Никита Симонян - Футбол – только ли игра?
– Не занимаешься самоедством? – спрашивали меня друзья, знавшие, как я обычно переживал неудачи своей команды. – Не мучаешься, что оставил «Арарат» на пятом месте?
Страдал я в основном из-за дрязг, зароившихся внутри команды и вокруг нее. Перед дрязгами теряюсь, опускаются руки. Слабость? Может быть. И годы тут, как ни странно, не закаляют. А пятое место – это не так уж и плохо. Обидно, что команда сыграла ниже своих возможностей. «Арарат» повторил довольно частую ошибку. Случается, игроки собирают волю в единый кулак на один сезон – во что бы то ни стало дойти до «золота»! А потом в головах некоторых, не переставая, свербит: вчера мы стали чемпионами, значит, сегодня можем сыграть «на класс», то есть за счет мастерства, не прилагая прежних усилий. Но без игры через «не могу» успеха в длительном соревновании добиться нельзя. Сразу скатиться в низ турнирной таблицы – это можно, это легко. Такое случалось. Игроки, возомнившие себя великими, резко снижают требовательность к себе. И футбольный мяч, принесший славу, тут же их наказывает. К нему надо относиться с прилежанием.
Думаю, и те футболисты, с которыми у меня возникали конфликты, набираясь жизненного опыта (некоторые к тому же познали сложность тренерской доли), тоже размышляли о том, что произошло в команде после громкой победы. Уверен, многое оценили уже по-иному, чем тогда. Во всяком случае, когда мы видимся, чувствую к себе отношение такое же, как было в памятный сезон нашей дружной работы. И, естественно, не держу ни на кого зла. Был опытнее, до «Арарата» знал, что такое успех. Мог понять, где прекрасных (еще раз это повторяю) футболистов захлестывала горячность молодости, где слава. Больше скажу, чувство благодарности к ребятам осталось – с ними было интересно работать.
Недавно встретились. Случилось у меня горе, умерла мама. И Ованес Заназазян, Шура Коваленко, Левон Иштоян, Коля Казарян, Арутюн Кегеян, Оник Абрамян не замедлили приехать. Сидели, вспоминали…
– А знаете, – сказал один из них, – мы тогда вдруг почувствовали, что вы не задержитесь в Ереване надолго, и это на нас плохо действовало.
Я опешил. Я не вел себя как временщик. Но что-то, видимо, ребята уловили в моем состоянии. Не только тренер, оказывается, наблюдает за игроками, у них тоже внимательные глаза. И подумал, наверное, они в чем-то правы. В то время, помимо всего прочего, и мои личные дела складывались так, что необходимо было вернуться в Москву…
Не жалел ли, что после творческой работы занялся административной? Не жалел. Организация футбольного хозяйства – это тоже интересно. Здесь свои сложные проблемы. Познал новую сторону футбола, и потом это мне пригодилось в тренерской работе. Правда, тогда не думал, не прикидывал, надолго ли задержусь в управлении. Хотя многие коллеги и журналисты, среди них Лев Иванович Филатов, к которому склонен прислушиваться, говорили: «Рано вы, Никита Павлович, сели в кресло, вам бы еще работать и работать на поле – с командой». Я отвечал, что не перешел в другое ведомство, не занялся выпуском бобов в томате. Остался в футболе.
УЧИТЕЛЬ
Мы выходим вместе с Николаем Петровичем Старостиным после совещания в Госкомспорте, и он говорит мне:
– А знаешь, Никита, – так и зовет по старой памяти Никитой: мальчишка же я для него, шестидесятилетний мальчишка, – раньше порядки и правила в футболе были строже. Сейчас игрока дисквалифицируют, а через месяц-другой, смотришь, все ему вернули, вроде бы и не наказывали. А раньше… Вот был у нас случай в 1922 году…
Так всегда: он рассказывает о каком-то случае как о вчерашнем-позавчерашнем, а ты спешно отсчитываешь назад десятки лет, чтобы представить себе, когда это было, что происходило вокруг и родился ли ты к тому времени или не родился.
Меня еще в уличную команду не принимали, а Николаю Петровичу, одному из самых первых, присвоили звание заслуженного мастера спорта СССР. Был капитаном команды «Промкооперация» (так назывался прежде «Спартак»), капитаном сборных Москвы и СССР. Потом на капитанском «мостике» этих команд его сменил брат Александр, а чуть позже повязка капитана «Спартака» перешла к Андрею.
Не могу – да только ли я? – представить себе советский футбол без Старостиных, без четырех Петровичей – Николая, Андрея, Александра, Петра. Выдающиеся футболисты – уже в двадцатые годы, не говоря о тридцатых, вся Москва знала Старостиных, – они стали выдающимися организаторами, спортивными деятелями, утверждающими высокие идеалы нашего спорта.
Стояли у истоков «Спартака». У Николая Петровича, старшего из братьев, собралась инициативная группа. Ночь напролет спорили о названии нового общества. Под утро все решила лежавшая на столе книга Джованьоли «Спартак».
Теперь, хорошо зная Николая Петровича, его комиссарское начало, могу вообразить речь, которую он произнес:
«Вождь римских гладиаторов был не просто ловок и силен. Его отличали верность цели, мужество, воля к победе. Эти черты должен прививать спортсменам наш „Спартак“.
Много слышал о братьях еще до знакомства. От Сергея Сальникова, который знал их с детства, по Тарасовке, чтил, поклонялся, и не только от него. О них ходило столько устных рассказов, легенд! Я их впитывал, приехав в Москву, хотя в те годы фамилия Старостиных как бы выпала из истории футбола, спорта. Братья были репрессированы как «враги народа». Но Москва помнила их.
Так что мужество потребовалось им не только в спортивной борьбе. Все выдержали. И потом – ни жалоб на судьбу, ни озлобленности, лишь беззаветное служение любимому делу.
Александр Петрович много лет возглавлял Федерацию футбола РСФСР, Андрей Петрович был председателем федерации футбола Москвы, начальником сборной страны, Николай Петрович – вот уже сколько лет! – бессменный начальник команды «Спартак».
Помню, как мгновенно разнеслась по Москве радостная весть: «Старостины возвращаются!» В футбольных кругах только об этом и говорили: «Слышал, возвращаются?!» – «Уже вернулись!» Узнали тотчас и другое: Николай Петрович будет начальником «Спартака». С нетерпением его ждали. Интересно, какой он?
И вот стоит он перед нами – высокий, стройный, элегантный… Вспоминая тот день, еще раз сожалею, что не воспитал в себе привычки вести дневник, в моем личном архиве – лишь несколько записных книжек, в которых иногда делал пометки во время поездок, чемпионатов. Сейчас я бы очень хотел восстановить, что же именно сказал нам тогда Старостин. Но осталось лишь ощущение, на поле мы не вышли – вылетели. Вылетели уверенные – победим!
С той поры смотрел на него во все глаза: что скажет, как поступит? Не переставал восхищаться его мудростью, широтой знаний, образованностью.
Старостин прекрасно разбирается во многих областях жизни – в международных отношениях, внутренней политике, экономике. Без труда могу представить его на любой государственной должности – на месте министра финансов, к примеру, или председателя Госкомитета по ценам. Вовсе не потому, что помножает в уме пятизначные цифры и окончил когда-то финансово-экономический техникум. (Другой и после академии столько бы не знал.) Он светлейшая голова. Умеет всегда не только разобраться в сложных перипетиях происходящего, но и предвидеть ход событий. Все, чего не знает, способен постичь в короткое время. А экономика – его конек. Выступает на Федерации футбола и говорит о том, что необходимо сделать, чтобы футбол стал рентабельным предприятием.
Ему давно за восемьдесят, но о свежести ума можно вести речь не ради красного словца. «Что будет, если Старостин уйдет из „Спартака“?! Оставался бы подольше!» О многих ли людях столь почтенного возраста услышишь подобное?
Все дни у него точно расписаны. Должность начальника команды – сумасшедшая. Ты и комиссар, и стратег, и хозяйственник – все бытовые нужды на тебе: квартиры, детские сады, ясли, путевки…
Старостин всегда умеет убедить жилищную комиссию райисполкома, что такому-то спортсмену необходима квартира, отказать никак нельзя. Кто-то другой пойдет на комиссию – загробит дело, а Старостин выиграет. Умение убеждать, поддерживать уважительный тон разговора, обаяние – все при нем. И авторитет, конечно. Его всюду готовы были мгновенно принять. Но по скромности в приемных занимал очередь, не лез вперед. Обычно с утра говорил мне как старшему тренеру:
– Никита, давай сядем, обсудим ряд вопросов. – Садились, обсуждали, всегда советовались друг с другом. Потом он поднимался: – Ну все, я пошел, – и шел по делам команды в райисполком, в Моссовет, в ВЦСПС…
Всех нас подкупала его демократичность, его доброта. Только в крайнем случае он употреблял власть, отчислял игрока из команды. Но и при этом не унижал человеческого достоинства, разговаривал по-отечески: ему никогда не была безразлична судьба, в которую вынужден вмешаться. Отчисляя кого-то, вздыхал, страдал, мучился.
Меня всю жизнь упрекали в мягкости. Но по сравнению с ним я кремень. Когда требовал от него как от начальника команды применения санкций, он внимательно, сдвинув очки, смотрел на меня, будто видел впервые, и басил: «Слушай, Никит, я не знал, что ты такой жестокий, что можешь так ощетиниться».
