Евгений Загорянский - Повесть о Морфи
– Сожалею, судья, очень сожалею. Возможно, мистер Робинсон и сам поблагодарил бы вас за приказ об аресте…
Маклер направился к двери.
– Минутку, Хорн! – окликнул его судья. – Скажите, что вы думаете о золотой лихорадке?
– Бог мой, судья! – усмехнулся маклер. – Не все ли мне равно? Для умного человека золото рассыпано повсюду, надо лишь уметь подбирать его во славу божью!
Он вышел, а судья вновь зашагал по камере. Интересно бы взглянуть на лицо Аллисона, когда он подписывал купчую. Проклятая гиена, поедающая трупы.
Мысли его перебил громкий лай. Свистнула плетка, лай перешел в визг. На пороге камеры стоял огромный детина. – Можно войти, мистер?
– Войдите.
На детине была одежда траппера. Кожаный камзол и бобровая шапка блестели от дождя. Высокие, выше колен, болотные сапоги были покрыты грязью и тиной. Веснушчатое голубоглазое лицо с полуоткрытым ртом вспотело от робости.
– Добрый день, мистер! – У верзилы был писклявый, почти детский голос. – Меня зовут Дэв. Дэвид Харт из Теннесси. Мистер Хорн велел мне обождать тут полчасика. Собачек я подвязал, мистер, не беспокойтесь.
Он уселся на застонавший стул и снял шапку.
– Вы и есть судья, мистер? – спросил он почтительно.
– Да. А вы кто, мистер Харт?
– Я? Я сын старого Харта, мистер, – сказал верзила с горделивой скромностью. – Я второй сын Эмоса Харта, первого негролова Теннесси. Работаю вместе с папашей и старшим братцем Джэйкобом. У нас восемь пар собачек, лучших во всем штате. Теперь мистер Хорн пригласил нас – меня и братца Джэйкоба – поработать тут у вас в Луизиане.
Мистер Харт-младший оказался разговорчивым парнем. Он достал пачку черного прессованного табаку, отрезал здоровенную жвачку и сунул ее за щеку.
– Угодно табачку, мистер? Нет? Как вам угодно. Челюсти его мерно двигались.
– Бог даст, у вас тут будут хорошие заработки. Мистер Хорн сказал: негры бегут сотнями…
Коричневый комок перелетел через комнату и метко шлепнулся в плевательницу. Судья с интересом проследил за его полетом.
– Сколько же вам платят, мистер Харт?
– По пятнадцать монет с головы, на хозяйских харчах и хозяйском корме для собачек, – с готовностью сообщил верзила. – Папаша сказал, что если мы с братцем Джэйкобом принесем домой триста долларов, то сотню он пожертвует на церковь, а на остальные… – Дэвид Харт стыдливо запнулся и прибавил, улыбнувшись во весь рот: – А на остальные устроит мою свадьбу… Человеку следует жениться, не так ли, мистер? Мы с Нэнси Бригг давно решили пожениться, но папаша позволил только сейчас.
– Понятно. А что, Дэвид, мистер Харт – очень благочестивый человек?
– Папаша? – благоговейно переспросил Дэвид. – Папаша наш – столп церкви, постоянный староста. Он знает библию наизусть до самой застежки! Папаша – ученый человек, мистер, не то, что мы. По воскресеньям он говорит проповеди.
– А по будням ловит беглых негров. Отличное ремесло. Скажите, Дэвид, а как вы насчет того, чтобы поймать для мистера Хорна одного белого человека?
Верзила уронил шапку.
– Белого, мистер? – Он плюнул и промахнулся, жвачка лежала на полу. – Нет, мистер, это дело не пойдет. Наше дело – беглые негры, а белых пусть ловит шериф, это его дело.
– Цена будет другая, Дэвид! – искушал судья. Верзила мотал головой, как конь, отгоняющий мух.
– Нет, мистер, никак нельзя. Ни папаша, ни дедушка, никто в нашем роду не занимался таким делом. И собачки к этому не приучены. Нет, мистер, этого мы не можем. И в библии сказано… Не помню только как…
– Правильно, Дэвид! – сказал успокоенно судья. – Пусть белых ловит шериф! Я очень рад, Дэвид, что вы уважаете законы!
– А как же иначе, мистер? Папаша всегда говорит: человек создает и соблюдает законы. Тем он и отличается от скотины. И в библии, мистер, есть насчет этого, не помню только, что именно.
– Совершенно правильно, Дэвид. К черту мистера Хорна, есть еще закон и порядок в этой стране!
Дыша со свистом, как загнанная лошадь, вбежал в камеру бледный О'Хара:
– На Канал-стрит самосуд, ваша честь, убийство! Я ничего не мог поделать с толпой, там сотни. Бежим!
Все трое бежали рядом – судья, полицейский и негролов Дэвид Харт. На углу Канал-стрит бушевала толпа, проклятия и угрозы гудели над ней. Из всех окон виднелись головы и неслись воинственные вопли. Посреди толпы трое со свирепыми лицами возились с веревочной петлей.
– Что вы делаете? Что вы делаете, безумцы? – срывая голос, закричал судья. – Именем штата Луизиана!..
Он бросился в толпу и отлетел от чьей-то дюжей спины.
Людская стена стояла упруго и плотно, без щелей.
Судья бросился еще раз, но стена была неприступна.
– Именем штата! Именем штата Луизиана!.. – почти беззвучно повторял судья. Он упал, чей-то сапог наступил ему на пальцы, но он не почувствовал боли. Как во сне, ледяное чувство бессилия охватило его. Он ничему не мог помешать.
Длинное тело поднялось и повисло на фонаре. Плотное кольцо сразу заколебалось, начало таять и распадаться.
Воровато озираясь, люди расходились молча. Вешатели исчезли неведомо куда. Стало совсем тихо, когда судья и О'Хара протолкались к фонарю.
– Его повесили уже мертвым, ваша честь, – глухо сказал полицейский. Он разрезал веревку и опустил на землю тело. Лицо было неузнаваемо.
– Кто это сделал? – яростно закричал судья. Люди расходились, пряча глаза, укоризненно качая головами.
– Стойте! Будьте свидетелями, джентльмены! – кричал судья, но свидетелей не было.
Четверо серых от ужаса негров жались к стене. Их стерег бородатый великан с винтовкой. Дэвид Харт хихикнул:
– С удачей, братец Джэйкоб!
– Ей-богу, я ничего не сделал такого, Дэв! – чуть не плача, сказал великан. – Я только крикнул: «К черту аболиционистов!» – больше ничего… Я не знаю, откуда взялись все эти люди. Клянусь, я не хотел этого!
– Не беда, братец Джэйкоб! – успокоил его младший. – Это дело не наше, а шестьдесят монет мы сегодня заработали. Вперед, черномазые!
Они ушли, уводя с собой негров. Улица опустела.
– Кто это был, О'Хара? – тихо спросил судья.
– Аболиционист, ваша честь. Северянин, я полагаю.
– Но имя, имя?
– Документов нет, ваша честь.
Неслышной походкой подошел Джереми Хорн.
– Как же без имени, О'Хара? – тупо повторил судья.
– Запишите, судья Морфи, – мягко сказал Хорн. – Мистер Джон Робинсон, тридцати восьми лет, родом из Нью-Гэмпшира. И упокой, господи, его мятежную душу…
Маклер вздохнул, покачал головой и зашагал по пустынной Канал-стрит.
– Я отказался дать приказ об аресте, – безжизненно сказал судья. Он отвернулся, снял шляпу и долго стоял над трупом.
Шел дождь. Окна закрывались, мерно журчали водостоки. Шел дождь, мелкий и тоскливый зимний дождь.
VI
Господь ведет меня крутой дорогой,
Чтобы я оступался и падал… –
пел Эбенезер, возясь вокруг старой яблони в саду.
Пол следил за работой негра. Малярная кисть бегала по рыхлому, бугристому стволу, белый слой поднимался все выше.
– Старуха еще поживет, мастер Пол, – подмигнул Эбенезер. – Яблоки с нее слаще всех, я знаю.
Негр взял ведерко и зашел с другой стороны.
Но дорога трудна и кремниста,
А ноги мои в крови…
Он отступил на шаг, склонил голову на плечо и полюбовался своей работой. «Кто старше? – подумал Пол. – Яблоня или Эбенезер? Пожалуй, Эбенезер».
Негр снова обмакнул кисть в раствор.
Но Иисус освещает мне путь –
Тропинку моего спасения…
С террасы плывущей иноходью бежала Салли.
– Ты с ума сошел, негр? – Салли вся колыхалась от негодования. – Орешь во все свое ослиное горло, когда мисс Эллен спит… Ты хочешь разбудить ребенка?
Эбенезер виновато ухмыльнулся. Он совершенно забыл о существовании десятилетней мисс Эллен, заснувшей на террасе после обеда. Салли уперлась руками в бока.
– Ты думаешь, старый медведь, я тебе это позволю? Я, которая вынянчила мастера Эрни, мастера Эдуарда и мастера Пола!
Нелегко было определить, кто разбудил девочку, но над балюстрадой поднялась темноволосая головка, и Салли заколыхалась по дорожке обратно.
– Пустая тыква у тебя на плечах, Эбенезер! – сказала она на прощанье озадаченному супругу.
Эбенезер вздохнул и посмотрел на Пола.
– Видали, мастер Пол? – Негр бросил кисть и вытащил трубку с кисетом. – Недаром говорили в старину: самая лучшая женщина не лучше самой худшей обезьяны… Нет, мастер Пол, человеку не следует жениться.
– Я не согласен с тобой, Эбенезер, – с достоинством возразил Пол. – Я думаю, есть на свете и хорошие женщины. И твоя Салли – тоже хорошая женщина!
