Андрей Букин - Пара, в которой трое
В наших сценках участвовала и Клара Новикова, и Маша Кодряну, с помощью которой мы купили дачу, о чем Наташа расскажет отдельно.
Все наши театральные опыты проходили около Театра на Таганке. Именно там располагалось старое здание ГИ-ТИСа. Курсе на третьем мы поставили «Сирано де Бержерака». Мне досталась главная роль. На первом показе, когда сидела экзаменационная комиссия, ни выкрика, ни хлопка – экзамен. Зрители, строго говоря, не имеют права сидеть в зале на экзамене. Но зато на втором просмотре, когда уже для своих, я такие аплодисменты сорвал! Ходил очень гордый. ГИТИС – счастливое время, как детство, продленное еще на четыре года.
Но начинали мы с пантомимы. Например, я подошел, дал пощечину, Клара упала. Потом ко мне подошли, упал я. Начинали, конечно, с ерунды, которую они, опытные артисты, уже давным-давно прошли, а для меня все внове, все интересно. Интерес развивался по нарастающей, как в хорошей драматургии. Шалевич все время находил какие-то вещи, которые еще не ставились в театрах. Нередко наши постановки шли как премьеры новых авторов. Я получил роль в пьесе с многозначительным названием «Страшный суд» по пьесе неизвестного широкой публике автора. Конечно, ставили и классику. Мне, например, однажды досталась роль в «Шинели» Гоголя.
Наташа ни разу не попала ни на один мой спектакль. Каждый раз, когда у нас проходил экзамен, она или выступала на соревнованиях, или уезжала на сборы. Последний мой спектакль, уже дипломный, проходил в феврале. Но это был февраль 1988 года, Олимпийские игры в Калгари. Победная Олимпиада Наташи совпала с моей последней работой в ГИТИСе… Более того, в тот момент, когда они выступали в Калгари, я как раз находился на сцене. Шел экзамен, с первого этажа прибегает нянечка с криком: «Бобрин тут у вас есть?» Ей: «Тихо, тихо. Вон он наверху там сидит». Пирамида из стульев, я на самом верху. Вдруг посреди экзамена меня со сцены зовет Шалевич. Я не могу понять, что это – шутка? Он машет, меня подзывает: «Иди сюда». Я, весь в образе Акакия Акакиевича, подхожу к экзаменационной комиссии, а он мне: «Твоя жена сейчас катается. Даю тебе две минуты, посмотришь – и на сцену». Я – молнией вниз. Черно-белый телевизор. Сел перед экраном, внутри все замерло, успел…
…Если у нас сессия, если мы репетируем, то раньше двух-трех часов ночи домой уже не попадешь. Уйдет Шалевич, мы еще сами что-то разбираем, что-то обсуждаем. Я знал, что должен брать с собой лишнюю пачку сигарет, потому что эти театралы, они все такие «стрелки». Только и слышишь: «Закурить не найдется?» Ежедневно в сессию у меня пачка уходила, а вроде я спортсмен, фигурист…
Экзамен по режиссуре я сдавал по видеокассетам. Показывал постановки нашего коллектива. Правда, однажды на наши гастроли в Одессе приезжала специально какая-то дама, чтобы посмотреть нашего «Фауста». Не знаю, что она доложила, но через какое-то время в Одессе появилось уже трое преподавателей из ГИТИСа, вроде как экзаменационная комиссия, которая на дипломе обо всем увиденном доложила. В те годы огромной любви к фигурному катанию, зайдя в переполненный зал, можно сразу пятерку ставить! Что бы там на льду ни происходило. Но они честно отсмотрели «Фауста», изучали «Чаплина», поскольку этот спектакль считался моей и Ильи Резника совместной режиссерской работой. В конце концов я по основной специальности получил диплом с оценкой «отлично».
До 1986-го, как я уже говорил, курс хореографии на льду вела Людмила Пахомова, она уже совсем плохо себя чувствовала. Время складывалось нелегкое, меня с ансамблем все время куда-то запихивают, не хотят выпускать «на просторы». А тут такое престижное по тем временам предложение – работать в ГИТИСе. Я стал преподавать курс «Балетмейстер фигурного катания» прямо на льду, где и читал небольшие лекции для студентов этого отделения.
Я стал просматривать литературу, но прежде всего узнал, что делала Мила. А она вела свои занятия как тренер, который импровизационно проводит тренировку. Учиться, получалось, не у кого. Поэтому пришлось планы занятий готовить самому. Надеюсь, мои лекции что-то дали студентам, но еще больше они пригодились мне самому. Мне пришлось не только заново перечитать работы Станиславского, но и сделать попытку применения его знаменитой системы при постановке программ на льду. Наверное, то, о чем я говорю, кажется смешным, но все совпадает с театральным опытом великого режиссера, и то, как ставят программу, и то, как она рождается. Все ложится в каноны, описанные Станиславским. Просто тот, кто их не знает, идет указанным путем по наитию, по интуиции. А когда подкладываешь под поставленную программу параметры системы, то оказывается, все правила театрального мира стопроцентно подходят и для мира фигурного катания.
Наташа. В 1997 году Игорь ушел из ГИТИСа, ставшего к тому времени РАТИ (Российской академией театральных искусств) по причине финансовой неразберихи. Наступил период, когда большинство высших учебных заведений стали переходить на самоокупаемость, становиться коммерческими. И прежде всего нововведения затронули вузы, связанные с искусством. Когда я заканчивала ГИ-ТИС-РАТИ, сперва пошли разговоры, а потом уже все склонялось к тому, что отделение балетмейстеров фигурного катания пора перевести в платное, поскольку Спорткомитет, по просьбе которого открыли это отделение, (и, кстати, он его всегда финансировал), перестал платить деньги. Конечно, Спорткомитет принимал участие в создании отделения, делал это специально для Пахомовой. Нынешний президент Федерации фигурного катания России Валентин Николаевич Писеев посчитал, что Спорткомитету отделение балетмейстеров не нужно.
Последний год, пока я училась, отделение спонсировал наш театр. Мы арендовали для занятий лед. Игорь там преподает, я на нем учусь, вроде мы и должны помогать, почему – я не знаю, мы же не для себя готовили хореографов.
Когда меня звали в ГИТИС, я не очень хотела учиться. Но мне обещали, что будет интересно. Появилось свободное время, я вновь стала студенткой. И действительно, оказалось интересно, и я благодарна тем людям, что меня уговорили.
На последнем курсе возникли разговоры о том, что неплохо, если б и Наташа вместе с Игорем стала преподавать. Но тут начались сложности с деньгами. Мы представили ГИТИСу приблизительную смету, сколько нужно средств, чтобы сохранить уникальное отделение. Довольно быстро мы поняли, что ГИТИС хочет, чтобы театр оплачивал институту даже вахтеров, обслуживающих все здание. Тут поневоле задумаешься. На нас повесили такие суммы, что сомнений не оставалось: театру такое не поднять, да и ради чего? Как-то мы поинтересовались: «А почему мы должны за все платить?», и получили ясный ответ: «Отделение открывалось как игрушка Пахомовой, она ею побаловалась, а теперь если вы хотите – играйте».
А начинался разговор со слов: «Сохраним отделение в память великой Людмилы Пахомовой». Но вскоре я услышала: «В память Милы вы, Наташа, должны…» Я ответила: «Конечно же, я буду делать, что могу, но и вы мне помогите. Я не очень понимаю, как строится учебный процесс в той части, где он связан с финансами, скажите или хотя бы приблизительно представьте, что можете выделить и вы сами». Вот после этого я и услышала про «ее игрушку», которая досталась теперь мне.
Когда я сдавала последние экзамены, Игоря уже уволили, но об этом сразу не сообщили. Вот и выходит, что он принимал у меня дипломный экзамен, уже не работая в институте. Я до сих пор не представляю, как такое возможно и каким образом эта театральная интрига произошла? Спустя несколько дней я получила диплом, мы тихо вышли из ГИТИ-Са, и на этом тринадцатилетнее пребывание Игоря в институте, включая десять лет преподавания, закончилось.
В отличие от Игоря я училась не на режиссерском отделении, а на балетмейстерском. Мне действительно было интересно. Игорь говорит, что ему в институте были важны знания. А для меня учеба оказалась отдушиной. Во времена моей спортивной карьеры мне всегда казалось, что я в наших программах кое-что придумывала сама, но Татьяна Анатольевна всегда делала упор на то, что я очень хороший исполнитель. Вероятно, такое внушение играло большую роль. Всего лишь один раз я посмела сказать: «Мы же вместе сделали “Кармен”». Действительно, в то время не было наших хореографов Шкляров, и мы втроем, только втроем придумывали «Кармен». Но Татьяна Анатольевна сказала, как отрезала: «“Кармен” сделала я». И все. Поэтому мне было очень важно, чтобы кто-то меня заставил заняться постановкой, чтобы я поборола комплекс «только исполнителя».
В институте мы придумывали массу этюдов, и именно они оказались для меня спасением. Не изучение истории театра, хотя это очень интересный предмет, а большое число этюдов, опыт работы на сцене и, в конце концов, номера, которые я должна была поставить на льду, изменили мою жизнь. Я начала работать над хореографией, потому что мне полагалось получать за нее оценки. Но так получилось, что почти все номера, которые я делала для экзаменов, я пробовала на наших артистах, и они потом вошли в программу театра. Конечно, такое могло произойти исключительно благодаря тому, что Игорь к моим опытам отнесся по-доброму Хотя, если бы номера были плохие, он никогда бы их не включил в программу. Кстати, были работы, которые так и не пошли или показывались зрителям всего лишь два-три раза. Но один номер до сих пор идет во втором отделении. Его исполняли две девочки-близняшки, которые тогда выступали у нас в театре, он называется «Микст». Потом близняшки ушли, а номер сохранился. В нем происходит забавная трансформация – смена костюмов за задником, а впечатление, будто один и тот же человек, мгновенно изменившийся, выходит на площадку, но в конце концов секрет открывается и оказывается, что их двое.
