Наталья Степанова - Учения и наставления моей бабушки Евдокии
Потом она медленно поднялась и сказала Астафье: «Езжай, разлюбезная моя подруга, к Федоту, он сейчас мучается, рыбкой подавился. Приди и скажи ему: та, которую ты обещаешь пустить в церкви вприсядку, будет ждать тебя в церкви. Сможешь пустить меня в пляс, сама передам тебе корону и всех знатких сама же оповещу духом своим, что ты отныне над Евдокией головой будешь. Траву у него не проси, даст Бог, потом сам принесет. Скажи ему, пусть он постарается меня увидеть, если род Коврижных так силен, пусть эту силу покажет! Придешь, подай ему эту осиновую лучину, скажи, пусть он ее зажмет зубами, тогда кость сама из горла отойдет!»
Я с нетерпением ждала возвращения Астафьи, мыкаясь у окна. К бабушке я не входила, понимая, что сейчас ей не до меня, наверняка с духом своей матери совет держит. Когда Астафья вернулась, то рассказала, что Федот даже не удивился ее приходу, до того измучился застрявшей рыбьей костью. Астафья подала ему осиновую лучину, и, когда он освободился от косточки, она передала ему слово в слово бабушкин наказ. Я, глядя на то, как они собираются, думала, что вряд ли они меня возьмут в храм. Но бабушка сказала: «Нет, душа моя, пойдешь с нами. Род Степановых не только мой, но и твой тоже. И я слов таких простить о своих никак не могу, да и не должна». Когда мы пришли в храм, служба уже шла. Агафья, осмотревшись, сказала: «Не вижу его что-то, не придет, наверное». «Нет, – сказала бабушка, – он здесь, стоит спиной к алтарю, прямо перед носом батюшки, и никто его не видит, силен однако».
«Я хочу его видеть, я хочу его видеть», – зашептала я, дергая бабушку за рукав. Она наклонилась к моему лицу и твердым голосом тихо сказала: «Видеть будешь все и запомни все, что увидишь. Стой и молчи, ни шагу из церкви и ни звука, а то помешаешь, не забывай, что я тебе говорила, ты моя кровь и можешь мне все перебить». Потом она дотронулась до моего лба, и я увидела бородатого мужика. Он действительно стоял лицом к выходу и спиной к алтарю. Священник читал, и люди, стоя вокруг него, молились. Как всегда, горели свечи и лампады, подпевал церковный хор, но я понимала, что в храме происходит никем не видимая борьба. Дед был огромен, с рыжей лохматой бородою. Он показывал бабушке фигу, и лицо его дергалось в гримасе. О приемах оморочки мне было известно. Люди могут не видеть опасности и идти прямо на нее. Или видеть вместо змеи палку, вместо палки – змею. Способов много, и все они разные. Но этот способ был продемонстрирован прямо в церкви, во время службы, перед лицом священника, читающего молитвы. Глянув на Астафью, я поняла, что она, как и все, ничего не видит. Людей было немного, но ведь глаз было много. Но только эти глаза колдун от себя отвел!
Бабушка вступила навстречу Федоту, и он подступил к ней. Я стояла, и мне было жутко от страшных гримас бородатого деда. Он корчился и как бы пытался присесть, но будто спохватывался и выпрямлялся. Это могло бы выглядеть смешно, если бы я не знала того, что на самом деле происходит между этими двумя мастерами. На какое-то мгновение я прикрыла глаза. Когда я подняла веки, то увидела, что Федот ползком передвигается к двери. Бабушка шла за ним очень медленно, так же медленно, как он полз по каменному полу храма. Когда она проходила мимо меня, я увидела, что из ее закушенной губы стекает струйка крови. Лицо ее было беломраморное и настолько уставшее, каким оно бывает в самые тяжелые дни ее работы. Я двинулась следом за бабушкой на улицу. Каково же было мое удивление, когда я увидела, как дед Федот пляшет вприсядку во дворе церкви. Видно, бабушка, любя Бога и чтя церковь, не захотела, чтоб он прыгал в храме, но на улице не сдержалась и проучила своего обидчика. Позже я узнала, что Федот испросил через Астафьюшку у бабушки прощение и вернул ей все ее травы. Прошли десятки лет с того дня, но я до сих пор ясно вижу, как бородатый здоровый мужик наяривает вприсядку посреди церковного двора.
Дочь священника
За две недели до Рождества к нам в дверь постучал священнослужитель. Бабушка провела его в комнату, и уже вскоре на столе была свежая скатерть и картошечка с соленьями. Был Рождественский пост, но моя бабушка и в пост готовила необыкновенно вкусно. Яблоки она фаршировала брусникой и мочила их в кадушке со смородиновым листом, душицей и только ей известными корешками. Яблочки были такими прозрачными, что через их кожицу можно было видеть брусничку. Рыжики, опята и груздочки были такими красивыми, хоть пиши с них картину. Но отец Павел (так звали нашего гостя) едва притронулся к еде. Бабушка не уговаривала его, она знала, что если у человека беда, то и кусок в горло не полезет. Наконец-то они пошли в бабушкину комнату, где она обычно выслушивала и смотрела больных. Батюшка перекрестился на иконы и заплакал, но почти сразу же взял себя в руки, извинился за свою слабость и сказал: «Приехал я к вам как к провидице, потому что я лично сам видел людей, которых вы смогли вылечить и которые до приезда к вам обращались, куда только могли. Отчитывал и я этих страдальцев, но, увы, Бог меня не услышал. Видимо, Господь питает особую любовь к вашей праведной душе, если Он посылает свою милость больным людям через ваши к нему молитвы. Я хотел бы рассказать вам о своем горе, но вот рядом отроковица, я и не знаю, нужно ли, чтобы она слышала мой рассказ».
И он посмотрел на меня. Бабушка тоже оглянулась на сундук, на котором я замерла в ожидании ее решения. «Прости меня, отец Павел, но этот ребенок в будущем продолжит мое дело. Я возлагаю на нее свое чаяние, всю свою надежду как на наследницу нашего рода, и, поверьте мне на слово, в этой комнате она видит и слышит многое, а иначе мне ее не выучить. Будьте покойны, она не станет перебивать вас или хоть как-то вмешиваться в наш с вами разговор. Просто не обращайте на нее внимания».
Отец Павел кивнул и, немного помолчав, начал рассказывать: «В нашей семье великое горе, которое я много лет скрываю даже от своих родных. Моя дочь Феня носит по крещению имя Феодосия, что, как вы знаете, означает „Богом данная“. Назвали мы ее так потому, что родилась она второго апреля. Ребенок этот был для нас с матушкой долгожданный, и родила ее моя жена в сорок пять лет. Роды были ужасно тяжелыми, и жена мучилась целых пять дней. Видя ее страдания, я уже был уверен, что она не разродится, не выдержит и умрет. Так же, видно, думала и моя жена. Она попросила меня причаститься и сказала мне: “Я перед тобой грешна в том, что не рассказала то, что теперь расскажу, потому что я чувствую, что не выживу. Мои родные и я очень хотели нашего с тобой брака. Родные – потому что желали мне безбедной жизни, а я – потому что искренне любила тебя. Только поэтому мы скрыли грех, о котором я тебе расскажу“. И жена моя рассказала мне о том, что ее родители – родные брат и сестра и что за их брак они прокляты своим дедом. Дед проклял их, сказав, что брак этот от дьявола и что все их последующие отпрыски будут исчадиями ада. Я выслушал жену и, видя, что она и так не в себе от измучившей ее боли, успокоил ее словами, что Бог милостив и всем все простит. Примерно через час жена разродилась девочкой, а еще через месяц полностью пришла в себя. Думаю, что она пожалела о том, что рассказала мне о своей семье, потому что характер ее изменился. Она постоянно плакала и в конце концов я, не выдержав, сказал ей, чтоб она успокоилась и больше не думала о проклятии о грехе своих родителей. Я сказал ей, что очень ее люблю и ее вины в поступке родителей нет.
Шло время, дочь наша подрастала. И я стал замечать за ней одну странность. Она, находясь одна в комнате, разговаривала с кем-то. Я пытался поговорить с Феней, спрашивал ее, с кем она говорит, но дочь отвечала, что просто играет. Когда Феодоре исполнилось шестнадцать лет, я решил ей сделать подарок. Подойдя к ее двери, я услышал, как она что-то говорит. Открыв дверь, я увидел, что Феня не просто разговаривает, но при этом жестикулирует так, как обычно делают люди при собеседнике, но ведь в комнате не было никого!
Увидев меня, дочь выказала свое неудовольствие, что я вошел к ней без стука. „Я стучал, – сказал я, – но ты опять с кем-то говоришь. Ты уже не ребенок, тебе уже шестнадцать лет, в твоем возрасте девушка уже думает о своем избраннике“. И тут мне моя дочь сказала, что уже выбрала себе жениха. Услышав это, я по наивности решил, что она имеет в виду то, что она никогда не выйдет замуж, как поступают невесты Христовы, ведь она воспитывалась в семье священника, и стал ее хвалить, но я не успел договорить своей мысли, как Феодора подскочила к иконе и плюнула на нее! После этого она упала и забилась в страшных конвульсиях. Бог ли ее наказал, или случились припадки, я не знаю. Прибежала жена, и мы стали держать ее за руки и за ноги.
С этих пор я не узнавал своей дочери. Она не переносила молитву, которую я обычно читал перед вкушением пищи, и поэтому не садилась с нами вместе за один стол. Из комнаты она вынесла все иконы и даже крест. Раз в неделю она плевала на иконы, и у нее тут же начинались припадки. Она выкрикивала хулу и говорила, что мы ей ненавистны. Когда однажды мы решились с ней поговорить и стали приводить доводы, что раз уж мы служим Отцу небесному, значит, и наша дщерь должна быть любящей Бога. И тут она сказала: „Вам ли говорить о своей праведности, ведь ты, отец, женился на плоде прелюбодеяния брата и сестры“.
