KnigaRead.com/

Эдуард Стрельцов - Вижу поле...

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Эдуард Стрельцов, "Вижу поле..." бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Но вот как то один наш молодой, но уже известный форвард — он и с Кузьмой в связке играл, и со мной — пошутил в присутствии Иванова: «Кузьмича бояться нечего, он старшим тренером еще не скоро будет…» А Кузьма в конце того же сезона стал старшим. Не знаю: простил бы он ту выходку или нет, выступай наш шутник и в тот сезон здорово. А у шутника, как нарочно, игра расклеилась и физически он сдал — вот и распрощались с ним скоро.

Но это молодой так глупо себя вел. А мне за тридцать было, и я вдруг тоже на публике сострил не лучшим образом. Вообще-то я всегда старался вести себя с Кузьмой-тренером, как положено игроку. На «вы» и без всяких пререканий, без капризов. И вот все же однажды, когда отмечали мы конец сезона шестьдесят восьмого года, допустил и я бестактность.

Иванов с какой-то веселой злостью сказал нам вроде того, что нажмет на нас в плане физической подготовки — будет гонять, невзирая на лица. Мне это почему-то обидным показалось, и я, конечно, тоже на юморе, возьми и скажи, что без нас (без кого это, без нас, когда ветеранов, кроме меня, почти уже и не оставалось в команде?) он вообще ничего пока из себя не представляет. Мы вот встанем в игре, а с него как с тренера весь спрос — что он тогда в свое оправдание скажет?

Вот откуда в нас такое берется — не знаю. Почему мы, пока играем, пока в чести, считаем, что тренер должен быть большим педагогом, все понять и через мелкие, всем нам, кстати, свойственные чувства непременно переступить, все простить, а игроки могут быть, как дети, — наозорничать и раскаяться лишь под страхом наказания?

Отношения между игроками и тренерами очень сложны. Много здесь тонкостей. Очень нелегко тренеру быть великодушным — могут и не понять или понять превратно. Могут подумать: это он от слабости, не рискует наказать нужного игрока. Поэтому и нельзя, наверное, сплеча рубить: тренер такому-то мстит. Пусть и похоже, что оно именно так. Но и не так все просто. Некоторые обиды, как занозы, вовремя не вынутые, вглубь проникают…

Мы с Кузьмой, случалось, обижались на Марьенко, когда он тренером был. Но вот только сейчас я понимаю, вспоминая, как и мы его обижали, когда в «Торпедо» пятьдесят пятого, например, года были первыми людьми, как нам казалось. Мы много голов тогда забивали и сердились на своих защитников, что и нам забивают, — сводят на нет наши усилия. Марьенко играл центрального защитника, доигрывал уже, заканчивал выступления, да и никогда он классным защитником, на наш взгляд, и не был, другое дело — старался, проявлял добросовестность, самоотверженно действовал. Но мы с его самолюбием не хотели посчитаться…

Или Бескова в «Торпедо», если вспомнить. Кто такой Бесков, мы, слава богу, знали. При всех наших тогдашних успехах никто не гарантировал нам, что мы до высот Бескова сможем когда-нибудь подняться. Да и сами мы видели Константина Ивановича на поле, сами на тренировках убеждались, какого он класса игрок. Бил он, например, по воротам бесподобно. Так вот мы и с таким авторитетным в футболе человеком, но с тренером еще только-только начинающим себя чувствовали в основном безнаказанными и этим пользовались. Но когда Кузьма стал торпедовским старшим тренером через десять лет после Константина Ивановича, я заметил, что обиды он умеет помнить не хуже Бескова…

В сезоне шестьдесят девятого года я сыграл, кажется, одиннадцать игр всего. После серьезной травмы — порвал ахиллесово сухожилие — не играл почти до середины следующего сезона.

Но неудачи мои не с травмы начались.

«Ахилл» я порвал, выступая за дубль.

Впервые за все время, проведенное в большом футболе, я перестал быть основным игроком.

Круг замкнулся, как это бывает, — мы возвращаемся к тому, с чего начинали. С той лишь разницей, что тогда впереди целая жизнь…

Сезон в футболе — это больше, чем обычный год. В один сезон может войти событий побольше, чем за всю предшествующую или оставшуюся жизнь в спорте.

Когда заканчиваешь играть, когда положение твое неопределенно, тянется, тянется скучный день на сборах, где ты уже никому не нужен, удивляешься вдруг: как же оно быстро все прошло. Прошла жизнь, которую больше уже не повторить. Дни теперь будут совсем другим для тебя измерены. И другая жизнь из них, возможно, сложится.

Вначале, когда все у тебя пошло, от игры к игре двигаешься гигантскими шагами, со всех сторон вдруг стало тебя видно, а ты больше не робеешь, ты уже знаешь — проведешь следующую игру на должном уровне, значит, и дальше все будет соответственно. И настраиваешь себя на игру.

Но ведь и в ситуации, когда отношение к тебе на глазах изменилось, когда все в другую уже сторону поехало, все равно не веришь, что жизнь твоя окончательно повернулась. Понимал, когда подобное с другими происходило, а когда с тобой случилось — не хочешь верить. Думаешь: не может этого быть. Чтобы так сразу…

Сейчас, когда смотришь на те события и на себя тогдашнего, немного удивляешься: как это я безропотно согласился за дубль играть? Мне игра за дубль ничего не могла прибавить. Наоборот, расхолаживала.

Сердился ли я на Кузьму? Мне теперь кажется, что нет, не сердился. Растерялся я тогда, что ли, от такого поворота событий? Не могу сейчас понять. Мне потом говорили, что я неправильно себя вел. По отношению к тому же Иванову. Что я его чуть ли не демонстративно сторонился. Держался людей, ничего в ту пору не решавших в команде… Да никого я и не держался. Сам с собою оставался. Наедине. Но на людях зачем же показывать свою тоску? Тоска тем более была неясная Я, как припоминаю, думал тогда: ну, пусть скажут прямо, что не нужен, я тогда уйду со спокойной душой, еще сыграю за тех, кому пригожусь. Я не сердился на Кузьму, правда, нет. Но удивлялся, что он никаких шагов мне навстречу сделать не хочет… Ему же как тренеру это и легче, и удобнее. А он, оказывается, тоже удивлялся: почему я к нему не подойду, не поговорю?

Не умел я выяснять отношения — никогда, сколько не играл, выяснять отношения мне не приходилось. В чем-то и я упрямый. Не могу я каких-то вещей сделать, каких-то слов через силу произнести.

И я стал играть за дубль. Как-то все, может быть, образуется, думал.

Теперь можно сказать, что лучше было вообще не играть, чем за дубль. И «ахилла» бы не порвали.

Главное, ведь глупо как порвали. Сколько меня прежде ни били на поле, как и всех, впрочем, нападающих, я редко жаловался — судьба. Но в дубле я не был опасным форвардом. Не разжигала меня совершенно игра на таком уровне. Играл без большого азарта…

И вдруг, пожалуйста, играем с дублем московского «Динамо», и Никулин — защитник, чья грубость никому не в новинку, но здесь-то мог бы, кажется, укротить себя — подкатывается под меня. Да так, что я прямо вскрикнул от боли.

«Ахилл» — травма из тех, после которых часто и не возвращаются в футбол. А я еще вот в таком странном для себя качестве — и без травмы списывают…

Пока лечился — операция, конечно, и прочее — я почти успокоился. Такой уж характер — верю, что хорошее со мной еще случится, хотя столько раз в этом обманывался.

«Торпедо» к тому же играло тогда очень средненько. И я поверил, что вернусь и снова придусь ко двору.

Теперь-то я понимаю, что надежды практически не было — и лучше бы мне не возвращаться.

Мне намекали, а я не понимал. Я привык играть в футбол — привык, вернее, жить футболом. И даже про тренерскую работу не хотел тогда слышать. Сгоряча я бы тогда перешел в другую команду и еще бы поиграл. Конечно, правильно, что руководство заводское со всей настойчивостью отговорило меня от такого шага Мы — те, кто играл в большой футбол, — не себе одним принадлежали. Я многим был обязан автозаводу, «Торпедо», и совершенно правильно, что жизнь моя и дальше оставалась с ними связана.

Но как же я все-таки нелепо себя ощущал в последнем своем сезоне — в семидесятом. Я никак не мог привыкнуть чувствовать себя игроком, которого то ставят на игру, то оставляют в запасе. Без прежней своей уверенности я и на поле выходил. И уйти из футбола тоже не мог.

Я не хотел никому показывать своих переживаний. Держался неестественно бодро, хотя все неестественное мне — нож острый…

Кузьме, как видно, мое независимое от нынешнего положения в команде поведение, скорее всего, надоело. Он-то в свое время ушел безо всяких, а я вот резину тяну.

За дубль я больше играть не стал. Перед сборами звонил Кузьме: «Мне в Мячково приезжать?» — «Как хочешь…»

Миша Гершкович единственный спросил: «Зачем ты уходишь, Анатольич?»

Мне приятно было, что именно он, игрок в расцвете лет, не понимает: почему я ухожу не доиграв.

Но больше мне уже нельзя было оставаться при таком положении.

Я тихо-спокойно, как мне кажется, ушел.

В мире футбола ничего не изменилось без меня. А столько мне всего разного в разные годы было говорено: какой я необыкновенный, как же будет без меня…

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*