Андрей Букин - Пара, в которой трое
Однажды на дне рождения у меня собрались школьные друзья, мне исполнилось, наверное, лет восемь. Мишка Ваксман вручил мне в подарок книжку «Робинзон Крузо», старую, зачитанную, где было написано в углу: «Мише в подарок», а он, гад, зачеркнул и написал: «Игорю», добавив: «Книга – лучший подарок». Никогда не забуду эту подлость. Я ушел тихо плакать в другую комнату. А когда все мои друзья перешли к сладкому, вдруг открылась дверь, вошел человек в морской форме: «Здравствуйте, Игорь – это вы? Вам от брата посылка». И вносит метровый торт с метровой шоколадной башней. Оказывается, Володя, находясь в океане, по радио заказал в службе сервиса для меня такой огромный торт. Как же все гости вместе с Мишкой Ваксманом мне завидовали!
Володя ушел из торгового флота по необычным обстоятельствам. Он ходил на таких известных флагманах Балтфлота, как «Менделеев», «Выборг», «Совгавань» и другие. Но, наверное, ему Господь Бог помогал: каждый раз, когда с этими кораблями происходили трагические случаи – крушение, пожар, – Володя по каким-то обстоятельствам в эти рейсы не попадал. И однажды он решил, что испытывать судьбу больше не стоит. А куда уходить? Володя привык к хорошей зарплате, к хорошим кабакам, любил привезти нам подарки, себе какие-то шмотки. Он пошел работать в такси и очень долго крутил в Питере баранку. Мне кажется, он от работы всегда получал огромное удовольствие вне зависимости от того, где и чем занимался. Потом брат устроился шофером на нефтебазу. В общем, профессию он выбрал прозаическую, но среди своих знакомых и друзей всегда был душой компании. Не случайно он очень дружил с известным артистом Александром Демьяненко. И Демьяненко говорил: «Бобер, ну как же так, ну почему я на сцене, а ты вот здесь, только для нас…»
Наверное, глядя на старшего сына-таксиста, родители решили: надо сделать так, чтобы младший ни в коем случае не увлекся какой-нибудь на первый взгляд многообещающей карьерой, потом плавно перетекающей в непрестижную профессию. Они хотели, чтобы я получился более домашним, более развитым и как можно ближе находился к искусству.
Видимо, почти все, кто стал спортсменом (я говорю о фигурном катании), и прежде всего те, кого привели в спорт родители, включая и тех, кто достиг какого-то ранга в своей карьере, были изначально больными детьми. Я не знаю в своем виде спорта ни одного здоровяка от рождения. Все родители вели детей в спортивные секции не для того, чтобы сделать из них чемпионов, а чтобы поправить их здоровье. Катки открытые, чистый воздух. Куда ты сам в пять-шесть лет пойдешь, ты что, много соображаешь? Идешь туда, куда тебя ведут.
Фигурное катание в моем детстве считалось бабским видом спорта, во всяком случае, я был в этом уверен. Но, в конце концов, на льду можно было и в хоккей зарубиться.
Меня повели в Измайловский сад, недалеко от дома. Мама узнала, что в парке работают детские группы. Заливались зимой садовые дорожки, и группы занимались прямо в аллеях. У этой замерзшей клумбы – одна, а на той извилине – другая. Я пару раз сходил на тренировки, мне понравилось. Там я впервые с девочкой танцевал полонез Огинского, правда, не на льду, а на полу, в летнем театре на территории того же Измайловского сада. Взрослые там что-то солидное изображали, а мы, салаги, выходили рядом с ними полонезовским шагом. Мне шесть лет, прекрасно помню, как я трепетно, первый раз в жизни, взял в свою ладонь ладошку девочки. Я весь вспотел. Не могу сказать, что в аллеях Измайловского сада началось мое фигурное катание. Но зато там я накатался. На столбах висели громкоговорители-«колокольчики», к взрослым были направлены одни, и из них лилось, например, танго, а для малышей – в другую сторону – грохотали какие-то «ля-ля-ля, ля-ляля, тра-ля-ля».
Волей случая, который всегда определяет нашу жизнь, в Измайловский сад приехала Татьяна Ивановна Ловейко. Как мне потом рассказывала мама, я в это время перебегал с детской аллеи на взрослую, потому что музыка на детской уже закончилась, а для взрослых еще играла. Я успевал добежать по дорожке до чужого катка и начинал танцевать со взрослыми. У них музыка заканчивалась, я несся обратно. И Татьяна Ивановна заметила мои перебежки, а увидев, что бултыхается этот сумасшедший мальчик между музыками не раз и не два, подозвала маму и сказала: «Вы не хотите попробовать с ребенком серьезно заниматься фигурным катанием? Приведите его ко мне, я посмотрю». Так я и попал к Татьяне Ивановне – своему первому тренеру.
Она тренировала группу на открытом катке, на «цыпочке», то есть в Центральном парке культуры и отдыха имени Сергея Мироновича Кирова. Мне уже семь лет, мы как раз переехали на Владимирскую площадь, а от Московского вокзала на «цыпочку» шел сорок пятый маршрут, но плелся очень долго. На просмотре я запомнил, как женщина с ярко-красными накрашенными губами дрожала: выберут или не выберут ее ребенка? Но мне без всякого просмотра сразу сказали: вон твоя группа, там Татьяна Ивановна. Обернувшись, я увидел человек сорок, катающихся по кругу. Посредине стоит женщина, на которой было надето очень много теплых вещей: сверху какой-то тулуп, как у ночного сторожа, а над тулупом огромная лисья шапка. За толстыми стеклами очков глаза казались с блюдце. В руках у нее была метла, которой она на ходу исправляла ученикам некоторые недостатки в осанке. Совсем не больно, но ужасно досадно. Когда дошла очередь до меня, и она мне сказала что-то обидное, более того, дотронулась до меня метлой, я убежал и спрятался под скамейкой. До сих пор помню эту темноту. Что дальше случилось – вспоминается смутно, потому что у меня началась истерика. Я плакал оттого, что боялся, и решил, что больше к Татьяне Ивановне не пойду. Но от нее исходила какая-то притягательная энергия, правда, смешанная с агрессией. Первое работало на то, чтобы ребенок группу не оставлял, второе – чтоб заставить его делать так, как надо…
Если бы не Татьяна Ивановна, наверное, я бы в фигурном катании не задержался. Дело не в ее умении уговаривать, я почувствовал в ней доброго и родного человека, такого, про которого говорят, – вторая мама. Правда, Татьяна Ивановна не стала для меня второй мамой в таком варианте, как, например, сложились отношения у Наташи с Татьяной Анатольевной. Там было по-другому прежде всего потому, что у Наташи рано умерла мама. Нет, к Татьяне Ивановне я испытывал другие чувства. Но с той поры я знал: у меня есть дом, у меня есть школа и есть Татьяна Ивановна.
Когда я возвращался из школы, мама загружала сумки, в одну из которых ставила термос и бутерброды, и мы отъезжали в Центральный парк культуры и отдыха, а потом перемещались на стадион «Искра», оттуда на стадион «Зенит». Откатавшись на «цыпочке», мы слышали от Татьяны Ивановны: «Там хоккейный матч заканчивается, мы можем еще и там покататься», «Там у конькобежцев тренировка заканчивается…»
Занималась Татьяна Ивановна со мной одним, иногда с нами ездила Таня Оленева (теперь Мишина), позже – Игорь Лисовский. Мы трое – ее любимчики. А с остальными она проводила два часа урока в день, на этом ее массовая педагогическая практика заканчивалась. Татьяна Ивановна совала меня в любые соревнования, в какие только можно, и я вскоре попал в общество почти состоявшихся фигуристов, в студенческий «Буревестник». В восемь лет – и сразу в серьезное всесоюзное спортивное общество. Для меня это оказалось большим потрясением.
Однажды поздним вечером у Дворца труда Татьяна Ивановна пересаживается на свой маршрут троллейбуса… Мы вместе возвращаемся с первого искусственного катка в Ленинграде, который устроили в церкви на Васильевском острове, у моста Лейтенанта Шмидта. Церковь снаружи, а внутри искусственный лед. (Там Тамара Москвина с Лешей Мишиным начинали.) Каточек маленький, двадцать пять на двадцать пять, пятачок, а сверху, где хоры стояли, родители на своих отпрысков смотрели…
И вот Татьяна Ивановна выходит, прощается, и я понимаю, что должен сказать ей что-то очень хорошее, не могу ничего сообразить, меня распирает, надо было просто поблагодарить, выдавить из себя что-то вроде «до свидания» и «спасибо», но переполнявшее меня чувство не позволило так легко попрощаться. Даже в таком сопливом возрасте я понимал, как она со мной безответно возится. Я подал ей руку (меня научили, что нужно женщине подать руку) и проникновенно сказал: «Татьяна Ивановна, скатертью вам дорожка». Мама чуть не упала, а Татьяна Ивановна сделала вид, что не услышала моего напутствия. Но меня такая нежность к ней переполняла, что я не сомневался, что нашел самые лучшие слова.
Татьяна Ивановна Ловейко из тех людей, что обладают редким талантом обнаруживать способных детей. Поэтому у нее начинали многие будущие звезды. А это призвание – найти в ребенке искорку, а потом передать воспитанного тобою малыша кому-то более знаменитому. Такое качество Богом дается.
В Измайловском парке вместе со мной каталась масса ребят, и я не знаю, как она могла рассмотреть во мне что-то индивидуальное; мы же катались на льду одновременно в три или четыре группы, каждая по сорок человек. Тогда тысячи детей занимались фигурным катанием.
