Брайан Глэнвилл - Олимпиец
Вдруг он спросил меня:
— Тебе жарко?
И я ответил:
— Нормально, хотя пот так и катил со лба, заливая глаза, попадая в рот, — чистая соль, — стекал из–под мышек.
Это для тебя полезнее турецкой бани, вот так, — сказал он.
— Сколько мы уже бегаем? — спросил я.
— Тридцать восемь минут. Устал?
— Нет. — Я сам себя старался обмануть, но чем дольше бежал, тем хуже мне становилось — во рту всё пересохло, сердце так колотилось, что его стук, небось, был слышен на мили вокруг.
— Хочешь пить? — Тут я прямо–таки полюбил его; он протянул мне пластмассовую бутылку и сказал: — Только не слишком много. — Вода показалась мне вкуснее шампанского. — Сними–ка тренировочный.
Костюм так прилип к телу, что я из него едва выбрался, зато сразу почувствовал: могу бежать ещё много миль; я тебе ещё покажу, на что я способен. Минут пятнадцать мне и вправду бежалось легче, стало даже нравиться; он, видно, понял это, потому что скоро мне стало не до веселья, чаще приходилось брать горки, утопать в траве.
Потом он велел:
Давай вниз в лощину и наверх. Я там тебя встречу, засекаю время. — И покатил по дорожке вокруг. А я нырнул в яму, потом карабкался на чёртову горку, будто на курсах десантников. Он уже ждал наверху со своим секундомером. — Очень хорошо, всё прекрасно, двигаем дальше, — и покатил вперёд, не оглядываясь, а я бежал за ним, как собачонка.
Так что от хорошего настроения не осталось и следа; мне стало так же худо, как раньше, разве что не было на мне проклятого костюма; ноги, грудь раскалывались от боли, сердце бешено колотилось, будто вот–вот выпрыгнет наружу. Меня гнала вперёд только одна мысль: где–то там меня ждёт глоток воды; но пить я не просил и не останавливался без команды этого старого паразита — не будет ему такого удовольствия. Правда, два раза меня вырвало, а он стоял рядом и молча смотрел, ждал, когда я смогу бежать дальше. Господи, думал я, ведь сейчас сдохну, меня вывернет наизнанку, как не было.
Стемнело, стало прохладнее. Меня уже шатало, я едва не натыкался на людей, не видя их, покуда они не возникали прямо передо мной. Наконец на вершине очередной горки — пропади она пропадом! — я услышал за своей спиной голос: «Стоп, хватит!» — рухнул на землю и зарыдал, долго лежал и плакал, не мог, да и не пытался, остановиться. Просто лежал и плакал.
Он стоял рядом, спиной ко мне, молча ждал, когда я перестану, как когда меня рвало. Ох, как я его в тот миг ненавидел! Стоит как пень, а ведь все мои муки из–за него. Проходившие мимо люди смотрели на нас, двое или трое остановились, но мне было плевать. Кто–то спросил: «Что с ним?» — а Сэм ответил: «Всё в порядке». Ах ты, думаю, старая скотина! Ты кто такой, чтобы решать в порядке я или нет? Потом я успокоился, и мне стало стыдно; я не хотел видеть его и, закрыв голову руками, продолжал лежать, думал, может, он уйдёт; но когда я поднял глаза, он стоял спиной ко мне, словно собирался торчать тут вечно. Пришлось встать, и он тотчас повернулся ко мне, держа секундомер в руке, и сказал: «Ты бежал два часа семнадцать минут. Я прикинул, что за первый час ты пробежал десять миль с четвертью, за второй — девять с половиной и за последние семнадцать минут — меньше двух миль. Всего набралось около двадцати двух миль, что на четыре мили короче марафона. Но это, конечно, приблизительно». Он не сказал потом ни «хорошо», ни «плохо», ни «нормально», ни «ну, как ты?». Назад он так и ехал на своём дурацком велосипеде. А для меня каждый шаг был мукой: ноги, икры болели так, словно их измолотили дубинкой. А он говорил: «Я не верю в тренировки до полного истощения, тренировки Затопека. Он был великим чемпионом, но его достижения превзойдены. То, что было сейчас, — не тренировка, а испытание выносливости и воли. Были минуты, когда я сомневался в твоей воле, но я доволен, что ты выложился до конца. Но предел твоих возможностей можно увеличить, как и твою выносливость».
Не знаю даже, как я добрался до дома, — кажется, автобусом, почти всю дорогу спал. А ночью мне снилось, что я летаю. И где–то там был Сэм. Всё совершалось по его воле.
Вопрос. Что, по–вашему, самое важное для подготовки спортсмена?
Ответ. Выносливость, техника и воля.
В. В каком порядке?
О. Воля, выносливость и техника.
В. Какое значение вы придаёте технике, её возможностям?
О. Они безграничны.
В. Некоторые тренеры, скажем Франц Штапфль, считают, что техника не так важна, что великие бегуны часто добивались успеха благодаря мощи, подготовке и решимости, при этом стиль у них был вполне заурядный. Вы с этим согласны?
О. Бегун, который неразумно пользуется своим телом, напрасно тратит энергию. Стиль не может заменить мощь, а она не заменит решимости. Сильный человек побежит быстрее, если его научат правильно двигаться; человек с хорошей пластикой побежит быстрее, если станет сильным. Но ни тот, ни другой не станет чемпионом, если не воспитает в себе непреклонную решимость.
В. Вы считаете, что решимость спортсмена можно усилить?
О. Да.
В. Как?
О. Пути чисто психологические. Важны отношения между спортсменом и его тренером. Как правило, спортсмен молод и незрел. Дело тренера — заставить его поверить в свои возможности.
В. Расскажите, с какой программы вы начинаете тренировку нового ученика?
О. Это зависит от самого спортсмена. Сперва я должен оценить его возможности, умственные и физические. Потом решаю, на чём сосредоточить внимание: на внутреннем настрое, выносливости или стиле. Каждый спортсмен должен разбираться в кинематике тела, в физиологии движения. Моих учеников я обучаю не бегу, а парению, чтобы они, подобно птице, достигали максимального эффекта при минимальном усилии.
В. Вы сторонник одного и того же стиля, независимо от дистанции?
О. Принцип движения, экономии усилий всегда одинаков. А точная динамика определяется в каждом отдельном случае.
В. Вы придаёте большое значение развитию верхней части тела. Значит ли это, что вы согласны с бытующим кое–где мнением, что руки для бегуна важнее, чем ноги?
О. Руки не могут быть важнее ног, как шасси не может быть важнее колёс. Однако руки и верхняя часть тела позволяют усилить движение. Поэтому я рекомендую моим ученикам тренировки со штангой для развития рук и торса.
В. Но работа с тяжестями имеет свои пределы?
О. Надо соблюдать пропорцию между силой, волей и техникой. Сейчас распространено мнение, будто всего можно достичь с помощью силы. Сила в чистом виде может иметь первостепенное значение разве что у метателей, но и там без воли и техники не обойтись.
В беге силе никогда не будет отдано главное место.
Поднятие тяжестей я ненавидел; в клубе я вообще этим не занимался; старый вонючий спортзал, где здоровые бугаи, толкатели ядра и им подобные, мыча, тягали тяжести с таким видом, будто вот–вот родят. Причём заниматься этим должны были все; неважно, метаешь ли ты молот или играешь в расшибалку. Мне это казалось бессмысленным.
Но Сэм настаивал на такой тренировке. Он привёл меня в спортзал одной из школ, где преподавал физкультуру. Там на помосте стояла здоровенная штанга с огромными блестящими блинами; мне и смотреть–то на них было страшно, а уж поднимать… а он запросто подошёл к ней и сказал: «Смотри», — взялся за штангу, чуть присел и, резко рванув вверх, взял на грудь. Его руки походили на скрученные канаты, лицо побагровело, глаза едва не выкатывались из орбит. Потом он опустил её и сказал: «Теперь ты».
Вокруг, ухмыляясь, стояли парни, ходившие сюда по вечерам, большинство моего возраста, и мне это не понравилось. Я чуть помешкал — всё–таки никогда с этой штуковиной дела не имел, но, в конце концов, пришлось к ней подойти. Оторвал от пола, на большее меня не хватило. «Ладно, — сказал Сэм, — сделаем тебе немного полегче». Он снял большие блины и поставил взамен поменьше, по двадцать пять фунтов. С их весом я справился, но он тут же велел поднять штангу ещё раз и ещё, так что под конец мне опять стало худо, как в лесопарке, ноги были совсем ватные. Наконец он распорядился: «Теперь будешь её держать».
Он поставил на штангу семьдесят пять фунтов, заставил меня поднять эту дрыну над головой и держать, пока руки не заболели, а он знай себе балаболил: «Во всякой тренировке надо рассчитывать нагрузку. Усилия и интервалы между ними надо тщательно определять. Тренировка без нагрузки мало чего стоит».
Вокруг нас к тому времени собрались уже все, кто был в зале; они вроде бы и посмеивались над Сэмом, но явно уважали. Ему нравилось, что они здесь. Видно было, что он рисуется, показывая, как надо поднимать тяжести и как не надо, но быть при нём марионеткой мне не хотелось.
Двое из парней оказались бегунами, которых он тренировал: Тони Дэш — бегун на четверть мили из Клапаша, я о нём уже слышал, он занял третье место на первенстве южных графств — и Том Берджесс из Йоркшира, этот бегал на длинные дистанции — три и шесть миль. Оказалось, Том перебрался в Лондон ради Сэма; он встретился с ним в Чизуике, когда выступал за свой клуб. Том был совсем худющий, не мыслил себе жизни без лёгкой атлетики; всё, что он ни делал, было связано с ней — его работа, место жительства, еда, питьё, женитьба. Я как–то сказал Тони: «Готов спорить, он даже когда на толчке сидит, думает: вот теперь мне будет легче хорошее время показать», а Тони ответил: «Он бы вообще на толчок не садился, если бы думал, что это поможет».
