Михаил Ромм - Я болею за «Спартак»
Однако выбирать не пришлось. Случилось нечто совершенно неожиданное. Впервые в нашей супружеской жизни Валентина предъявила мне ультиматум: снова плыть на Землю Франца-Иосифа и взять ее с собой. Она слушала мои доклады, смотрела снимки, теперь она во что бы то ни стало должна увидеть все это своими глазами.
Сначала я отнесся к этому ультиматуму скептически: не идти же в самом деле еще раз на «Малыгине» на Землю Франца-Иосифа, да и не в обычае Валентины было вмешиваться в мои планы. Но вскоре я понял: поездка в Арктику стала ее заветной мечтой. Не так-то часто они осуществляются, наши заветные мечты, и если можно в этом помочь человеку, не следует отказываться.
Итак, я отправился в «Известия» к Марку Живову. Повод для поездки на Север у меня был, и притом весьма основательный: в 1932 году проводился второй международный полярный год. Из-за все еще бушевавшего на Западе кризиса он получился не совсем международным: многие зарубежные страны отказались в нем участвовать. Но Советский Союз наметил широкую программу научных исследований, и несколько экспедиций собирались плыть из Архангельска в северные широты.
Из редакции «Известий» я вышел с корреспондентским билетом в кармане и отправился в «Moskauer Daily News» оформлять Валентину. Ее хорошо знали как диктора Всесоюзного радиокомитета и охотно выдали ей собкоровское удостоверение. Итак, все было в порядке, кроме моего несколько смятенного душевного состояния. Удовлетворение благородной жертвой, принесенной на алтарь супружеской любви, боролось с досадой, что я вынужден отказаться от новых маршрутов, новых впечатлений, новых тем.
Позвонил Павлу Юдину, ища у него сочувствия. Я очень полюбил Павла за его вдумчивый, серьезный ум, доброту, бережное деликатное отношение к людям. Слесарь одного из подмосковных железнодорожных депо, он учился на философском отделении института Красной Профессуры. Он и по внешности был привлекателен: правильные черты лица, спокойный, внимательный взгляд, твердо очерченный подбородок, открытая веселая улыбка. В телефон я услышал его добродушный смех: уж очень неожиданным показалось ему мое решение.
— Выбрал бы все-таки что-нибудь новое, — сказал он.
Я развил ему свою теорию «заветной мечты», но, кажется, не убедил его...
Через несколько дней мы сидели с Валентиной в вагоне поезда Москва — Архангельск, и, глядя на ее счастливое лицо, я уже ни о чем не жалел. В Ростове-Ярославском мы вышли погулять на перрон. Из соседнего вагона выскочил... Павел Юдин. Увидя нас, он смущенно заулыбался.
— Какими судьбами?
— Да вот... понимаешь... потянуло...
Да, Арктика влечет. И теперь, тридцать лет спустя, я не задумался бы в третий раз вступить на палубу «Малыгина».
Мы увидели этого заслуженного ветерана Арктики в Архангельске на том же месте у мола, где и год тому назад. Он только что вернулся из бухты Тихой, куда ходил с грузом леса: на зимовке шло большое строительство. Ледокол стоял с пустыми трюмами, высоко выпирая из воды, чуть накренясь на правый борт; шотландские судостроители допустили небольшой промах: машина была вмонтирована в корпус не совсем правильно.
Началась уже знакомая по прошлому году погрузочная страда. Блестящий черный уголь тек в бункера, исчезали в трюмах ящики и мешки с продовольствием и снаряжением. Желтыми штабелями легли на палубу детали сборного дома для новой зимовки на острове Рудольфа и металлические части ветрового двигателя. «Малыгин» оседал все ниже, наконец ватерлиния скрылась под водой.
— Хватит, больше ничего не возьму! — кричал с мостика Чертков.
Возник традиционный спор между руководством экспедицией и капитаном. Руководство упрашивало, уговаривало, настаивало. Чертков возражал, отказывался, «снимал с себя ответственность». Как всегда, последнее слово осталось за капитаном.
— Кто отвечает за корабль — вы или я? — аргумент неотразимый.
Руководство сокрушенно указывало на бочки и ящики, оставшиеся на молу.
— Ничего, «Ломоносов» заберет, — утешал Чертков.
Нас он почти не заметил. Едва взглянул рыже-карими глазами, едва кивнул головой.
На этом «повторение пройденного» окончилось, дальше все пошло по-новому, не так, как в прошлом году. Двину заволокло густым дымом, вокруг Архангельска горели леса. Белое море встретило нас не солнцем, а туманом. В тумане прошли горловину, миновали «когти», вышли в Баренцево море. Сквозь туман доносились с капитанского мостика чертковские «морские загибы». Капитан успокоился лишь тогда, когда мы проникли в пустынные просторы северных широт.
Шли, прокладывая путь по компасу и лагу. Видимость была ограничена кругом радиуса в сорок-пятьдесят метров. В этом кругу тяжело перекатывались, покачивая корабль, тусклые свинцовые волны. На капитанском мостике сменялись штурманы — уютный, толстый старпом Грозников, дежуривший в домашних фетровых туфлях, рослый, сухопарый второй помощник Дубинин, насмешник и матерщинник, и младший штурман Вишняков, скромный и застенчивый, словно красная девица.
Корреспондентский корпус ограничивался Юдиным, Валентиной и мной. Интуристов было на этот раз двое: генеральный секретарь «Аэро-Арктики» пилот-навигатор Вальтер Брунс и берлинский адвокат Юдезис, чьими услугами пользовалось наше берлинское торгпредство. Брунс — солидный, с военной выправкой немец, привыкший приказывать и распоряжаться. Юдезис — еврей по национальности, сугубо штатский человек, прямая противоположность Брунсу, живой, веселый, с брюшком, прекрасный рассказчик, с неисчерпаемым запасом комических эпизодов из своей адвокатской практики, относившийся с иронией к педантичности и систематичности немцев.
У Юдезиса я увидел новый, еще не переведенный тогда на русский язык роман Фейхтвангера «Успех», в котором талантливый писатель дал прообраз Гитлера, только начинавшего в мюнхенских пивных свою политическую карьеру. За семь дней «туманного рейса» я прочел это едва ли не самое значительное произведение Фейхтвангера.
Между Юдезисом и Брунсом часто возникали споры о политическом положении в Германии. Юдезис предвидел приход к власти Гитлера и ясно представлял себе его последствия. Брунс считал положение не столь серьезным. А может быть он — кто его знает? — вообще по-другому относился к фашизму...
На ледоколе велась научная работа по программе второго международного арктического года. Группа женщин-метеорологов под руководством Пинегина производила метеорологические наблюдения, профессор Вериго особыми, собственного изобретения приборами «считал» ионы, молодой геофизик Боришанский производил исследования космической пыли.
Уже восемь дней идем в тумане. Ни льдов, ни земли, 77-ая, затем 78-ая параллели северной широты остались позади. Минуем 79-й, потом 80-й градусы. Это уже широта мыса Флоры. По-прежнему ни льдов, ни земли. Куда же отнесли нас в тумане коварные течения?
Наконец в ночь на 21-е августа завеса тумана редеет, раздвигается, исчезает. В мертвенно-желтом свете полуночного солнца недвижно лежит океан, и в трех милях от нас возникает величественная, пустынная Земля Георга, один из западных островов архипелага Франца-Иосифа. Темной громадой высится мыс Гранта, за ним голубым обрывом подходит к берегу мощный глетчер, у подножия обрыва — гряда айсбергов. Я, не отрываясь, смотрю на эту величавую полярную симфонию. Рядом со мной стоят Юдин и Валентина. Мы молчим, зачарованные суровой красотой Севера.
На другой день рано утром «Малыгин» бросил якорь в бухте Тихой. Жадно всматриваюсь в бинокль: что нового на зимовке? Нового много: четыре постройки было в прошлом году, теперь их двенадцать — целый поселок. Каркас аэродвигателя и большой ангар устремляют вверх свои стройные контуры. Еще ни один самолет не долетал с Большой земли до архипелага Франца-Иосифа, но здесь, в бухте Тихой, для них уже приготовлено пристанище.
Когда же все это успели построить? Ведь всего лишь месяц тому назад завез «Малыгин» в бухту Тихую строительные материалы и плотников. Вспоминаю: начальником зимовки — Иван Дмитриевич Папанин. Тогда понятно: этот и сам горы свернет, и других увлечет своим примером.
А вот и он: к «Малыгину» подходит шлюпка, и по штормтрапу, быстро перебирая короткими ногами и руками, поднимается Папанин.
— Здорово, братки! — слышим мы знакомое приветствие.
Здороваемся, крепко обнимаемся, спрашиваем, как он успел за месяц построить шесть домов, ангар и аэродвигатель.
Папанин улыбается. Улыбаются и прибывшие с ним на шлюпке два зимовщика: крепкие, широкоплечие, в штормовых костюмах и зюйдвестках — не то рыбаки, не то персонажи морских рассказов Джека Лондона, — они меньше всего похожи на научных работников.
— Авралили помаленьку, — отвечает Папанин.
Представляю себе, как они авралили. Папанин и сейчас приехал, чтобы, не теряя ни минуты, организовать выгрузку всего, что привез «Малыгин».
