Николай Старостин - Звезды большого футбола
Но при неукротимом темпераменте и дерзкой отваге Федор Ильич не умел распределить свои силы. В первые тридцать минут каждого тайма он, как ураган, появлялся во всех местах поля, где оказывался мяч. Похоже было, что он один надеялся сокрушить противника. Часто в критической ситуации он активным вмешательством содействовал решающему успеху своей команды, и тогда передышка выручала его. Но иногда враг сохранял в целости и свои ворота и свое стремление к победе. Тогда Селину доставалась горькая доля — защищаться при израсходованных силах.
В 1926 году Селин перешел в московское «Динамо», где его талант окончательно оформился и окреп. Все крупнейшие победы динамовского, московского и всесоюзного футбола еще шесть лет после этого были связаны с блистательным именем Селина.
Добродушный и покладистый Федор перерождался на поле, он не знал компромиссов в борьбе.
Федор звал к победе личным примером, вспыхивал с первых минут. «Держись, Ильич завелся!» — кричали противники. И действительно, в экстазе, с горящим лицом, не прося пощады и не давая ее, золотоволосый Селин был великолепен, как Руслан в бою.
Кончалась игра, и независимо от результата он встречал нас своей детской улыбкой. Одинаково просто и мягко говорил каждому, кто особенно рьяно сражался с ним:
— Не обижайся, — и заглядывал в глаза: — Ты меня тоже не миловал. Ведь это игра...
На него никто никогда и не сетовал.
Федор не любил оставаться один. Его тянуло в толпу, в гущу событий, к молодежи.
Когда сборная Москвы приезжала в другие города, люди осведомлялись: «Федор приехал?» Фамилию не называли: в футболе был и есть только один Федор — Селин. Это высшая форма известности. Любой футбольный грамотей щеголяет тем, что знает: раз Павел — значит, Канунников, раз Михаил — значит, Бутусов, Лев — синоним Яшина. Совсем недавно бесфамильным было имя Игорь, все понимали — речь идет об Игоре Нетто.
Федор Ильич Селин — глава в истории советского футбола. Он не оставил наследников по стилю. Тому, что он умел, нельзя научиться. Таким можно только родиться. У нас принято сравнивать игроков прошлого с теми, кто блистает сейчас. Федора Селина обычно обходят: он просто несопоставим.
После Селина пост центрального полузащитника просуществовал только пять лет. И отличался здесь Андрей Старостин. В предыдущей главе я рассказал, как в матче с басками появился первый советский стопер, исчезла специальность центрхавбека.
Тяжела и солона была эта должность. Раньше футболисты, на каком бы месте они ни играли, получали иногда небольшие скидки в подготовке к играм. Все, но только не центр полузащиты, — становой хребет команды.
Поэтому я всегда тщательно следил, чтобы перед матчами Андрей копил силы. Он сам рекомендовал всем хорошенько высыпаться накануне игр, но за разговорами с друзьями забывал смотреть на часы. Зайдешь к нему около полуночи, а там — Юрий Олеша, Михаил Яншин, Николай Асеев и их друзья. Конечно, в таком обществе можно просидеть незаметно до утра.
Завтра на стадионе они будут горячо помогать нам с трибун и приветствовать любой успех Андрея. Но сегодня они не дают ему вовремя лечь спать и невольно готовят лучшему другу не аплодисменты, а свист.
Я сажусь и многозначительно молчу: не улыбаюсь на остроты, не задаю вопросов, хотя мне до смерти хочется узнать театральные и литературные новости, а друзьям Андрея — услышать прогнозы на завтрашний матч.
Михаил Михайлович догадывается, в чем дело.
— Николай Петрович, вы прямо как Станиславский, чтобы все минута в минуту. Неужели уходить?
Деликатный Юрий Карлович поднимается первым и берег под руку Асеева.
Друзья брата с явным сожалением начинают прощаться.
А что было делать? Один раз мы проиграли матч московскому «Динамо» в основном потому, что Андрею пришлось всю ночь работать. Полузащитников не зря сравнивали с машинным отделением команды, а центрхавбека — с главным двигателем; горючего в нем должно быть всегда с запасом.
Но, конечно, дружба Андрея с писателями, актерами, музыкантами самым положительным образом влияла на формирование его личности. Не футболом единым был жив мой брат. Он посвящал в футбольные тонкости своих друзей, а сам получал взамен из первоисточников куда более ценные дары.
Спорт, и в частности футбол, привлекающий внимание миллионов, давно получил политическое значение. Это хорошо понимают в каждой стране, и нам, футболистам, очень важно уметь достойно представлять свою Родину не только на стадионах, но и во встречах дипломатического характера.
Во время гастролей «Спартака» во Франции в 1936 году премьер-министр Эдуард Эррио пригласил нас на званый обед. Обед давали в старинном ресторане, массивном и темноватом. Уже после первых блюд мы поняли, что попали в заветное лоно французской кухни.
Я сидел рядом с господином премьер-министром — значит, под самым обстрелом официантов, которые беспрерывно меняли тарелки, подливали вино и подкладывали кушанья. Едок я расчетливый, всю жизнь тщательно слежу за своим весом, всегда выхожу из-за стола не до конца сытым. Но мой сосед, видимо, придерживался противоположных взглядов. Эррио ел так, что вгонял меня в трепет. Его громадная голова была склонена к тарелкам, и первые полчаса он настолько был поглощен едой, что не вел никаких разговоров. Как жезлом самодержца, он указывал вилкой на мой прибор, и официанты сейчас же накладывали на очередную тарелку новое кушанье в размерах, соответствующих аппетиту хозяина. Я маленькими кусочками съедал примерно пятую часть того, что было на тарелке, надеясь таким образом выстоять до конца.
С восхищением следил я за соседом и беспрерывно сигналил спартаковцам, предостерегая их от излишеств.
Наконец премьер-министр отвязал салфетку и бросил ее на стол. Он обвел нас всех веселым взглядом и начал речь.
Мы знали, что Эдуард Эррио блестящий оратор, и еще раз убедились в этом. Грудной раскатистый бас подкреплялся энергичной жестикуляцией правой руки. Каждый тезис заканчивался опусканием кулака на стол, словно премьер ставил массивную печать.
Он не торопился, ждал, когда закончит мысль переводчик, и еще уверенней продолжал. Речь была посвящена нашему приезду. Премьер-министр говорил, что спорт помогает сближению советского и французского народов. Он рад, что мы приехали во Францию, рад, что имеет возможность, пригласив нас, хоть в какой-то степени ответить на то гостеприимство, которое было оказано ему лично в Советском Союзе. Затем он высказался за расширение политических и экономических связей между Францией и Советским Союзом. Подчеркнул особое значение заключенного в ноябре 1932 года пакта о ненападении между этими странами.
Отвечать пришлось мне, а я еле дышал после всех съеденных блюд. Спасло искреннее восхищение прекрасной Францией и громогласное «физкульт-ура» в двадцать молодых голосов.
Бравый аккомпанемент особенно понравился дамам. Госпожа Эррио, веселая и приветливая, как большинство француженок, объявила, что открывает танцы в паре с «главным советским футболистом». Ее супруг учтиво пригласил жену советского консула. Я похолодел, когда понял, что попал в кавалеры к госпоже Эррио. Я не умел танцевать. В любом другом случае я бы отказался от танца, но здесь выхода не было. Кроме того, храбрость мне придавали вина, которые приходилось пригублять за столом из разнокалиберного хрусталя.
«En avant!» (Вперед!) — вспомнил я французский девиз и, расправив плечи, пригласил свою именитую даму.
Оркестр что-то громко играл. Силясь угадать, что же это, я сосредоточился на одном: не наступить партнерше на ногу. Секунды тянулись как часы. Мы пошли по второму кругу. В глазах госпожи Эррио я видел вначале удивление, потом замешательство и, наконец, смех.
Не знаю, насколько удалось мне напускной беспечностью прикрыть смущение, но конец этой муке настал. Я поблагодарил даму за доставленное удовольствие. Она благосклонно закивала. Подошел консул. Желая хоть как-то оправдать свою неловкость, я попросил его извиниться за меня и сказать, что я плохо танцую вальс-бостон.
— Ничего, месье, все шло отлично, — очаровательно улыбаясь, ответила госпожа Эррио. — Тем более что это был фокстрот.
Тогда я очень пожалел о том, что не умею танцевать. Одной тысячной доли усердия, вложенного в футбол, хватило бы, чтобы научиться и фокстроту, и бостону, и чарльстону.
Основные крайние хавбеки сборной Москвы Евгений Никишин и Станислав Леута долгие годы были вне конкуренции.
Никишин в игре был прообразом Игоря Нетто. Он отлично играл головой, безошибочно выбирал место, а в скорости не уступал такому признанному спринтеру футбола, как правый крайний Петр Григорьев из сборной Ленинграда. Своим нападающим играть с Никишиным было истинное удовольствие, настолько своевременны, мягки и точны были его передачи. Но было у него и слабое место: не владел Никишин завершающим ударом, сам он не представлял большой опасности для чужих ворот.
