Сатпрем - Эволюция II (главы 1-3, 15)
Но что же это за "вещь", которую не видел ни один ученый под своим микроскопом, ни один священник с высоты своей кафедры, и ни один простой человек под самым своим носом?
Все же ученые видели ее, некоторые святые слегка касались ее, и немалое число простых и несчастных людей дышали ею. Но никто не сложил все эти три вещи вместе в одной человеческой физиологии.
Когда мы сможем сложить вместе 1+1+1, мы произведем новый вид на Земле.
Сокровище небес
спрятано в тайной пещере,
подобно птенцу
внутри бесконечной скалы
Риг Веда, I.130.3
3
Два конца человеческого опыта
Порою вся человеческая панорама разворачивается перед нашими глазами или разражается криком в нашем сердце. Эти невзгоды, эта красота в глубинах отчаяния, эта бесконечность, которая прорывается одним махом, а затем еще больше долгих жестоких ночей, человеческой дикости, жизней, разбросанных как птицы на ветру, еще больше потерянной любви и еще нечто, что бьется и бьется в глубине всего этого, как море, что упорствует и бьется, и снова любит и любит всегда. Дикость и возвышенный парадокс, поиск без передышки, кровавые следы и озаренные тропы, просветы в безднах или на небесах, а затем снова могилы и могилы всегда. Потребовалось немало богов и грез, чтобы смягчить это отчаяние и утешить эту Скорбь. Потребовался не один маяк, чтобы плыть в этом шторме, где наслаждение носит чудовищный облик, а дьяволы облачаются в золото. Наши храмы разбросаны по пустыне как птицы наших жизней и вторящие крики исчезнувших цивилизаций -- но этот крик звучит снова и снова. И что это за крик? Словно птица на могиле, возвращающаяся снова, чтобы пропеть свою песню и свое несчастье.
Возможно, этот крик уже был в самом начале нашего пути, четыре миллиарда лет тому назад, в первой могиле первого одноклеточного. Крик такой тщетный и такой могущественный, что он заставлял вращаться Века и виды, несмотря ни на что, или по причине всего.
Так... что же может наша Наука, совсем молодая на этом хрупком гребне маленького века в конце тысячелетий? Она может сосчитать атомы нашей могилы и забросить нас на Венеру, чтобы снова считать атомы и галактики, разбросанные как наши мечты. Она может превосходно все разрушить -- это самое великое ее созидание. Каждое из ее чудес является маленькой смертью, совершенно новой, от которой она лечит нас еще одной новой маленькой смертью -- все это так же "ново", как песчинки в Нубийской пустыне. И все же Наука была очень полезна, чтобы создать хорошо-документированные человеческие полчища, вскричавшие от отчаяния в своей переполненной тюрьме. Похоже, что Тайна находится не на этом конце: виденные через микроскоп, наши атомы бесполезны, а расщепленные в циклотронах, становятся опасными. Однако крик звучит и здесь, и здесь есть тайна, но наше расщепление не раскроет его, как обезьяна не открыла закона плодоношения, тряся дерево, даже если урожай был хорош. Но это горький урожай. В конечном счете, этот край человеческого опыта дает нам лишь "трюки" и маски -- Франкенштейна -- а не могущественную реальность, которая могла бы высвободить саму себя и открыть нам золотой плод тысячелетий.
Надо на ощупь пойти на встречу с атомами нашего тела. Надо встретиться с клетками нашего тела в шумящей ночи боли. Надо пойти туда с раскрытыми руками и цельным криком, нет другого прямого пути.
Но с помощью какой "проникающей" силы спустимся мы на дно этой физиологической ямы, столь же застывшей, как базальт, и столь же пронзительной, как невралгия? Обычно там умирают, либо надо ждать, пока не умрешь, чтобы узнать, что там.
Нет ничего более неизведанного, чем тело -- зачем лететь на Марс и Луну, когда вся вселенная там? И все тайны всех вселенных кроятся в единственной маленькой клеточке.
Только надо спуститься прямо туда.
*
* *
Есть и другой конец человеческого опыта.
Это небесный конец.
Это колоссальное непонимание.
Там тоже разворачивается панорама: все эти пылкие жизни, пораженные вспышкой света, эти трогательные и уязвимые жизни, охваченные смятением из-за жалкого состояния мира, эти непонятые жизни, потерянные в уединенном озарении, схваченные за горло бездонным пониманием, эти жизни, терзаемые крайней уверенностью в том, что могло бы спасти мир -- и руки опускаются, немощные и удрученные в толкотне -- эти жизни и жизни жгущего алмаза, неистощимого огня, поиска и вопросов, с мечом в сердце и сдержанных слез как от безответной любви, а затем леденящие рассветы, когда жизнь внезапно попадает в торжествующую Радость, и необъятный взгляд, который охватывает все жизни как недошедший прибой великого Океана -- крик существа навечно по ту сторону всех печалей и всех могил.
И бедный человек бредет во тьме и толчее, не ведая о своей собственной тайне, не сознавая того, что это жжение в его сердце, эти подавленные слезы, эти безответные первые шаги уже являются самим Ответом, который все растет и растет, без слов, без евангелий, жгучий как первый маленький огонь, что заставлял все эти Века и все эти труды и печали катиться к той неуловимой точке напряжения, где существо, одно существо наконец-то пробьет свою старую скорлупу, завладеет собственным могуществом, не круша остальных, зная собственный мир без искусственных приспособлений, любя все живущее, не накладывая никаких законов, будь то смертных или бессмертных, ибо оно будет знать то, что скрывается и зреет под всеми нашими плодотворными ошибками и ложными шагами в ночи.
Узнай то, что жжет тебя, -- попросту скажет это существо.
Используй все, чтобы разжечь этот огонь внутри.
И цель будет достигнута, ведь она была зажжена с первой звездой.
Но тем временем ...
Тем временем, мы -- это тот прибой, набегающий на грохочущий берег. И тогда нас охватывает некое негодование на всех этих шарлатанов, с митрами, кардинальскими шляпами, тюрбанами или тонзурами, которые изливают на нас "закон Божий" с высоты своих минаретов или колоколен и захватывают все эти маленькие простые огоньки, чтобы выстроить собственное могущество или выгодный им театр. И все же каждый -- каждый -- из этих маленьких или больших храмов, разбросанных по нашим пустыням, касался маленького краешка света, нес в себе маленький крик жажды, который хотел бы утолить великую жажду, утешить старую печаль и пролить надежду. А затем -- стены, всегда -- стены, чтобы заточить краешек света, промелькнувший проблеск. "Каждый берет свой маленький кусочек и делает его для себя всем", -- говорила Мать. И, в конечном счете, надежда всегда оставалась на небесах, спасение -- по ту сторону могил, вдали от всей этой злосчастной грязи, откуда все мы вышли и которая хранит наш сказочный секрет.
Колоссальное непонимание.
Две безысходных крайности человеческого опыта. Конец наверху --для бегства, конец внизу -- для смерти.
Надо сложить 1+1=3. Ибо мы являемся третьим несчастным слагаемым, плавильной печью, в котором подготавливается встреча небес с Землей.
Третий вид после нашей растительной и животной физиологии.
Накати
колесницей, полной Вод,
пусть будут выровнены
друг с другом
высокие и низкие места.
Риг Веда, V.83.7
15
А эта Земля ?
Я переживаю хаос внешнего мира в собственном теле -- кажется, что все мы идем к смерти и разрушению, как вымершие динозавры. И будем откровенны -- наш Франкенштейн отвратителен.
Однако все не безнадежно, даже наоборот.
Никогда еще не было столь плодородной эпохи, несмотря на все ее разрушения. Никогда раньше Человек не подходил так опасно близко к роковой черте -- никогда раньше не достигал такой остроты первый вопрос, рожденный с первой могилой и с первой смертью простейшего микроорганизма. Наконец-то мы понимаем, что не только наша цивилизация является цивилизацией смерти, но и мы сами идем Эволюцией Смерти.
И Эволюция, даже эволюция смерти, всегда находит свой скачок и свое неожиданное решение в том самом противоречии, которое захватило ее. Ее препятствие -- это самый мощный ее рычаг. Можно было бы прийти в отчаяние в "прекрасную эпоху" начала XX века (так называемую belle epoque), когда наши бабушки и прабабушки, затянутые в корсеты, прогуливались в экипажах по нескончаемым воскресеньям, но сейчас, в конце концов, сдернуты маски, все обнажено и копошится, как кишащие на трупе черви -- чем мы всегда и были. Уже Эпиктет знал это, когда его уводили рабом в Рим: "Маленькая душа, несущая труп". Нас некуда уводить в рабство: рабство повсюду.
И поскольку все так безнадежно, это Время Надежды.
Нам предлагается не метафизика, а новая физика, она даже навязывается нам через то, что обуревает нас -- и эта новая физика не может возникнуть из нашей нравственности и добродетели, она не может раскрыться или проявиться, покуда мы возводим наши взоры к небу в поисках "спасения" или ожидаем от нашей Науки какой-то панацеи от всех наших бед. Пришел конец ложным средствам -- осталось лишь истинное средство, в нашем собственном теле, которое, возможно, содержит свое собственное небо, тесно связанное с собственной смертью.
