Борис Порфирьев - Чемпионы
— Смуров?! — воскликнул Никита. — Конечно, знал! У него ещё была фамилия Троянов! Он меня лечил в лазарете. И учил уму–разуму.
— Ну вот, мы совсем через него друзья. Он и меня учил уму–разуму. Он руководил у нас кружком… Вот тогда–то он и послал меня к вам с книгами и ещё советовал посмотреть вас в чемпионате.
— Вы меня где видели? У Чинизелли?
— Нет, — снова рассмеялась девушка. — В том–то и дело, что я вас нигде не видела. Пойти в цирк сначала было некогда, а потом, как я узнала, вы уехали в Испанию. Вы там боролись с быками?
— Всякое бывало.
— Расскажите мне обо всём. И про Испанию, и как вы снова очутились в России. Обо всём, обо всём… Вот наш трамвай… Вы зайдёте ко мне?
Они вышли из Таврического дворца.
Видя, как ей трудно забраться на подножку трамвая, он не удержался, взял её за талию и легко подсадил в вагон. Она обернулась и поблагодарила его улыбкой.
Ехали совсем недалеко, до Большой Болотной, но от остановки до дома Лида едва дошла: разбитая нога причиняла ей сильную боль. Никите хотелось вскинуть девушку на руки и нести.
Когда после нескольких ступенек в подъезд она не выдержала и поморщилась от боли, он безотчётным движением подхватил её на руки. Лида доверчиво прижалась к нему, обвила его шею рукой.
Сейчас Никита мечтал об одном, чтобы она жила на последнем, шестом, этаже. Он взбегал по ступенькам легко, чувствуя на щеке её дыхание. Где–то вверху хлопнула дверь. Никита в два прыжка достиг площадки, осторожно опустил девушку на пол. Не сговариваясь, они заговорщически уткнулись в окно, переждали, пока шаги не прошуршали за их спиной. Лида жила на пятом этаже. Постояли ещё немного, вздохнули оба, и Лида протянула ему руки…
Никита опустил её на цементный пол и вопросительно оглядел все четыре двери. Лида достала ключ и подошла к двери налево.
— Ну, проходите, силач, — сказала она. — Будьте гостем.
Никита сел на скрипнувший под его тяжестью венский стул.
Комната длинная, в одно окно; на этажерке книги по фармакологии. На стене — репродукция с картины; Никита взглянул на неё, как на старую знакомую, сказал:
— Делакруа.
Лида удивлённо подняла брови:
— О, вот как? Значит, Сычугов недаром хвалил вас? А я считала, что борцы очень… ограниченные люди…
Никита покраснел. Лида положила ему руку на плечо, попросила извиняющимся тоном:
— Не сердитесь на меня. Я сама тёмный и ограниченный человек, если так думаю о других… Вы, конечно, много читали и могли видеть картину в журнале…
— Я её в музее видел, — обиженно сказал Никита. — В Лувре.
— В Лувре?! — всплеснула руками девушка. — Вы там были?… Ну вот, видите, это я, а не вы, тёмная…
А Никита подумал, что если он что–нибудь по–настоящему узнал там, то только благодаря Коверзневу. Спросил:
— Вы Коверзнева не знали?
— Слыхала. Ваш антрепренёр? «Профессор атлетики»?
— Да. Вы ничего не знаете о нём? Где он?
— Нет, — сказала она равнодушно. Усевшись и подперев забинтованный подбородок кулачком, попросила: — Расскажите о себе. Вы обещали.
Никита начал неохотно: боялся, вдруг она опять засмеётся. Но девушка молчала, задумчиво глядела на него, навивала чёрную прядь на палец и осторожно покусывала её мелкими зубами. И он разговорился.
Он рассказывал Лиде о своей профессии, о Париже, и незаметно для себя поведал ей всё, что его так волновало и было ему непонятно в бурных революционных событиях его родины. Лида слушала его. А когда он кончил, долго объясняла ему, кто такие большевики, эсеры, меньшевики, что они хотят, что хочет Временное правительство и почему в настоящий момент нельзя продолжать войну.
Когда оба посмотрели на часы, было уже за полночь. Лида, взяв Никиту за руку, сказала:
— Заходите ко мне. Я очень хочу вас видеть. И очень хочу, чтобы вы поняли всё, что я вам говорила. Очень.
— Я понимаю, — сказал Никита. — Всё понимаю. Спасибо. Я буду заходить к вам. Спасибо.
Он спускался по лестнице, словно на крыльях, перескакивая сразу через несколько ступенек.
Ночь была прекрасна. В небе висела жёлтая круглая луна. Ледок весело похрустывал под ногами.
4
Татаурову пришлось поваляться по госпиталям. Пустяковая рана долго не заживала: видимо, в неё попала грязь.
Но в конце концов рана перестала гноиться, и его списали по чистой: какой солдат из мужика, у которого нет четырёх пальцев?
Не сразу он попал в Петроград. Но зато, попав туда, сразу же направился к Джан — Темирову.
Хозяин цирка «Гладиатор» жил в том же доме с широкими зеркальными окнами, обрамлёнными шлифовальными гранитными плитками, и с керамическими украшениями по карнизам. Однако квартиры его Татауров не узнал. Это было всё, что угодно, только не жилое помещение — музей, антикварная лавка, ломбард. Вплоть до самого потолка висели картины в тяжёлых багетах; на стенах им не хватало места, и некоторые стояли прямо на полу. Рядом с ними были расставлены старинные мягкие кресла, инкрустированные столики на изогнутых ножках; с потолка свешивалось на золотых цепях несколько фарфоровых фонарей; груды мелких безделушек лежали на столах.
С любопытством рассматривая одним глазом потрёпанную солдатскую шинель Татаурова, Мкртич Ованесович спросил с резким акцентом:
— Какими судьбами чемпион мира попал в родные края?
Татауров вздохнул всей грудью, ответил почтительно:
— Да вот хочу предложить свои услуги насчёт чемпионата.
— Э–э–эх, милый мой, — протянул Джан — Темиров, — какой теперь чемпионат? Теперь все о свободе кричат, до французской борьбы нет никому дела… Да и от цирка нашего остался один остов.
— Как — остов? — не понял Татауров.
— Очень просто: всё на дрова растащили. Одни столбы торчат.
Татауров крякнул, захватил в ладонь усы.
Джан — Темиров, раскачивая шёлковую кисть пижамного пояса, оглядел его ещё раз с ног до головы и спросил:
— Вы с женой Коверзнева накоротке?
— Захаживал я к ней, — сказал он. — Ничего отношения…
Татауров промолчал о не возвращённых Нине деньгах…
— Так вот, милый мой, если хотите заработать, помогите мне приобрести у неё ряд вещей: картины, гравюры, деревянных идолов…
— А она… продаст?
— Надо, чтобы продала. Для этого я с вами и разговор завёл…
— А где наш «профессор атлетики»?
— На фронте. Но, по словам их прислуги, он забыл свою жену.
— Ну‑у, тогда проще, — обрадовался Татауров.
Хозяин потёр руки, оглядел тесную от вещей гостиную и продолжал:
— Вот что, Иван…
— Васильевич, — торопливо подсказал Татауров.
— Вот что, Иван Васильевич, раздевайтесь. Разговор у нас будет продолжительный. Если исполните мою просьбу — станете богачом… И тогда бегите из этой чёртовой страны, где ломают на дрова цирки… В любом европейском государстве вы с капиталом не пропадёте… Уезжайте в Монте — Карло и играйте в рулетку, это вам очень подходит. Кладите, кладите шинель на кресло — до того, как попасть в мои руки, оно послужило солдатам, сидели в нём и не в таких шинелях.
Иван осторожно положил шинель на подлокотник, украшенный перламутровыми чешуйками, и на цыпочках пошёл за хозяином.
Комната, в которую они вошли, уже не походила на антикварный магазин, хотя и в ней было немало разного добра.
На столе стояла фарфоровая посуда с початыми закусками. Ударив ногтем по салатнице, Джан — Темиров сказал хвастливо:
— Настоящий «Мейсен»… Я, братец ты мой, накормлю тебя сейчас из настоящего «Гарднера».
— Я не разбираюсь, — скромно сказал Татауров.
Джан — Темиров довольно рассмеялся и что–то крикнул по–армянски в приоткрытую дверь. Вежливо предложил сесть и закурил тонкую длинную папиросу. В комнате сразу запахло дорогим табаком. Спохватившись, он подвинул портсигар Татаурову. Через несколько минут появилась старая расплывшаяся армянка с большим подносом. Вытерев полотенцем раскупоренную бутылку коньяку, поставила её на стол. Подвинула тарелочку с янтарными ломтиками лимона, посыпанными сахарной пудрой.
Джан — Темиров заботливо сдул пудру, просыпавшуюся на мозаичную флорентийскую столешницу, и, отхлебнув из рюмки, начал разговор. Всё сводилось, по его словам, к тому, что ему неудобно покупать вещи у своего бывшего коллеги; кроме того, Нина Джимухадзе немного упрямится («Иван Васильевич ведь знает, какая она строптивая?»), ссылаясь на то, что эти вещи были дороги её мужу. Однако у Мкртича Ованесовича сердце кровью обливается, когда он видит, как она бедствует. Он бы просто хотел её облагодетельствовать… в память о добром сотрудничестве с её мужем.
— Понятно, — сказал Татауров.
— Ну, конечно, благотворительность благотворительностью, но чтобы и я в накладе не остался.
![Никита [ИАКИНФ] Бичурин - Письма](/uploads/posts/books/no-image.jpg)