Михаил Александров - Кожаные перчатки
Впрочем, они стали ласковы и милы со мной и, разводя руками, говорили: «Что поделаешь… Сами понимаете, судьи не могли иначе», когда в нашу раздевалку набилось столько незнакомого народу, что трудно стало дышать.
Всем почему-то показалось необходимым похлопать меня по плечу, сказать поощрительно: «Коля, молодец!» Неведомо откуда нашлись приятели, которых я, честное слово, не видел до тех пор в глаза. Двое репортеров каких-то газет, раскрыв блокноты, ловили смысл в моих довольно бессвязных словах о том, какой замечательный тренер старик, Аркадий Степанович, о том, как он нас водит в театр, и вообще. Они зачем-то старались обязательно вломиться в мою личную жизнь, будто кого-то могло интересовать, женат я или не женат и есть ли у меня любимые развлечения.
— Запишите, между прочим, — веско сказал Юрий Ильич, — он рабочий, от станка!
Было неловко от этой суетни вокруг меня, хотелось куда-то скрыться, поскорее уйти, раз никто не уходит. Я не мог взять в толк, для чего два репортера, один очень молодой, другой — с сединкой, тучный, в два голоса ведут перекрестный допрос, допытываясь, читаю ли я книги, как будто я какой-то ненормальный!
Потом я, ни сном, ни духом о том не помышляя, очутился в машине. Первый раз в жизни я сидел в машине, на мягком, упругом кожаном сиденье, и первое ощущение было странным: как будто кто-то провел черту отчуждения между мной и теми, кто остался там, за стеклом. Тот самый бровастый дядя, с черной жесткой шевелюрой, надвинутой, словно шапка, на самые глаза, тот человек, который по-заячьи бил ручками воздух, комически изображая меня, теперь сидел рядом, за рулем и, осторожно ведя машину по дорожке парка, называл меня юным другом. Со вкусом, смачно выговаривая слово «чемпион», он говорил, что чемпион — это я.
— Что вы!..
— Верьте, юный друг… Вы гениальный боксер…
Сладко заныло под ложечкой. От быстрой езды, от того, что фонари, сливаясь в сверкающую непрерывную линию, лихо мчались навстречу, от слов, бросающих в жар.
— Вы романтик, юный мой друг… Вы еще сами себя не познали… Я благодарю вас за наслаждение, которое сегодня столь нежданно испытал! Такое не забывается…
Он довез меня до самого дома. Я с кем-то попрощался, кто-то ответил мне певучим женским голосом из уютного полумрака машины:
— Доброй ночи, Коля!
Во дворе знакомо пахло сухими опилками из пустых, ощеренных ящиков, сторож Пахомыч открыл один глаз, разбуженный стуком щеколды, закрыл глаз: ничего интересного… Я обернулся. Человек за рулем помахал рукой в перчатке, включил фары.
ЧЕМПИОН
После удачного боя с чемпионом страны я нежданно-негаданно стал почти знаменитостью.
Началось с утра. Знакомый киоскер сказал, когда я попросил спортивную газету:
— Там, парень, о тебе пишут! Целая, поди, страница…
— Как так — пишут? — испугался я. — Это еще зачем?
Было странным увидеть собственную физиономию, порядком искаженную ретушью, но все-таки похожую, на газетном листе. Было неловко читать о себе громкие слова, вроде того, что отныне молодой талантливый тяжеловес Николай Коноплев может быть с полным основанием отнесен к элите бокса.
— А не скажете, что такое элита?
Я робко спросил об этом, после некоторого колебания, у разомлевшего от духоты соседа в трамвае. Он, подумав, сказал, что это что-то из области животноводства, породистый хряк или что-то в этом роде. К сожалению, он не знает точно, лучше заглянуть в энциклопедический словарь.
На работе ребята встретили меня, как именинника. Напрасно я вздумал ломать комедию, притворился, будто не знаю, с чем они меня поздравляют. Краешек спортивной газеты торчал из моего кармана. Пришлось сознаться, что действительно было такое дело, дрался с самим чемпионом страны. Да и распухшую кисть руки и боевые, смазанные зеленкой ссадины некуда было девать.
— Слушай, Колька, а что такое элита? — как всегда некстати, сунулся Лешка.
— Черт его знает, — покраснел я, думая, что, если правда то, что сказал человек в трамвае, неплохо бы прижать на узенькой дорожке вчерашнего репортера.
Но что такое практически элита, как она выглядит в жизни, я очень скоро стал познавать.
Что ни день случалось со мной такое, о чем я никогда раньше не мог и помышлять.
Сидел в мастерской, перематывая обмотку якоря мотора, вдруг заявляется не кто иной, как сам директор завода Порфирий Платонович.
— Ну показывайся, какой ты есть, герой. Где ты тут прячешься!
Не привыкли мы к столь высоким посещениям. Зарделся я, растерялся, вскочил, спрятал за спину забинтованную руку, ищу глазами Ивана Ивановича.
Директор похлопал по плечу: «Здорово, здоров!» Директор заметил, что рука забинтованная, пожурил Ивана Ивановича:
— Что смотришь? Не годится, товарищ руководитель. Надо бы полегче работу дать, раз есть травма. О людях заботиться надо, уважаемый, заботиться. Понятно?
Вспомнил директор, как когда-то сам хаживал стенка на стенку по льду Бабьегородской плотины, изобразил, как, бывало, любил давать с тырчка, под дыхало.
Сказал мне Порфирий Платонович, чтобы я прямо к нему заходил, когда есть в чем нужда:
— Заходи, не стесняйся. Мы ведь понимаем тоже, что к чему…
Только мы успели обсудить, что бы это значило, что сам Порфирий Платонович пожаловал, только решили, раз такое приключилось, надо ковать железо, пока горячо: просить вентиляцию в мастерскую, спецовки новые…
— Сам пойдешь! Пассатижки еще попросишь, кусачки и прочее, — горячился Иван Иванович.
Только мы все это обсудили — новые гости! На этот раз Сергей Анисимович, председатель завкома, собственной персоной валит в мастерскую. Знали мы его как мужика на редкость прижимистого, у которого не то что путевочки какой-нибудь, снега не выпросишь посреди зимы. Потому и пораскрывали рты, когда вдруг Сергей Анисимович, посетовав на всякий случай на скудность профсоюзных средств и жадность вышестоящих профсоюзных органов, сам предложил, куда ни шло, выделить путевку в дом отдыха!
— Ну, хоть тебе, Коноплев… Рука, слышал, хворая? Бери, лечись, пей мою кровь…
Схватили мы и путевку по горячим следам. Правда, отдыхать отправился вовсе не я, а Игорек Кузовкин, хилый парнишка, ученичок, совсем сомлевший в то лето от неслыханной жары. Но завкому о том зачем знать? Его дело выделить путевку, а уж мы сами разберемся, кому она нужней.
Даже Женя Орлов, парень непримиримый, видящий подозрительным оком своим в каждом из ребят на заводе лодыря или мелкого саботажника, даже Орлов, встретив меня, улыбнулся, чего с ним никогда не случалось, сказал, отвернув вбок глаза:
— Дурость сплошная этот твой бокс… Да ладно, валяй дерись. Хотел тебя нагрузить кое-чем. Ладно, подожду…
2Дома ждал меня Виталий Сергеевич Половиков. Был он недоволен тем, что я пришел с работы поздновато.
— Варварство все-таки у нас хоть лопатой греби! Не могут, что ли, пораньше отпускать спортсмена?
— А с чего это они будут отпускать пораньше? Я что — больной? Или, может, кормящая мать?..
Не было, между прочим, у меня сомнения в том, что занятиям у Половикова придет конец в тот день, когда наш старик даст сигнал трубить сбор.
Очень я ждал — скоро ли мы опять соберемся вместе, скоро ли растянем канаты нашего старенького ринга, там, на полянке в Измайлове. Вместе с тем меня крепко тревожила предстоящая встреча с Аркадием Степановичем, да и с ребятами тоже. Как ни крути, совесть не чиста. Плохо, безобразно плохо, что я изменил, переметнулся, оказался настоящим предателем. И нечего юлить, пытаться оправдывать себя: хотел, мол, только попробовать и ничего больше; в меня все не верили, а выходит — напрасно не верили…
Нечего было юлить. Сто раз я представлял себе, как появлюсь среди наших, и сто раз получалось неважно. Порой казалось, что все обойдется, поймут, надо только честно признать: «Виноват, делайте, что хотите… Нечаянно как-то вышло…» Но тут же кто-то насмешливый и беспощадный приговаривал с кривой усмешкой: «Как же, жди! Сам до сих пор бережешь газетку, в которой про тебя написано, то и дело разглядываешь, нравится… А другие, значит, дурачки? Должны поверить — нечаянно?..»
Что бы не случилось — пусть скорее. Не отвернутся же вовсе, не могут…
В секции бокса, руководимой Виталием Сергеевичем, мне не быть. Это я знал точно. Здесь был превосходный боксерский зал: высокий, с широкими окнами, выходящими в парк. Оборудование было новеньким, блистало лаком. По вечерам мягкий свет многих ламп разливался по залу, не беспокоя глаз. Отличным был душ, кабинок пятнадцать, не меньше, с тугим напором горячей воды.
Казалось, что можно еще желать боксеру? Тем более что и внимания на тренировках к тебе хоть отбавляй. Половикову помогали четыре ассистента, как он их называл. Сам Виталий Сергеевич не сидел, как наш старик, был энергичен, успевал поработать с боксером на лапах, посудить вольный бой на ринге, заметить и поправить ошибку у того и у другого в упражнении на снарядах.
