Юрий Власов - Соленые радости
– Одомашним этот рекорд, – бормочу я. – Накроем, а?.. Все, что до сих пор загадывал, сбывалось. И это сбудется!
Затягиваю пряжки на штангетках. Застегиваю трико. Приглаживаю волосы. Приклеиваю улыбку к губам. Таким я должен быть перед публикой. В любом случае только таким.
«Побежденный, но ставший сильнее, чем был, – думаю я. – Сказано крепко. Даже воодушевляет. Но меня это не устраивает. Проигрыш исключен – ни одного шанса «экстриму»!..»
Вспоминаю Хубера, Риверса и всех ребят, кто жестко споткнулся. Их немало, этих имен: Поречьев обтирает меня полотенцем, кутает в халат.
«Экстрим»! Узнаем, кто же прав, – думаю я. – Сейчас узнаем. Через две минуты узнаем. До сих пор я не имел возможности отвечать!»
«Экстрим»! Сейчас познаю все милости неизвестного…
Имя мое гремит по трансляции. Судья-информатор требует установить на штангу мировой рекорд. Голос его тонет в реве. Этот топот и рев делают меня очень легким. Я улыбаюсь. Слежу за каждым своим жестом. Мышцы вздрагивают, волнуются.
У меня маленький запас времени – штангу уносят на весы. Крохотными дисками подгоняют вес под рекорд.
Длинный сумеречный коридор.
– Ты готов! Разминку провел отлично, – шепчет Поречьев. – У нас четыре попытки.
Урхо Нильсен и полицейский расчищают дорогу. Ослепительным пятном надвигается выход на сцену. Там глухой рев. Тысячи людей требуют меня. Ждут мою силу…
– Будь мужчиной! – слышу я последние слова тренера.
Отгораживаюсь от мира. Не верю другим чувствам. Отказываюсь от других чувств. Отрицаю право других чувств. Забываю о всех. «Не спеши», – твержу я.
Расхаживаю по сцене. Я должен привыкнуть к свету, присмотреться к «железу», вспомнить и отдаться до конца вышколенной ярости. Стараюсь уловить чувства первого усилия. Не вижу зала. Не вижу судей. Не вижу штанги. Мысленно выщупываю гриф. Прилаживаюсь к грифу. Уже слышу это усилие. То главное, нужное усилие! Мощь этого усилия! Слышу все усилие! Весь открыт этому усилию! Предан ему. Вот оно! Вот! Есть! Есть!
Я ступаю на помост. Растираю подошвами канифоль: в посыле должны застопориться ноги. Немного канифоли втираю в большой палец. Кручу гриф. Вращается легко, не клинит. Вымериваю хват.
Ничего не вижу, ничего. Стыну в белых мгновениях испытания.
Я очень ленив в движениях. Я нависаю над грифом, размеренно складываюсь в пружину. Если сейчас не возьму вес, то уже не возьму никогда. Я слишком загнан. Если меня и хватит, то только на эту попытку. На единственную попытку. Может быть, еще на одну, но не больше.
Проверяю ногами опору. Захватываю гриф в «замок». Холодок грифа, тонкость грифа, упругость грифа – это как удар! Несколько мгновений выжидаю.
Выключаю локти. Расслабляю руки. Обтягиваюсь. Это первое ничтожное напряжение. Им проверяю готовность всех мышц…
Только бы не дернуть гриф. Только бы снять спокойно, а все остальное – это уже не я. Ярость и вызубренность тысяч тренировок поднимут «железо». Важно задать правильный ритм.
Я отрываю штангу. Я ненавижу эту тяжесть, которая вдруг сделала все суставы острыми, обозначила все связки. Будто кто-то натянул во мне железные струны. Сжимаюсь. Живот становится твердым. Рот съезжает куда-то набок.
Гоню вес. Не верить тяжести! Руки как плети! Не сковать руки… Раздавлен тяжестью, преодолеваю тяжесть…
Упираюсь ногами в помост. Лицо разбухает. Я глохну. Я должен сохранить согласованность движений. Откидываю голову и плечи назад. Включаю в работу руки. Привстаю на носки. Отдаю движению всю энергию мышц, даже самых ничтожных мышц. Вот этот единственный момент! Я иду под штангу. Я должен обогнать штангу. Уйти прежде, чем она потеряет скорость. Пока она по инерции движется вверх, я должен уйти в «сед». Успеть поймать гриф грудью! Все должно состыковаться в мгновения.
Я даже немного обгоняю вес и ухожу ниже – удар сокрушителен и вырывает у меня стон. Вставать! Вставать немедленно! Я ползу вверх. Внутренности комкает судорога. Я стянут напряжением. Я один раскаленный мускул.
Главное – не клюнуть корпусом. Ноги распрямляются медленно, очень медленно. Я работаю на закрытом дыхании. Отравляюсь кровью. Слепну. Теряю себя. Слышу только свои мышцы, ловлю опору. Мир неустойчив. Весь мир в качке.
Ноги вытаскивают «железо». Не подвели! Должен стоять прямо. Коротко ловлю губами воздух. Сотни килограммов перекрывают на шее вены. Наливаюсь силой, и тут же меня обволакивает какое-то кипящее варево. Шок! Должен успеть обогнать это беспамятство. И я бью гриф грудью, ногами, руками – слитный удар всех мышц! Всей яростью мышц проталкиваю гриф вверх. Под гриф проваливаюсь быстро, вслушиваясь в равновесие, смыкая лопатки на спине. Исправляю неточности, осторожно составляю ноги. Не потерять вес в эти последние мгновения.
Теперь стою. Надежно стою. Так…
Нужны пять, семь секунд надежной фиксации – тогда Бреннер даст команду. Жду. Теряю сознание и жду!..
Слабость уже начинает свою болтанку в плечах. Слышу этот угрожающий дребезг маленьких дисков на грифе, нарастающий дребезг – дрожь моего тела. Сейчас потеряю равновесие, еще немного и потеряю… Стоять! Стоять!
И я слышу команду «есть!». Бреннер снова и снова повторяет ее – значит есть. И я разрушаю всю опору из мышц. Опускаю штангу против правил, просто роняю. Кровь, как вал, катится по мне. Не отпускаю гриф. Сижу на корточках, чтобы не упасть. Жду. По крику, который прорывается сквозь гул, догадываюсь – рекорд мой!
Еще никого не вижу, но раздвигаю губы в улыбке – это тоже из опыта выступлений. Улыбаться всегда, даже если едва жив! Никто не должен знать цену победы. Губы такие тяжелые – не расковать. Я вижу весь зал, все подробности зала. Я улыбаюсь всем глазам.
Я не думал, что риск – это долгое чувство. Это много мгновений четкой рассудочной работы. Передвигаю рычаги своих чувств. Заканчиваю игру.
Я стою на весах перед всем залом – обязательная процедура после каждого рекорда. Уго Бреннер набирает мой вес. Я в ржавчине мужских поцелуев. Я обнажен, лишь узкая полоска плавок на моем теле. С любопытством разглядываю себя. Весы показывают, что я потерял еще три килограмма. Я весь в крупных рельефных мускулах. Мне нравится этот костюм из мускулов. Сидит совсем недурно.
Где же Поречьев? Я кручу головой, но нигде не вижу своего тренера.
Тысячи людей у рампы.
Ощущаю пустоту. Всю боль отдал победе.
Седоватая голова Цорна маячит за Бреннером.
Сотни рук с листками для автографов тянутся ко мне. Господин Яурило поздравляет меня. В глазах старого гуляки веселье.
Я смеюсь, вспоминая слова Эйнштейна: «Господь бог изощрен, но не злобен…»
Жизнь! Дорог каждый миг! Зову жизнь!..
Уехали судьи. Поздравили меня и уехали Ян, Эвген, Яурило, Толь, Нильсен, Аальтонен, Мальмрут. Цорн ждет меня у подъезда в «мерседесе». А я все не могу себя заставить оторваться от душа. Я наслаждаюсь то прохладной, то теплой, то горячей водой. Не надо думать о рекорде. Во всяком случае, теперь не надо. Наслаждаюсь покоем, свободой. Никому ничего от меня не нужно. Пока не нужно…
Закрываю воду. Обтираюсь простыней. Вхожу в раздевалку. Поречьев, закрыв лицо руками, стоит у окна. Он как-то нелепо вздрагивает всем телом. Плачет! Тычется в руки лицом и плачет!..
Я стою тихо, почти не дышу.
Я никогда об этом не думал, но вдруг начинаю понимать, что ему, как и атлету, тоже есть свой предел. Да, настоящему тренеру, как и атлету, есть свой предел!
Поречьев изнашивал себя в поединках так же, как я. Все мои болезни и сверхнагрузки прокатились через него. Он не в состоянии больше выдерживать напряжения борьбы, нового уровня борьбы. Он исчерпал себя. Его бравада – лишь насилие над собой. Та запись в тетради- это не мое – его отчаяние. Нет больше Поречьева, которого я знал. Больше нет!
Что ж, дальше мне идти одному!
Я на цыпочках возвращаюсь в душевую. Потом, насвистывая, иду в раздевалку. Поречьев выпрямился, но стоит ко мне спиной.
Я слышу шаги в коридоре. Это Цорн. Ему надоело ждать.
После соревнований я обычно не сплю.
Я сижу перед окном. Город в странном белом оцепенении. Последняя ночь моего турне. Утром в девять отъезд на аэродром.
Справа за окном в бледновато-молочных сумерках шпили старой кирхи. В небе слабые борозды далеких облаков.
Позванивает звонок лифта в коридоре.
На стульях, кровати, столе разбросаны сувениры, книги, журналы, спортивное трико, бинты, майки, галстуки.
Губы простуженно вспухают. Значит, не уберегся. И все же повезло: успел выступить раньше…
Ладони, стертые насечкой, сухи и горячи. Саднит шею над яремной ямочкой – там насечка стерла кожу.
Свожу счеты с «экстремой».
У ночей свои законы, своя речь, своя страсть. Даже у белой ночи…
Нет встречи опасней, чем с самим собой. Никогда не сказать всего, что слышишь в эти часы. Ночами легко потерять себя. Ночь по-своему складывает все слова. В длинные ночи приходят люди, судьбы, смыслы. Ночь умеет не забывать ничего.
