Сергей Степанов - Секс глазами психолога
Фрейду принадлежит еще одно наблюдение на эту тему. По его мнению, “человек, который первым вместо камня бросил в своего противника бранное слово, заложил основы нашей цивилизации”. То есть словесное оскорбление, ругательство – это символическое замещение физической агрессии, позволяющее разрядить конфликт в бескровной форме. А путь от грубого насилия к словесному выяснению отношений – это и есть путь прогресса цивилизации (пройденный, увы, не до конца).
В качестве оскорбления испокон веку у всех народов используются разнообразные выражения, призванные умалить достоинства противника ( дурак, слабак…) , приписать ему недостатки и пороки ( урод, подлец…) , а также пожелания ему стать жертвой неприятностей, не в последнюю очередь – жертвой насильственного, нежеланного, противоестественного полового акта. Преобладание в ругательствах сексуальных мотивов вообще свидетельствует о чрезвычайной значимости для человека этой сферы – сексуальные угрозы и обвинения в ненормальности (кровосмешении, извращении, неполноценности) уязвляют сильнее любого другого оскорбления. Того же Фрейда часто упрекают в повышенном внимании к вопросам пола. Но о чем, однако, свидетельствует тот эмоциональный акцент, которым окрашены словесные выражения этой темы?
Особенность нынешней языковой ситуации – в том, что традиционно оскорбительные слова и выражения в современном языке почти утратили свой изначальный смысл и употребляются в широчайшем спектре значений – как лингвистических, так и эмоциональных. Матом уже не ругаются, матом разговаривают. И если оскорбительное значение мата понять легко, то его более широкая роль в современном языке требует пояснений.
По одной из версий (которая вполне согласуется с идеями Фрейда), ругательство выступает средством разрядки эмоционального напряжения. Для очень многих людей окружающий мир не очень уютен и населяющие его люди не очень дружелюбны. Силясь защититься от угрожающего несовершенства мира и возможной агрессии со стороны ближних, человек отвечает, порой превентивно, встречной агрессией. Это позволяет почувствовать себя не жертвой, а активно обороняющейся стороной, и сама способность дать отпор приносит утешение. Так, неловко ударив молотком по пальцу, мы поминаем женщину легкого поведения не потому, что наши мысли в этот момент посвящены продажной любви, а единственно ради того, чтобы дать ответ на вызов недружелюбного мира. (Даже академик Д.С. Лихачев, воплощение интеллигентности, по рассказам, признавался в приватных беседах, что, столкнувшись с несовершенством мира в самой банальной форме – например, споткнувшись о кочку, – реагирует на это не самыми деликатными словами.) Оскорбительные слова и выражения по традиции считаются нежелательными, запретными. Но столь же нежелательно для нас покушение на наше благополучие. В нашем мироощущении любое посягательство на наше благо нарушает правильный порядок вещей, и мы соответственно реагируем на него нарушением принятых норм. Око за око!
Если принять эту версию, невольно ужасаешься: каким же несовершенным представляется мир большинству наших сограждан, если они так активно защищаются от него!
Представление о брани как эмоциональной разрядке породило и соответствующие практические рекомендации, причем отнюдь не запретительные, а наоборот. Британский психотерапевт К. Уоллес в результате многолетних наблюдений пришел к выводу: люди хорошо воспитанные, деликатные, избегающие сквернословия оказываются более уязвимы для стресса и в результате чаще страдают различными психосоматическими расстройствами. Доктор Уоллес советует: во избежание нервно-психического перенапряжения ежедневно уединяться (приличия все-таки следует соблюдать!) и давать волю своим чувствам в самых непристойных выражениях. При этом Уоллес, однако, указывает, что его совет вряд ли будет полезен тем, кто и так сквернословит по много раз на дню, – им “психотерапевтическая” разрядка практически ничего не прибавит.
Так что совет английского психотерапевта, пускай и не бесспорный, пригоден немногим. Для остальных брань давно не может выступить лекарством ввиду ее обыденности и привычности. И вызвано это также весьма определенными психологическими причинами. Чтобы в них разобраться, попробуем понять, зачем человек впервые произносит запретные слова.
Большинство взрослых – по крайней мере те, кто еще не опустился окончательно, – сходятся в едином мнении: нецензурные слова – это “взрослая” лексика, и ребенку не позволительно их употреблять ни в коем случае. Если же из детских уст вылетает запретное слово, немедленно следует резкая отрицательная реакция: взрослые стремятся пресечь и наказать подобную распущенность. Но маленькому ребенку такая реакция не очень понятна. В первые годы жизни ребенок – существо поначалу бессловесное – стремительно овладевает родным языком. Все слова для него – новые. И он активно, как губка, впитывает их и усваивает, с каждым днем обогащая свой словарный запас. Ребенок прислушивается к речи окружающих, улавливает незнакомые слова, как бы пробует их на вкус и пытается включить в свой словарь. Причем малыш слышит не только те слова, с которыми обращаются к нему родители и которыми они обмениваются между собой, но и те, что на улице бормочет неопрятный красноносый дядя с нетвердой походкой. Маленький ребенок еще не может понять, почему одни слова хуже, чем другие. Для него все они интересны и достойны внимания.
Когда малыш в первый раз произносит нецензурное слово, оно, как это ни покажется странным, в его устах вполне невинно. Для него это еще одно усвоенное слово, почти ничем не отличающееся от всех прочих. “Почти” касается того, что смысл практически любого слова ребенку ясен, а вот смысл ругательства он еще постичь не в состоянии. Он лишь смутно ощущает, что такими словами в речь вносится сильный эмоциональный акцент.
Родительский гнев возникшей проблемы не решает, а только усугубляет ее. В сознании ребенка непечатное слово обретает еще более сильную эмоциональную окраску. Не в силах понять причину строго запрета, малыш может попытаться использовать запретный плод как символ своей независимости. “Если кому-то можно так говорить, то, значит, можно и мне. Не надо только нарочно сердить родителей!” И запретное слово начинает мелькать в его речи, становясь от многократного употребления привычным.
По мере взросления проблема становится все более серьезной. Нецензурная лексика приобретает роль важного символа зрелости и независимости. Подросток быстро усваивает: если мат – лексика старших, запретная для ребенка, то приобщиться к вожделенному взрослому миру можно, нарушив это табу. Тем более что дело-то нехитрое! Понадобятся еще долгие годы, чтобы делами доказать свою личностную автономию и состоятельность. А вот затянуться сигаретой, лихо сплюнуть на пол или грязно выругаться можно хоть сию минуту!
Не в том ли состоит проблема, что для очень многих взрослых задача личностного самоопределения так и осталась не решенной, и самоутверждаться приходится инфантильным подростковым способом? Впрочем, иной может и вполне состояться как личности, добиться в жизни многого, однако с юных лет усвоенная привычка уже вошла в кровь, и отказаться от нее невозможно. Так, начав в подростковом возрасте курить, многие потом и хотели бы бросить, да уже не могут.
Немаловажно и то, что сквернословие стало общепринятым, и отказаться от него во многих случаях означает противопоставить себя тому кругу, к которому хотелось бы или приходится принадлежать. Иной подросток начинает материться в кругу товарищей, дабы просто не оказаться белой вороной, не прослыть “ботаником” и маменькиным сынком. И с возрастом эта проблема лишь усугубляется – круг культурных людей, избегающих сквернословия, ныне настолько узок, что вращаться в основном приходится за его пределами.
К тому же не следует преувеличивать интеллектуальный уровень среднестатистического обывателя, для которого внятно выразить свою мысль (коли таковая имеется) – большая проблема. Для таких людей ругательство даже не выступает как таковое, а является своего рода междометием, заполняющим неизбежные пустоты в убогой речи. Из-за бедного словарного запаса затруднительно подобрать подходящие слова. Тогда на помощь приходят слова-“джокеры” – ими легко заменить почти любое слово родного языка и вызвать у собеседника более или менее адекватную ассоциацию. И если в массовом масштабе эта тенденция усилится, человек постепенно сползет на интеллектуальный уровень пещерного дикаря, изъясняющегося десятком универсальных речевых символов.
Можно ли эту тенденцию преодолеть, как-то выбраться из языкового кризиса? Решение этой проблемы – слишком сложное и требует множества шагов в разных направлениях. Но один из них – пожалуй, наиболее важный – видится в том, чтобы убедительным позитивным примером демонстрировать народу, и прежде всего юношеству, что достойные люди – выше брани. Пока сохраняется вредная иллюзия, будто мата избегают лишь импотентные яйцеголовые очкарики, а сильные, серьезные, деловитые люди не должны стесняться “называть вещи своими именами”, – до той поры мы будем без стеснения посылать друг друга “куда подальше”. А вот когда те, с кого большинству и в самом деле хотелось бы брать пример, подадут достойный пример и своей речью, мат постепенно вернется туда, откуда пришел, – в лексикон подзаборного сброда.
