Арнольд Эпштейн - Футбол на линии огня
На прощанье одноклубники устроили в честь Базавода банкет. И подарили ему, помимо всего прочего, фирменный спортивный костюм берлинского «Динамо». Но при том попросили: Теноссе Базавод, отпори, пожалуйста, эту ненавистную нам динамовскую эмблему…»
— Ну и как, отпорол?
— Честно говоря, нет. Я, правда, ни за одно «Динамо» никогда не болел, но уж больно костюм красивый…
— Сергей, давай начнем с самого начала. Как вышло, что тебя впору заносить в самарскую книгу рекордов?
— В футбол я играл всю свою сознательную жизнь. В школе, в военном училище, а потом — везде, где приходилось служить. Получалось вроде неплохо, но в команды мастеров не рвался. В восемьдесят шестом, после того, как мне довелось побывать и на Дальнем Востоке, и в Закавказье, направили в группу советских войск в Германии. Вот там-то всего через три года меня и заметили.
— Расскажи об этом поподробнее.
— Одна местная команда оказалась без иностранных игроков, хотя по существовавшему положению могла заявить двоих «легионеров». Поляки, прежде закрывавшие эти вакансии, вернулись домой, и тогда немцы предложили сборной нашей части товарищеский матч, такие своеобразные смотрины. Мы проиграли — 3:4, но меня и еще одного парня взяли на заметку.
— Что это была за команда? Какого ранга?
— Третий эшелон тогдашнего ГДРовского футбола. Там была такая система — Оберлига, то есть, высшая по-нашему, две зоны первой лиги Штаффель «А» и Штаффель «Б», а под ними — региональные турниры. Вот в одном из них я и играл — за команду спортклуба «Хольмезен» из Гросгрима. Во второй лиге, если по нашим меркам.
— Ты играл нелегально? Военный человек все-таки…
— Да нет, что ты. Немцы — люди пунктуальные, там подставка никогда в жизни не пройдет. В каждом клубе есть специальный человек, который ведет досье на всех без исключения игроков — где играл, вплоть до сборных ЖКО, сколько забил… У меня была карточка участника, моя фамилия упоминалась в газетах.
— Так это была профессиональная команда?
— Нет, скорее полулюбительская. У клуба было несколько команд, начиная с детских. В том числе и две взрослые. Вот за вторую футболист имел право играть, и не будучи заявленным. Когда у меня гостил младший брат, он без всяких формальностей смог выйти на поле и даже гол забил — так что на всякий случай самарские футбольные статистики могут и его взять на заметку. Ну а я играл в первой — главной — команде клуба.
— И какими были твои успехи?
— «Хольмезен» никогда не поднимался высоко в турнирной таблице, а с нашим приходом вышел сначала на третье место, а в следующем сезоне даже и на первое. Получил путевку в переходный турнир! Я в первом своем чемпионате забил 11 мячей, во втором — 8. Провел практически все матчи.
— Как тебя встретили в команде?
— Поначалу спокойно, но признали довольно быстро. Мы на первый матч вышли еще с одним «иностранцем» — моим приятелем Серегой Мартыновым, — и поначалу за игрой только наблюдали, без единого паса прозябали. А потом мне удалось в толчее у ворот соперника забить гол. Ну и тут нас обоих стали кормить мячами при каждом удобном и неудобном случае. Прозвище мне дали — «Майор». Чтобы со вторым Сергеем не путать… А потом произошел случай, после которого я почувствовал себя в команде своим человеком. У них был центральный нападающий — долговязый такой парень по имени Аксель. Неплохо умел головой играть, да уж больно двигаться не любил. Ну и начал ко мне цепляться: тут не совсем точно пас ему дал, там на метр в сторону… Однажды мы с ним по-серьезному в раздевалке схлестнулись. Так представляешь, команда встала на мою сторону! И вскоре я начал выходить на поле с «десяткой» на спине. С номером, под которым прежде играл Аксель…
— Иными словами, как футболиста они тебя приняли. А как относились к тому, что ты — офицер чужой армии?
— Откровенно говоря, общаясь с немцами, я в первую очередь чувствовал себя футболистом. И поэтому, хоть с языком у меня было не ахти как здорово, мы прекрасно понимали друг друга. В команде у меня не возникало никаких проблем. В том числе и тогда, когда начался распад ГДР. Простились знаешь как тепло…
— О политике мы еще поговорим. А пока — давай немного об игре. Как к тебе относились соперники, судьи? В какой футбол ты играл?
— Там действуют жестко, но не скажу, чтобы грубо. Правда, когда вышли в переходный турнир, борьба уже шла более ожесточенная, но риск получить травму все равно был меньше, чем у нас. Хотя бы потому, что там мы играли только на идеальных газонах. Наш Гросгрим, например, найдешь не на каждой карте, а знаешь, сколько в этом городке футбольных полей? Двадцать шесть!
— Ну а судьи что?
— Убийственных «сплавов» не помню. Может потому, что ставка у нас была меньше, чем жизнь? Да и к себе предвзятого отношения я ни разу не чувствовал. Когда меня срубали — чаще всего судьи назначали пенальти. Я правила нарушал — тоже свистели. Один раз только меня арбитр простил. Соперник основательно врезал мне по ногам, я упал ну и… Короче, сказал все, что я думал по этому поводу — на родном языке, с употреблением кое-каких крепких слов, разумеется. Смотрю, а арбитр укоризненно так головой качает и улыбается. Знал, видимо, перевод. Но, хоть там с бранью и борются, даже «горчичник» не показал. Двадцать марок я тогда сэкономил.
— То есть?
— Это — штраф за красную карточку. За желтую — в два раза меньше. Так что я на всякий случай всегда на матч с деньгами приезжал.
— А клуб что, не мог заплатить?
— Нет, это же индивидуальный штраф. Клуб брал на себя кое-какие другие обязательства. Мартынову, например, во время одной из игр рассекли бровь. Так швы ему наложили бесплатно. В конце второго тайма появился на стадионе как огурчик.
— А вообще ты заработал что-нибудь благодаря футболу? «Совинтерспорт», насколько я знаю, твоей персоной не интересовался…
— Нам платили не за победы, а за забитые голы. Но бомбардир всегда пускал шапку с премиальными по кругу. Все вспоминали, кто отдал предпоследний пас, кто на своей половине отобрал мяч… Или же вратарь говорил, что это именно он начал толевую атаку ударом из штрафной. Да и вообще парни относились к премиальным не слишком-то серьезно. И я брал с них пример.
— То есть главным для тебя был процесс, а не результат. Да?
— Футбол, конечно, это не такое простое дело. Но для меня каждый матч все равно был праздником. Играли по выходным, на стадион приходило довольно много народу — по несколько сот человек. У всех — отличное настроение, люди улыбаются… Объездил с командой всю округу — тоже ведь интересно. Ни у кого в части такого досуга не было — в назначенное время в военный городок заезжал либо главный тренер на своем «Варбурге», либо его жена на «Мазде». И с этого момента кончалась моя армейская жизнь и начиналась совсем-совсем другая. Когда команда отправилась на матчи переходного турнира, за мной аж на «Икарусе» приехали…
— Представляю, как завидовали тебе в части.
— Может быть. Но ведь я проводил свой выходной так, как считал нужным. Только и всего. Нет, если бы кто-то захотел мне напакостить, то, наверное, смог бы лишить меня футбола. Но, понимаешь, в Германии жизнь более благополучная и спокойная, так что люди завидуют друг другу не настолько остро как у нас. Даже в армии.
— Да ради футбола ты мог бы, наверное, и нарушить армейскую дисциплину…
— Бывало… Например, возвращались мы с полигона, и я никак не успевал к началу телерепортажа с участием нашей сборной. Знаешь, что сделал? Поставил на марше свою машину последней в колонне, помаленьку отстал, потом рванул другим путем и влетел в нашу ленинскую комнату одновременно со стартовым свистком судьи… Вот о чем до сих пор жалею — «Хольмезен» уже после объединения Германии пригласили на однодневный турнир на территории бывшей ФРГ. И я не рискнул поехать с ребятами. Возможно, никто и не узнал бы. Но это по армейским меркам — проступок серьезный.
— Тебе довелось быть в Германии в интересное время. Испытал это на себе?
— Немного да. Честно говоря, и прежде наша армия нередко вела себя так, что просто не могла вызвать симпатии немцев. То солдаты дачу обворуют, то танк на марше газон «случайно» разворотит, то еще что-нибудь. Это, естественно, рождало ответную реакцию. До поры до времени, пока существовала «нерушимая дружба советского и восточногерманского народов», противостояния почти не ощущалось. У каждой части были шефы, они приезжали в гости, давали концерты, мы обменивались подарками… Причем поверь, что иногда это делалось совершенно искренне, а не, по каким-то политическим соображениям. Но после того, как изменилась обстановка, исчезло и то доброе, что действительно связывало нас. Общаться с русскими стало, видишь ли, «нецелесообразно». Как у нас в свое время — с «врагами народа».
