Лев Филатов - После матча
За годы редакторской работы мне доводилось сталкиваться с коллекционерами газетных опечаток. Они счастливы, если обнаружат пропуск буквы, тут же делают вырезку и наклеивают в альбом. Когда же у них накапливается «материал», как победоносно и высокомерно они его предъявляют! Опечатки досадны, мы горюем, когда они проскакивают, наказываем виновных. И все-таки о газете, делающейся за несколько быстро летящих часов, стремящейся сообщить все последние новости, грешно судить по опечаткам. Как и о хорошей команде по неточностям.
Правда, ошибки в футболе не одинаковы. Я давно взял себе за правило – и оно безотказно помогает – составлять суждение об игровом классе не вообще по ошибкам, а по их характеру. Если футболист регулярно посылает мяч, видя и зная кому и куда, но делает это либо чуть неточно, либо так, что пас его разгадает бдительный противник, это терпимо и простительно. Рано или поздно этот футболист своего добьется и с его восхитительной передачи будет забит решающий гол. Когда же видишь футболиста, регулярно отдающего мяч неведомо кому, туда, где никого из товарищей нет и в помине, или наивно и тупо в ноги противника, или, не рассчитав силу удара, далеко за линию поля, то от него перестаешь ждать чего-либо путного. А по общему числу ошибок он, вполне возможно, идет наравне с первым. У первого ошибки как бы природного свойства, предусмотренные сложностью, сопротивлением футбола, у второго – от неловкости, необученности, бестолковости. Если первый, ошибаясь, остается в наших глазах мастером, то второму признания не добиться.
Примерим выражение «Футбол прост!» к тому, как мы воспринимаем жизнь игры. Тут простота в том, что футбол разнесен по разного рода турнирам, результаты матчей заносятся разноцветными фломастерами в клеточки таблиц, есть расписание на весь сезон, есть афиши, есть итоги, где каждая команда получает место по заслугам. Чтобы «следить за футболом», как иногда выражаются, быть в курсе событий, не обязательно посещать стадион, достаточно прослушать спортивный раздел телепрограммы «Время». После этого можно с видом знатока позволить себе в кругу знакомых реплики: «Что же творится с московским «Динамо»?» или: «А у минчан, я вам скажу, крепенькая командочка!» Реплики ни к чему не обязывающие, проформы ради, для поддержания разговора. Видимость болельщического участия соблюдена. Только видимость.
Примем как обязательное, что футбол должен быть в тиши учебных баз отрепетирован, разучен, натренирован, чтобы предстать перед трибунами грамотным и активным. Его скрытый от глаз мотор обеспечивает действие, движение, надежность, вероятность победы.
Это ли привлекает к нему взволнованные, нетерпеливые, пристрастные взоры? Большинство зрителей в учебных и прочих тонкостях не разбирается, да и не намерено разбираться. К чему? Им подавай красоту и таинство футбола, его непредсказуемость, крутые повороты, нежданное торжество и нежданное крушение. Все это заложено в футболе, потому к нему и тянет.
Футбол драматичен, ибо в него играют люди. Он человечен во всех своих победах и поражениях. Мы смотрим за двадцатью двумя мастерами на поле как люди за людьми, понимаем их или не понимаем, сочувствуем или отказываем в доверии, словом, живем с ними заодно. И к нашим услугам сколько угодно ассоциаций, намеков, догадок, сопоставлений. Зрелище футбола развлекает и создает настроение, одаряет наблюдениями и мыслями. Жизнь болельщика не замыкается на футболе, но если болельщик соприкоснулся с жизнью футбола, то он в ней участвует.
Болельщик испытывает привязанность к какой-либо одной команде, которую прямо именует – «моя». Привязанности нерушимы, длятся десятилетиями, а команда за это время то процветает, то бедствует, и болельщик привыкает видеть ее подвластной не одним техническим, футбольным, но и жизненным обстоятельствам, их сцеплению. Он сопереживает, размышляет, доискивается, отчаивается и упрямо верит. И это не пустые, отвлеченные заботы и домыслы. Принимая заботы своей команды близко к сердцу, он постигает видимые и невидимые пружины, невольно проникает в суть вещей, в суть дела. У человека, принявшего сердечное участие в жизни футбола, язык не повернется заявить: «Футбол прост!»
Так повелось, что о футболе многие норовят отозваться резко и категорично. Хорошим тоном считается изобрести афоризм – универсальную отмычку. И сколько их гуляет по свету! А вот задумаешься хотя бы над одним, и оказывается, не так все просто с этим: «Футбол – прост!»
* * *
…Заправочная станция, и мы плавно тормозим. Хочется размяться, и я с предвкушением приятного открываю дверцу. И в который уже раз убеждаюсь, что для меня ощущение приятного в Мексике недостижимо. Что угодно другое – поразительное, удивительное, необычное здесь в любом количестве, на каждом шагу. А приятное не дается ни в чем. Ни в том, что видишь, потому что глаз не отдыхает, а напряженно трудится, вбирая невиданное прежде, ни в том, что ешь и пьешь,- все это тоже впервые и надо преодолевать настороженность, примериваться, ждать, чем эти пробы с секретно, как динамит, заложенным перцем обернутся, ни в запахах – резких, неведомых, стойких, заставляющих оглядываться и искать, откуда они, ни в цепкой плотной жаре, из которой хочешь и не можешь вырваться, ни в жанровых сценках, требующих приглядывания и расшифровки, чтобы понять, чем движимы люди. И тут становится ясно, что приятное – это то, к чему ты привык там, в своей жизни дома. Недостижимость – приятного наивернейшим образом дает понять, что ты тут мимоходом, влачишь временное существование и ничего не будешь иметь против, когда срок его истечет.
Станция – на солнцепеке, как в расплавленном масле. Выйдя из машины, не разминаться хочется, а побыстрее найти тень. Торчать под навесом возле бензинового аромата бессмысленно. Да и пора закурить, и я оглядываюсь, куда бы податься. Вижу чуть склоненное дерево, издали точь-в-точь наша ветла, какие стоят в деревнях возле прудов и речек, и я радостно шагаю к темному кружку тени. Ступаю в него. Кружок кружевной, как и листва, дырявый, пропускает солнце, земля под ним сбитая, жесткая, горячая. Обманула мексиканская ветла. Делать нечего, приспосабливаю разбитую картонную коробку и сажусь. Приятно только то, что сигаретку тяну из московской красно-белой пачки «Ява».
Посиживаю в дырявой тени, вижу издали, что Горанский ведет неспешный разговор с заправщиком в голубом комбинезоне, и понимаю, что ему желанна передышка, ехать еще долго. Я не беспокоюсь, знаю, что вожатый все рассчитал, еще утром он мне объявил, что говорил с женой по телефону и что она ждет нас с обедом, на который приглашены корреспондент «Известий» Игорь Голембиовский с женой Аней. Я познакомился с ними перед поездкой в Гвадалахару, московские интеллигентные люди, и вечер обещает быть приятным. Да, именно приятным, потому что компаний москвичей поведет разговор о Москве и слегка – о Мехико. Женам, может быть, и удастся пресечь наши попытки углубиться в футбольные дебри, но от журналистских дел нас не оттащишь.
Горанский в дороге уже дал понять, что вчерашний ночной разговор с тренером Валерием Лобановским он помнит и не прочь к нему вернуться. Мы после матча зашли в гостиничный номер Лобановского «на десять минут» и проговорили до рассвета. Горанский там непроницаемо молчал, уйдя по плечи в глубокое зеленое кресло, я даже думал, что он дремлет. Но ошибся. Когда на рассвете мы с ним поднялись и, попрощавшись с Лобановским, пошли, он бросил: «Ничего более интересного о футболе мне слышать не приходилось». Мне трудно судить, так это было или не так, но мы с Лобановским завелись не на шутку. Я не сумею восстановить вчерашний диалог. Переговорено было обо всем, в чем мы не один год не согласны друг с другом. Такие встречи, тоже почему-то ночные, бывали у нас прежде в Киеве, у него дома, и на базе, в самолете, следовавшем из Буэнос-Айреса в Москву. А теперь – в Гвадалахаре. Между нами не стоял включенный магнитофон, разговор «светский». Но он был и работой. Для меня во всяком случае. В конечном счете вся соль журналистики – в праве на такой разговор…
* * *
Первое, что является на ум, когда речь заходит о футбольной журналистике,- это отчеты о матчах. Их выпекают прямо на стадионе, с пылу с жару, строчки считанные, ни одной не добавят, что бы ни стряслось, в газетном листе оставлен белый прямоугольничек, в него и полагается все втиснуть. И дежурный по выпуску прервет твою диктовку на полуслове: «Хватит, есть сто десять!» Живет отчет один день, читатель добывает из него изюминки фактов, а если сам смотрел матч, придирчиво проверяет, что там наговорил репортер. Нервная неблагодарная работа.
Уже завтра отчеты переселяются в архив. И разве что спустя годы в них погрузится трудолюбивый историограф, задавшийся головоломной целью установить, скажем, сколько голов было забито за пятьдесят лет с угловых ударов. Не берусь судить, станет ли его исследование точкой опоры, с помощью которой можно перевернуть футбольный мир, знаю только, что безумного страстотерпца обязательно подстерегут разочарования.
