Юрий Папоров - Тропами подводными
«Ах вот в чем дело! Молодой табаковод не учел, что материнская любовь осьминожихи могла бы войти в пословицу». Осьминожиха — не как какая-нибудь кукушка, она зорко охраняет будущее потомство, не отходит от него и в это время очень агрессивна, сильна и предельно самоотверженна. В это время с ней шутки плохи.
Мы поднимаемся на шаланду и направляемся к острову Реаль. Там рыбакам известен просторный шалаш, который выстроен на живописном берегу среди пышной зелени. В нем укрываются угольщики, когда приходят на остров заготавливать дрова.
По пути продолжаем охоту. Но вот и остров. Кок, он же капитан шаланды, занялся приготовлением обеда. Прямо у нас на глазах он хватал осьминога и 79 раз (почему именно это число, никто не знал и он сам не мог объяснить) сильно ударял им о дерево. Потом чистил, удалял внутренности, снимал кожу, промывал. Кипятил двадцать минут в литре воды и полутора литрах белого вина вместе с луком и специями по вкусу. Затем резал на мелкие кусочки и подавал в оливковом масле со свежим перцем. Это было объедение.
Еще в шаланде мы заметили, что один средних размеров осьминог ожил. Когда его бросили в общую кучу, колпачок, очевидно, вывернулся из сумки и животное пришло в себя. Тогда самый молодой из нас решил прихватить осьминога домой живым, для чего посадил его в ведро с морской водой. С ведром он не расставался, и так оно оказалось на суше вместе с нами. Ведро прикрыли доской и поставили в тени у стены шалаша. Но вот Оскар обратил внимание, что в соседних кустах что-то шевелится. Там оказался осьминог. Его немедленно водворили в ведро, однако вскоре осьминог вновь выбрался из него и направился к морю. Для этого ему надо было пересечь поляну, на которой мы расположились. И беглец был пойман. Его снова затолкали в ведро, придавили крышку внушительным камнем и стали наблюдать, как он будет вести себя. Каждые пять минут мы проверяли его. Наш пленник сидел тихо. Но стоило нам разойтись, как осьминог тут же оказывался на поляне.
Вот поистине фокусник, способный пролезать в игольное ушко!
Тогда кок-капитан сказал:
— Он очень умный. Пока живой, обязательно найдет дорогу к морю.
Нас всех это заинтересовало, и мы проделали не менее десяти разных экспериментов: кружили осьминога в ведре, уносили в глубь острова, вращали его вокруг собственной оси, меняли место, переворачивали. Спрут упорно поднимался на ноги и, на удивление всем, безошибочно избирал кратчайшее направление к берегу.
Недаром некоторые ученые утверждают, что головоногие моллюски-осьминоги умнее дельфинов.
Глава XI. Бабушкин зонтик
Много лет размышлял я над жизнью земной.
Непонятного нет для меня под луной.
Мне известно, что мне ничего не известно.
Вот последняя правда, открытая мной.
Омар Хайям, «Рубаийят»Познакомились мы с доктором при весьма неприятных для меня обстоятельствах. В «Волге» я был один и объезжал грузовые автомашины, стоявшие вереницей по обочине шоссе, как вдруг из-за передней мне под колеса выскочил мальчуган лет девяти. Завизжали тормоза, «Волга» вильнула в сторону, но мальчик все же был сбит бортом машины. Тут же появились взрослые, которые, вместо того чтобы помочь малышу, принялись обвинять меня в неумении водить машину.
Обстановку разрядил подошедший к нам человек, который сказал, что он ехал сзади и видел, как мальчик бежал от дома к дороге и сам неосмотрительно выскочил на шоссе. Потом он представился детским врачом, попросил мальчика открыть рот и высунуть язык. Осмотрел и ощупал его со всех сторон. Поднял на руки и отнес к своей машине. Там смазал ссадины на ножке и руке красной жидкостью, покрыл их тонким слоем какой-то мази и сказал:
— Могло быть хуже, малыш. Будь осторожен. — И, уже обращаясь к родителям: — Если понадобится, вот моя визитная карточка, привозите мальчика в Гавану. Я во всем помогу.
Мальчуган, слегка прихрамывая, но улыбаясь, припустился к дому, с гордостью показывая своим друзьям ссадины. Мы с доктором обменялись телефонами. Встретились в Гаване и подружились. Он оказался завзятым подводным охотником, сам мастерил себе ружья и любил плавать в море с аквалангом. Естественно, мы стали выезжать с ним на дикие, известные только ему пляжи, чтобы поохотиться в не тронутых еще человеком подводных дебрях.
Как-то раз мы собирались на южное побережье, к мысу Куропаток, завершающему собой выход из залива Кочинос в Карибском море. Место это было нам хорошо знакомо.
В поездку с нами увязался сынишка доктора, Альберти′ко, которого отец долго не соглашался взять с собой, зная, в каком опасном месте нам предстояло на этот раз охотиться. Но у Альбертико был веский аргумент: отец обещал ему охоту, как только он с хорошими оценками кончит седьмой класс. Доктор был вынужден согласиться. Чуть подумав, он вошел в дом и через минуту вышел, неся под мышкой… зонтик.
Зачем нам старый зонтик, во многих местах которого красовались дыры, коль скоро мы отправлялись в море? Доктор понял наш немой вопрос.
— Бабушкин, — только и сказал он.
Закончив свое, ничего не давшее нам, объяснение, доктор проверил, исправно ли открывается и складывается зонтик, и аккуратно уложил его на заднее сиденье автомашины.
Всю дорогу мы шутили над доктором, но когда впереди показался пляж, заговорили о лодочнике, который, должно быть, уже нетерпеливо поджидал нас, и забыли о зонтике.
От берега, у того места, откуда начиналась охота, дно, покрытое белым песком, медленно уходило вглубь. То здесь, то там попадались нагромождения камней, подводные островки отмерших и живых кораллов, семейства губок, поля черепаховой травы; особенно густыми были заросли морской капусты — ламинарии.
Все это представляло собой превосходное укрытие для рыбы. Разноцветные губаны, называемые на Кубе не только за форму зубов, похожих на клюв, но и за яркую окраску «попугаями», толстые миктероперки, морские окуни, быстрые луцианы всех мастей, золотистые собаки и мероу прямо как в аквариуме ходили перед нами.
Альбертико оказался проворным пловцом — до дна было не более трех метров, — он ловко нырял, правильно пользовался подводным ружьем, умело распознавал места, где скрывалась рыба, и поэтому очень быстро стал равноправным членом нашей команды.
Метрах в двухстах от берега, параллельно ему, на голубой воде четко обозначалась темно-синяя линия. Мы знали, что это так называемая бровка, за которой резким перепадом дно уходит на глубину до сорока метров. По обрыву вниз там было много трещин, расщелин, подводных гротов, в которых любит стоять рыба.
Однако мы сознательно держались от обрыва на некотором расстоянии, так как это было опасно: на большой воде легко могла произойти встреча с любым морским хищником, а с нами охотился мальчик.
Небольшой ялик, в котором сидел старый рыбак, лежали запасные ружья и куда мы складывали добытую нами рыбу, в лучшем случае мог бы принять на борт лишь еще одного человека. А нас в море было трое.
Мы не хотели рисковать. Но, как часто случается на охоте, увлеклись и незаметно для себя оказались у бровки.
Ялик стал еще быстрее загружаться рыбой. Альбертико действовал не хуже нас, взрослых. Он безошибочно различал съедобную рыбу от несъедобной, обходил щели, где сидят в ожидании зазевавшихся рыбешек мурены; заметив более крупных рыб, с которыми ему трудно справиться самому, он вовремя подавал сигналы нам. Ныряя по несколько раз, он без посторонней помощи извлекал из нор подстреливаемую им добычу, настойчиво преследовал не подпускавших близко осторожных морских окуней.
Я видел, как он раз пять спускался к одной и той же расщелине и подолгу, пока хватало воздуха в легких, замирал у выхода из нее. В конце концов за терпение и настойчивость он был вознагражден: на стреле ружья оказалась увесистая тупорылая гуаса — редкая и вкусная рыба. Сдержанный на похвалы доктор и тот, по-русски подняв кверху большой палец, поздравил сына.
В тот день вообще охота была на диво увлекательной и успешной.
Мы не охотились еще и получаса, а на моем счету уже было три лангуста, два синих скара (губаны), две отливавшие золотом собаки, «черна» фунтов на пятнадцать и приличный серый луциан.
С трудом, после долгой борьбы, — стрела изогнулась, как спица в поломанном колесе, — я наконец извлек из узкой трещины в скале, скрытой незначительным выступом на глубине двенадцати метров, каменного окуня. Весил он килограммов десять, не менее. Забросив его в ялик и перезарядив ружье новой стрелой, я собирался было проверить соседнюю с трещиной нишу, как вдруг увидел картину, которая заставила меня содрогнуться.
Альбертико с вытянутым вперед ружьем опускался вниз по обрыву, преследуя «попугая», и ничего кругом не видел. А прямо на него двигалась двухметровая акула. То была белая акула-людоед, которая в Карибском море не уступает в свирепости ни тигровой, ни рыбе-молоту, ни акуле-мако.
