ХРОНИКИ ДАО - Deng Ming-Dao
Все разрывались между родиной и чужбиной,- никто не избежал мучительного ощущения, что оставил все любимое и ценное далеко за морями. Каждый из них упрямо верил, что тяжелый труд и самопожертвование позволят им однажды реализовать свои самые сокровенные мечты. Не стал исключением и Сайхун: как и другие, он попал в общую струю иммигрантских надежд. Он также искренне отсылал деньги, надеясь таким образом поддержать своего учителя и двух служек, ибо теперь он был их основным источником доходов. Он также трудился, утешая себя идеей о том, что работает во имя далекой цели, отделенной океаном от прекрасных воспоминаний прошлого.
Даже проснувшись в воскресенье утром, Сайхун все еще продолжал размышлять о пейзажах своего детства, о счастливых моментах в саду дедушки. Он вышел в задний дворик, и его тут же окутала волна теплого воздуха, слегка отдающего рекой. Персиковое дерево уже почти полностью зазеленело, и Сайхун с удовлетворением отметил, что с виду саженец выглядит здоровым. Сзади хлопнула сетчатая дверь – это дядюшка Уильям направился по тропинке к гаражу.
У дядюшки Уильяма, осанистого старика лет семидесяти, была круглая голова, чуть седеющие волосы и серебристая щетина на грубом лице. Он позвал Сайхуна помочь ему с машиной. Вообще-то дядюшка Уильям никогда не позволял никому даже прикасаться к его «бьюику», но Сайхун в любом случае был обязан подчиниться просьбе старшего. Старик просто не упускал возможности лишний раз похвастаться самым главным своим приобретением. Сайхуна он позвал для того, чтобы тот закрыл дверь гаража; но любому стало бы ясно, что больше всего дядюшке в этот момент нужен был паж для проведения несомненно королевской церемонии. Дядюшка Уильям любовно протер бамперы, проверил давление в шинах с белым ободком. Также методично он поднял складывающийся верх, проверил радиатор, потом убедился в достаточном количестве масла. Убедившись в том, что все в порядке, он забрался на сиденье водителя и аккуратно вывел машину из гаража.
Сверкающий лимузин нефритово-зеленого цвета выкатился на солнце, и дядюшка Уильям повел его вдоль аллеи к переднему крыльцу дома. Сайхун остался закрыть дверь гаража; потом ему предстояло вернуться в дом и торжественно объявить, что все готово. Тетушка Мейбл, нарядившись в цветастое, яркое платье, подхватила корзинку для пикника и гордо прошествовала к выходу.
За эту минуту-две дядюшка Уильям уже успел выключить двигатель автомобиля – чтобы не расходовать бензин напрасно на холостом ходу, объяснял он, после чего принимался снова разогревать двигатель. Как ни требовала тетушка Мейбл, чтобы он не выключал мотор, ожидая ее, дядюшка Уильям всегда ожидал их как свидетелей прогрева двигателя, на который отводилось ровно пять минут.
Первая остановка, как всегда, была у молочного магазина неподалеку от Шенли-парк.
– Как?! Опять? – с отчаянием воскликнула тетушка Мейбл. – Каждое воскресенье одно и то же! Опять это мороженое!
Тетушка Мейбл, внушительных размеров мадам с широкой костью, всегда любила жаловаться. Дядюшка Уильям, который был женат на ней более сорока пяти лет, по этому поводу усвоил древнейшую стратегию мужчин: молчать. Он знал, когда нужно хранить молчание (он часто шептал Сай-хуну, что, если бы не это его совершенное чувство своевременности, не бывать бы их долгому браку), – но пока он вел машину, ни в какие споры не вдавался. Сайхун тоже хранил молчание. Ему мороженое нравилось.
В лавке молочника все трое взяли по вафельному стаканчику. Несмотря на свои жалобы, тетушка Мейбл редко упускала возможность полакомиться сладким холодным лакомством. Больше всего ей нравилось клубничное, хотя они вместе с Сайхуном нередко пытались экспериментировать со всевозможными вкусовыми добавками. Дядюшка Уильям, как истинный приверженец классики, неизменно требовал себе двойную порцию ванильного.
Почти всю свою жизнь дядюшка Уильям проработал в ресторанах – сначала официантом, а потом и владельцем нескольких ресторанчиков, которые, впрочем, не принесли ему ни денег, ни успеха. Даже удалившись на покой, он иногда подрабатывал в ресторанах, когда там случалась горячая пора. Он всегда настаивал на том, что ему нужно открыть свое дело; но крайний индивидуализм характера и нежелание идти на компромиссы всегда оказывались непреодолимыми камнями преткновения. Если бы не финансовая поддержка жены в сочетании с ее умением планировать расходы, дядюшка Уильям легко скатился бы на самое дно нищеты, преследуя свою голубую мечту.
Именно тетушка Мейбл во время депрессии 1929 года первой настояла вернуться в Китай и упорно ожидала, когда же наступит экономически благоприятная ситуация, чтобы вернуться в Америку. В последующие годы она зарабатывала себе на жизнь, работая прачкой. Постепенно она открыла свой небольшой магазинчик на Ист Огайо-стрит. Потом на сбережения тетушки они купили кое-какую недвижимость, так что старость они встретили более-менее уверенно. Дядюшка Уильям с удовольствием – но без всякого интереса – любил вспоминать о правах собственника; но больше всего ему нравилось ездить на своем «бьюике» вдоль Северного побережья.
Расслабившись за мороженным, тетушка приобрела почти девический вид. Всю неделю она казалась рассеянной и озабоченной, занимаясь домашним хозяйством, собственностью да дядюшкой Уильямом. В свое время она была весьма статной женщиной крестьянского телосложения, однако с возрастом постепенно начала ковылять и слегка уменьшилась в росте. За время работы прачкой ее руки никогда не высыхали от воды и мыла, и теперь артрит изуродовал ее руки, согнул кости и тело. Сайхун часто делал ей массажи, используя всевозможные мази и притирания, – но разве может снадобье повернуть вспять годы такой жизни! Тяжелый труд проявился морщинами на лице тетушки Мейбл, посеребрил ее волосы (с перманентной завивкой, но никогда не крашенные), согнул некогда прямую спину. Лишь выбираясь на воскресную прогулку, тетушка Мейбл немного приободрялась. Она смеялась, улыбалась и счастливыми глазами смотрела на густую зелень деревьев.
В городском парке был крошечный прудик; его называли озером Пантеры. В дальнем конце пруда стоял памятник Джорджу Вестинхаусу. Полукруглая, расписанная позолотой декоративная стена-экран совсем не походила на памятники в Китае. В фокусе этой полукруглой стены возвышалась скульптура мальчика. По краям пруд окружали большие валуны – совсем как в садах и парках Пекина или Сучжоу. В воде лениво мелькали плавники золотых рыбок. Ирисы, плакучие ивы и китайские магнолии с пурпурными верхушками тянулись вдоль берега. Теплое солнце поливало своими медовыми лучами поросший соснами холм неподалеку. Чуть поодаль тянулись простые скамьи из массивных кусков черного гранита. Ни Сайхун, ни старики не знали, имели ли садовники представление о том, как подобные ландшафты устраиваются на востоке, но в любом случае здесь можно было немного удовлетворить свою ностальгию по родине.
Тетушка Мейбл распаковала свою корзинку, потом помогла Сайхуну и мужу расправиться с домашней снедью, подливая им чай из старого хромированного термоса. Тетушке Мейбл нравилось кормить своих домочадцев, она любила наблюдать за тем, как они с удовольствием поглощают ее кулинарные творения. Но как только ленч подошел к концу, она отделилась от мужчин, направилась к дальнему углу пруда и села, задумчиво глядя на цветы.
По отсутствующему взгляду Сайхун понял: тетушка Мейбл мечтает о том, как они вернутся в Китай.
Сайхун сидел на гранитной скамье, разглядывая небо через яркие блестки ивовых листьев. Ему казалось, что он чувствует ледяные стратосферные вихри, которые всегда дуют на вершине Хуашань. Ему казалось, что он слышит, как чистая горная вода хрустальными струями огибает округлые валуны; он чувствовал едва уловимый аромат сосен, земли и сандаловых благовоний. Там были высокомерные журавли, они разглядывали его с исконным птичьим презрением. Хитрые обезьяны пытались стащить фрукты из ваз, стоявших у алтарей. Там были добрые старики, которые вдохновили его постигать знания и овладеть искусством жить в гармонии с природой. Именно они научили Сайхуна познавать себя с помощью медитаций; именно они внушили ему священное благоговение перед жизнью, а потом открыли ему восхитительный мир созерцания далеких пространств.
Для Сайхуна Хуашань остался воплощением всего того, что он считал традиционно ценным. Он вспомнил множество религиозных древностей, которыми он пользовался в горах: кувшин для сбора подаяний, искусно сделанные розовые бутоны, свитки и древние книги, настолько хрупкие, что страницы приходилось переворачивать специальными бамбуковыми палочками. Хуашань остался для него нерушимой связью с прошлым, с представлением 6 мире древности. Сайхун был частью родовой непрерывности; он чувствовал свою связь ие только со своим старым учителем, но и с живущей традицией. Эта внутренняя связь будет продолжаться столько, сколько длится его жизнь. Но все равно Сайхун чувствовал зависть по отношению к окружавшим его церквам и величественным соборам, к сообщениям о том, с каким величайшим поклонением переносятся из места в место религиозные реликвии: кусочек одеяния святого, зуб Будды или древний свиток. Многие люди на земле имеют свой объект поклонения, свою красоту; у него же не было ничего – только он сам и воспоминания о его старой стране.
