иннокентий Федорович Анненский прожил 54 года. Он принял поэзию в свою жизнь и отдал ей все свои творческие силы. Однако, к сожалению, не сотворил из нее своего целителя и помощника окончательно и полностью.
Не могу не познакомить вас еще с одним стихотворением Иннокентия Анненского под названием «Смычок и струны». Написано оно было в 1909 году:
"Какой тяжелый, темный бред!
Как эти выси мутно-лунны!
Касаться скрипки столько лет
И не узнать при свете струны!
Кому ж нас надо? Кто зажег
Два желтых лика, два унылых…
И вдруг почувствовал смычок,
Что кто-то взял и кто-то слил их.
«О, как давно! Сквозь эту тьму
Скажи одно: ты тали, тали?»
И струны ластились к нему,
Звеня, но, ластясь, трепетали.
«Не правда ль, больше никогда
Мы не расстанемся? Довольно?..»
И скрипка отвечала да,
Но сердцу скрипки было больно.
Смычок все понял, он затих,
А в скрипке эхо все держалось…
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.
Но человек не погасил
До утра свеч… И струны пели…
Лишь солнце их нашло без сил
На черном бархате постели”.
На тему этого стихотворения проведена не одна дискуссия. Написана ни одна статья. Однако до нас с вами никто не рассматривал его со стороны поэтической самотерапии.
Предлагаю не проводить какого-нибудь детального анализа психологических и бытийных основ стиха. Уверен, если пойти
этим путем, то у нас организуется следующая, до сих пор неизвестная тема дискуссии. Предлагаю, просто выписать в одну строчку некоторые слова и словосочетания, определяющие палитру стиха:
"…тяжелый, темный бред!…
…выси мутно-лунны!…
…Два желтых лика, два унылых…
…И было мукою для них…".
И эти все слова и словосочетания об инструменте, дарящем нам удивительные звуки жизни!? Если и случается что-нибудь темное и унылое, то именно скрипка или любой другой музыкальный инструмент может дать, так необходимые, жизненные силы. Думаю, чтобы лишаться удивительной возможности обратиться к живой музыке для самовосстановления, надо действительно здорово себя не любить.
Этот факт подтверждает еще раз концепцию об обязательном наличии в нашем творчестве произведений, дающих положительные эмоций. Эмоций, зовущих тебя жить, творить и побеждать. Если даже в реальной социальной жизни есть место негативу, то реакцией на них творческого, думающего человека не должно быть добавление к ним черных красок. Многие гениальные люди, о которых я говорил выше, и еще многие и многие другие делали это изысканно и с положительными эмоциями, не зачеркивая социального момента. Умер Анненский в Санкт-Петербурге 30 ноября 1909.
