Эдуард Стрельцов - Вижу поле...
Нет, все здесь необратимо просто. И необратимо грустно. Вернее, так все повернулось вдруг, что ситуация оказалась грустной, как тогда представлялось, необратимо, а сложности, встречающиеся в жизни тех, кто у всех на виду, привыкли объяснять просто.
Но легче ли оттого было Стрельцову, легко ли нам теперь разбираться в сложностях — пусть и объясняемых — спортивной жизни, все-таки скрытой от большинства, хотя она и происходит на виду у всех?
При всех видимых (и много-много раз подтвердившихся) опасностях ранней славы и неизбежно связанных с нею перемен в образе жизни, перемен небезразличных для любой психики, для любой нервной системы. Стрельцов не останавливался в своем движении, не впадал в грех самодовольства Он, очевидно, опять же для всех (и специалистов, и профанов), шел все дальше в утверждении своей игры Радость всеобщего признания расковывала его действия на футбольном поле еще больше.
Он все лучше видел футбольное поле — и трудно было представить, что в остальной жизни он ориентируется несравненно слабее. Тем более что, казалось, на остальную, помимо футбола, жизнь и времени не остается.
А за футбол, за игру его никак нельзя было упрекнуть.
Уже не верилось, что существовал футбол — без него. И вместе с тем он как мастер вырастал на глазах.
Он играл, например, в пятьдесят седьмом году так, что и пресловутые медные трубы кажутся уже каким- то точным прибором, вроде арифмометра.
Известный наш футбольный статистик Константин Есенин произвел подсчет, где цифры работают на образ — придают стрельцовскому лету былинное истолкование.
Подобное сгущение цифр заменяет для нас поиск эпитетов, хотя Есенин просто цитирует футбольный календарь того сезона.
Он рассматривает всего его дней из жизни Стрельцова.
Но не будь в футбольной биографии торпедовского лидера ничего, кроме таких ста дней, он, пожалуй, все равно бы не остался незамеченным спортивными историками.
За эти дни он девятнадцать раз выходил на поле и забил тридцать один гол.
В день своего двадцатилетия — 21 июля — в матче сборных СССР и Болгарии Стрельцов забивает два мяча.
В конце июля и начале августа он играет в турнире. Третьих Дружеских игр молодежи (это в рамках спортивной программы Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве) и в четырех матчах против молодежных сборных Венгрии и Чехословакии, где немало игроков первых и вторых национальных сборных, Китая и Индонезии — еще шесть мячей.
В августе он выступает за сборную страны в отборочном матче первенства мира против сборной Финляндии — два гола, за свой клуб в чемпионате и в матче с приехавшим в Москву французским клубом «Ницца» — три.
В сентябре уже «Торпедо» едет во Францию — снова играют с «Ниццей», с «Марселем» и «Рэсингом» — на счету Стрельцова семь голов, причем в играх с «Марселем» и «Рэсингом» он делает хет-трик.
В этом же месяце — голы в кубковой игре и в трудном матче чемпионата с киевлянами. Потом с интервалом в неделю две встречи «Торпедо» с динамовцами Тбилиси. В первой — гол и во второй (кубковой) — пять.
В конце сентября он играет за сборную СССР против венгров и забивает решающий гол — 2:1.
Через месяц в календарном матче с донецким «Шахтером» Стрельцов проводит еще два мяча в ворота донецкого «Шахтера».
Возможно, особое честолюбие у нас и стало проявляться после игры за сборную.
Спартаковцы и динамовцы составляли в ней большинство, но мы с Кузьмой в основном составе все же закрепились. И понятно, наверное, наше тогдашнее желание — выступать за клуб, который способен бороться за первое место в чемпионате.
После Олимпиады многие даже и не сомневались, что из «Торпедо» мы куда-нибудь перейдем. Когда же увидели, что остались и никуда из своей команды не собираемся, решили: они для спокойной жизни остались. В сборной будут полностью выкладываться, а в клубе поиграют в собственное удовольствие, как бог, на душу положит…
Но какое же удовольствие играть, зная: как бы ни выступил, сколько бы ни забил, все равно чемпионами не будем?
Нам, может быть, и отводили роль первых парней в деревне, да только сами мы по-другому понимали и про клуб свой, и про себя.
Резерв торпедовский казался очень многообещающим, но дублерам поскорее надо было выдвигаться в основные игроки.
И отказаться от тех, кто играл в составе, не так просто было. Про нас с Кузьмой много говорили, но далеко не все от нас зависело. Других молодых в команде не привечали. Разве что Арбутова — он еще до меня пришел, они с Кузьмой и в сезоне пятьдесят третьего уже играли. Но Арбутов по каким-то, я думаю, спортивным своим качествам в лидеры не годился. И старшее поколение в то время продолжало делать погоду в команде, хотя в пятьдесят шестом году Бесков привлек очень способных молодых, из которых я особенно выделил бы Славу Метревели. С его приходом торпедовская игра в нападении — и вся, значит, игра — очень оживилась.
Конечно, когда выдвигаются талантливые игроки, жизнь твоя в команде спокойнее не становится. От тебя требуется больше, чем прежде, — игра становится серьезнее, организованнее. Но мы с Кузьмой радовались переменам в команде. Сезон пятьдесят седьмого года стал чрезвычайно важным для всех нас. Тогда-то и началось в нашей игре то, что потом и открыло всем глаза на новое «Торпедо».
Тренером опять стал Маслов.
«Дед» дал прочное место в составе, кроме Метревели, и Фалину. В защите, где закрепились Островский и Медакин, дела настолько наладились, что нашу оборону стали сравнивать с динамовской, а в «Динамо», между прочим, играли защитники сборной Крижевский, Борис Кузнецов.
Обычно на вторую половину сезона нас не хватало, а на этот раз мы одинаково удачно провели оба круга и обогнали «Спартак». Впервые в истории «Торпедо» стали серебряными призерами Чемпиону того года «Динамо», правда, обе игры проиграли — с минимальным счетом 0:1. Но почти во всех других ответственных, матчах мы, форварды, без гола не уходили.
Маслов почувствовал, что с приходом Славы Метревели мы впереди вполне справимся вчетвером, и стал постепенно приучать Юру Фалина к мысли, что он не форвард, а, скорее, третий полузащитник. И Фалин на этом нисколько не прогадал, наоборот, тренеры сборной его заметили.
Самым результативным нападающим в тот год был Кузьма — четырнадцать голов забил.
Я — двенадцать. Правда, я и меньше игр сыграл. Второй круг не доиграл. В матче с «Зенитом» травму получил. И с травмой играл против поляков дополнительный матч в Лейпциге, когда решалось, кто же — мы или они — попадет на чемпионат мира.
Тогда же целая история вышла…
Мы с Кузьмой опоздали — примчались на Белорусский вокзал, когда экспресс Москва — Берлин от платформы отошел.
Пришлось догонять на машине. В Можайске поезд специально из-за нас остановили.
Кругом виноваты — такую вину надо, как на фронте, кровью смывать.
Но тут не кровь наша требовалась, а забитые голы. У меня ко всему травма — как я могу гарантировать, что забью? Если же не забью в этой ситуации — кому такой форвард нужен?
Я нашему врачу Белаковскому говорю. «Уж вы, Олег Маркович, что-нибудь сделайте, чтобы мне только на поле выйти…» Но выйти мало оказалось — защитники у поляков тоже не дремали и церемониться со мной не собирались. Не успели начать, как я с одним из них столкнулся в воздухе — приземлился, конечно, неудачно: с такой травмой лучше и не прыгать. Но в моем положении отступать некуда.
Олег Маркович опять выручил — стянул ногу эластичным бинтом.
Свой гол, положенный штрафнику, я забил. И второй мяч тоже с моей подачи забили.
Тренер сборной Качалин сказал после матча: «Я не видел никогда, чтобы ты так с двумя здоровыми ногами играл, как сегодня с одной…»
Иногда и такие приятные слова услышишь.
Но больше и на всю жизнь запомнилась мне похвала другого человека, в том же самом году услышанная и тоже, кстати, на немецкой земле.
Меня вместе с Кузьмой и Валентином Бубукиным (он тогда за «Локомотив» играл) включили в команду ЦСКА для поездки в ГДР — предстояло играть против их сборной.
Когда мы на стадион приехали, я вспомнил, что плавки в гостинице забыл. Сказал об этом кому-то, кто рядом в тот момент стоял, а Григорий Иванович Федотов, он в ЦСКА вторым тренером был, оказывается, услышал. Да услышал-то ладно — что дальше-то произошло. Прямо неудобно рассказывать… Нам на разминку выходить — меня Григорий Иванович подзывает, протягивает плавки: «Держи!» Он за ними в гостиницу съездил.
Я сквозь землю ютов был провалиться. Григорий Иванович — мой кумир с детства. И такое вдруг — в гостиницу за моими плавками! Я лепечу: «Григорий Иванович! Да зачем же вы, я бы…»
