Андрей Старостин - Встречи на футбольной орбите
Он не терпел подражательности, мещанства, банальности и претенциозности. Он счастливо избежал этой человеческой лигатуры и в творчестве и в жизни: помогала ему здесь широта таланта, одаренность. У Юрия Карловича был абсолютный языковый слух. В любой аудитории он был «наш человек». Вот как звучал его стихотворный язык, когда он писал для рабочей аудитории транспортников, печатаясь в «Гудке» под псевдонимом «Зубило»: в стихах говорилось о капитане маленького парохода, использовавшегося им для прогулок со своей подругой:
Бисером сыплют фонарики,
Тужится, прет пароход,
На берегу у Москва-реки
Краля-матаня живет…
Подумать только, ученик ришельевской гимназии, знаток классицизма и Краля-матаня!..
Олеша был напичкан знаниями. В его мозгу находилось какое-то устройство, или механизм, позволявший ему без усилий выдвигать из недр своей памяти нужный ящичек с сигнатурой – Флобер, Шекспир, Петрарка, Толстой… Богемский.
С астрономами он говорил о системах небесных тел, о Кеплеровских законах всемирного тяготения, с врачами о прогрессе медицины, с актерами о формах и средствах наиболее глубокого раскрытия сценического образа. Никогда он не выглядел дилетантом.
В одном лишь он был беспомощен: не умел считать деньги. Правильнее сказать – не хотел считать. К вопросам меркантильного порядка относился презрительно. Чаще испытывал финансовый недостаток, нежели избыток. С иронией рассказывал, как, «впав в нищету», послал Василию Васильевичу Шкваркину телеграмму в Одессу, где тот отдыхал после очередного литературного успеха.
– Вы только вообразите физиономию Василия Васильевича, распечатавшего телеграмму и читающего: «Поздравляю успехом вышли тысячу Олеша», – раскатываясь смехом на все кафе «Националь», рассказывает Юрий Карлович. И добавляет, с большим актерским мастерством расставляя акценты на неожидаемом финале: – И представьте себе (пауза), на другой день получаю ответную (пауза) – «Спасибо выслал Шкваркин», – и громовое искреннее – ха-ха-ха!
А милейший Василий Васильевич Шкваркин, так нашумевший своим «Чужим ребенком» в Театре сатиры, сидящий здесь же за столом, смущенно улыбается, по привычке жмуря глаза, словно в них попал песок, укоризненно качает головой, как бы говоря – хватит, мол, хватит об этом.
Тема братской поддержки в бытовых вопросах у Юрия Карловича возникала в разговоре неоднократно. Писатели должны делиться излишними накоплениями с собратьями по перу, испытывающими временные затруднения. Делиться не по принуждению, а по чувству профессиональной чести и совести. Литература не должна быть источником обогащения, иначе она станет ремеслом, проповедовал он и словом и делом.
Вспоминаю Юрия Карловича в дни после получения крупного гонорара в ГИХЛе за издание его однотомника избранных сочинений. Ярослав Смеляков впоследствии с теплым юмором рассказывал мне, как Юрий Карлович – «Калиф на час» – раздаривал налево и направо банкноты из своего «неслыханного богатства». Юрий Карлович очень тепло относился к Ярославу. Еще в довоенные годы, когда не было и в помине «Строгой любви», он предвещал молодому поэту с нелегкой судьбой и своенравным характером большую будущность. Нам вместе нередко приходилось бывать в Клубе писателей, и в «Кружке», и у меня дома. Ершистый Ярослав был одним из немногих, уберегшихся от разрушительных застольных атак старшего друга на свое поэтическое творчество. Правда, печатался он в то время не часто. Читанное же за столом всегда было прекрасно. Но за эти чтения гонорар не полагался, и в ту пору Смеляков был не богаче Юрия Карловича.
В своих воспоминаниях об Олеше Ярослав как раз и рассказывает о Юрии Карловиче как о бессребренике, хорошо зная его натуру. Как, проходя в сумерках со своей милейшей супругой Ольгой Густавовной по пустынному переулку, подсовывал в форточку подвальных жилищ бумажные трехрублевки, словно рождественский Санта-Клаус. Это не показное, никаких наблюдателей не было. Такое у него шло от сердца. Он любил делать добро – делиться!
В эти короткие дни финансового благополучия Олеши у меня дома раздался телефонный звонок. Сняв трубку, я услышал:
– Здравствуйте, Андрей Петрович, вам нужны деньги?
– Какие деньги? Кто это говорит?
– Настоящие, в купюрах Госбанка. Это говорю я – Олеша. Мой бюджет к вашим услугам: я баснословно богат!
Пошутив в том смысле, что я ему очень завидую, но и благодарю, зная, что это не поза в расчете на мой отказ от кредита, а чистосердечный порыв щедрого бессребреника, и порассуждав на счет превратности судьбы, я посоветовал ему положить деньги на книжку.
– Я был о вас лучшего мнения, – услышал я в телефон.
Через несколько дней у меня действительно возникла нужда занять немного денег. Проезжая мимо гостиницы «Националь», я вспомнил Юрия Карловича – «баснословно богат» – и не ошибся, забежав в кафе: он сидел на излюбленном месте за столиком у окна, в которое просматривалась Красная площадь, Мавзолей В. И. Ленина, куранты Спасской башни, храм Василия Блаженного – панорама, постоянно возбуждавшая его к словесным путешествиям по истории земли русской, от «Слова о полку Игореве» до наших дней.
С ним сидели: Исидор Владимирович Шток и Михаил Михайлович Яншин. Выбрав момент, я смущенно (деньги без смущения никто не занимает) выдавил из себя свою просьбу и сразу увидел, что совершил ошибку. Юрий Карлович смутился куда более, чем я. Дело спас юмор: мы оба сидели в одной галоше безденежья. От всех богатств у Олеши осталась одна смятая двадцатипятирублевка. В этом было что-то комическое.
Отсмеявшись, он посерьезнел лицом и, протянув измятую бумажку мне, строго произнес:
– Вот это вы все же возьмите.
– Последнюю, ни за что не возьму!
– Тогда я ее рву на ваших глазах.
Он говорил уверенно, спокойно, без угрозы, но в этой интонации слышалась непреложность решения. Он безусловно разорвал бы бумажку. И я деньги взял.
– «Знаменитый» Старостин предлагал мне деньги взаймы, – иронически бросил он возвратившимся к столу Штоку и Яншину, как бы объясняя висевшую в воздухе неловкость и деликатно помогая мне выбраться на сухое место.
Кафе «Националь» было, можно сказать, постоянным местопребыванием Юрия Карловича. Он стал тем огоньком, на который стремились представители творческой интеллигенции Москвы. Писатели, поэты, артисты, художники, музыканты любого ранга были постоянными посетителями этого заведения, превратившегося в тридцатые годы в своеобразную «Ротонду», что на Монпарнасе в Париже. Туда, без преувеличения можно сказать, шли на Олешу.
В то время Юрий Карлович печатался мало. И провести в его присутствии время считало за счастье множество интересных людей.
Бесконечно жаль, что его устные рассказы, обличительные памфлеты, экспромты, возникавшие в ходе застолья по поводу проскочившей в литературу, в кино или театр «макулатуры графоманов», остались лишь в памяти слушавших. Какая бы это была умная книга. Ведь «Ни дня без строчки» лишь небольшая часть того, что воспроизводила в устном изречении голова этого фантастически не похожего ни на кого другого писателя-мыслителя.
Он был требователен и к себе и, если чем-то был недоволен в своем профессиональном проявлении, говорил об этом вслух, может быть несколько маскируя преувеличенной критикой свое действительное отношение к сделанному. Например, не получив художественного удовлетворения от фильма «Ошибка инженера Кочина», в котором он был соавтором по сценарию, многократно говорил:
С ошибкой инженера Кочина
Моя карьера в кино окончена!..
Он был неистощимо изобретателен на сюжеты из ничего. А вот если бы… А вдруг бы случилось так… Представьте себе на минуту… И в каждом случае возникала необычная тема с последующим разветвлением всевозможных побочных ситуаций. Его рассказ об уличном поединке с каким-то снобом, прогуливающим своего добермана по Лаврушинскому переулку, был одним из тех маленьких шедевров, когда слушающие смеются, как говорят, от души.
Ссора возникла из пустяка. Сноб с собакой не уступил стежку, протоптанную по тротуару в снегу. «Собака посторонилась, а этот наглец стоял на пути!» После долгих словопрений – надо было слышать набор изысканных оскорбительностей, летевших в адрес сноба, – Юрий Карлович «решил атаковать». Но сноб защищался собакой. Судьбу поединка решил доберман. Возмущенный «коварством этого труса», кобель укусил хозяина за ляжку, и «я с презрением прошел мимо этого труса».
Как-то Юрий Карлович по установившейся традиции принимал Михаила Михайловича Зощенко, питавшего к нему взаимную симпатию. Пригласив меня на официальный обед в «Националь», он предупредил, что, возможно, будет Николай Робертович Эрдман.
Обычно в кафе Юрий Карлович не любил церемонную сервировку, изысканные закуски. Вобла, нарезанная «студенческим куском» колбаса ничуть не смущали непривередливых завсегдатаев его столика. Ценилась духовная пища, всегда в изобилии находившаяся в его распоряжении.
