Эми Чуа - Боевой гимн матери-тигрицы
Я вернула открытку Лулу. “Я не хочу это, — сказала я. — Я хочу открытку получше. Ту, в которую ты вложила кое-какие мысли и усилия. У меня есть специальная шкатулка, где я храню все открытки от тебя и Софии, и конкретно этой там не место”.
— Что? — спросила Лулу, не веря собственным ушам.
Я заметила, как на лбу у Джеда появились капельки пота.
Я снова схватила открытку и перевернула её. Из сумки я достала ручку и нацарапала на обороте: “С днём рождения, Лулу! Ура!”, добавив к этому большой кислый смайлик. “Тебе понравится, если я подарю тебе такое на твой день рождения, Лулу? Но я никогда бы так не сделала. Нет, я привожу к тебе фокусников и строю гигантские горки, что обходится мне довольно дорого. Я покупаю тебе здоровенные торты из мороженого в форме пингвинов и трачу половину своей зарплаты на дурацкие наклейки и всякие гирлянды, которые потом остаётся только выбросить. Я расходую столько сил, чтобы у тебя были хорошие дни рождения! И я заслуживаю лучшего, чем эта открытка. Так что она мне не нужна”. Я отбросила открытку.
— Ты извинишь меня на секунду? — тихим голосом спросила София. — Мне нужно кое-что сделать.
— Дай-ка мне посмотреть, София. Передай это сюда.
С глазами, полными ужаса, София вытащила
свою открытку. Она была больше, чем у Лулу, сделана из красной бумаги для аппликаций, но, несмотря на большую выразительность, такая же пустая. Она нарисовала несколько цветочков и подписала: “Поздравляю с днём рождения лучшую маму на свете! Ты мамочка №1!”
— Как мило, София, — сказала я с прохладцей. — Но этого все равно недостаточно. Когда я была в твоём возрасте, я писала стихи ко дню рождения своей мамы. Я вставала пораньше, убиралась в доме и готовила ей завтрак. Я старалась придумать что-нибудь интересное и вырезала для неё купоны на бесплатную мойку машины.
— Я хотела сделать что-нибудь получше, но ты настояла, чтобы я репетировала, — с негодованием запротестовала София.
— Тебе нужно было пораньше встать, — отрезала я.
Позже, тем же вечером, я получила две замечательные поздравительные открытки, которые люблю и храню по сей день.
Вскоре я рассказала эту историю Флоренс. Она рассмеялась, но, к моему удивлению, не выказала неодобрения. “Может, мне стоило делать то же самое с моими детьми, — сказала она задумчиво. — Просто мне всегда казалось, что если попросить о чем-то, то это не будет ничего стоить”. “Полагаю, слишком идеалистично думать, что дети сами по себе сделают что-то правильное, — ответила я. — Кроме того, если подтолкнуть их к тому, что ты хочешь, тебе не придётся на них злиться”. “Но зато будут злиться они”, — заметила Флоренс.
Этот диалог я вспомнила много лет спустя, в день похорон. По законам иудаизма похороны должны пройти как можно быстрее после смерти, в идеале в течение суток. Флоренс умерла неожиданно, и мы с Джедом должны были за день найти раввина, место на кладбище и похоронную контору. Как всегда, Джед справился со всем быстро и чётко, держа эмоции при себе, но было видно, что его всего трясёт, а горе слишком велико, чтобы его терпеть.
В то утро я нашла девочек в их комнате прижавшимися друг к другу. Обе они казались ошеломлёнными и напуганными. До сих пор никто, столь же близкий им, не умирал. Они никогда не бывали на похоронах. А всего лишь неделей раньше Попо смеялась в соседней комнате.
Я сказала девочкам, что каждая из них должна написать по коротенькой речи в честь Попо, с тем чтобы прочесть днём на службе.
— Нет, мама, пожалуйста, не заставляй меня, — сказала София со слезами на глазах. — Я правда не знаю, как это сделать.
— Я не могу, — рыдала Лулу. — Уходи.
— Вы должны, — приказала я. — Обе. Попо бы этого хотела.
Сначала черновик Софии был ужасным, бессвязным и поверхностным. У Лулу тоже не получалось, но я привыкла считать свою старшую дочь лучшей. Возможно, поэтому я была так расстроена и вспылила. “Как ты могла, София? — спросила я злобно. — Это ужасно. Здесь нет никакого вдохновения. Здесь нет глубины. Это все равно что открытка из Hallmark, которые Попо ненавидела. Ты столь эгоистична. Попо так тебя любила, а ты. Сделала. Вот. Это!”
Не переставая рыдать, София закричала, что меня поразило, потому что в отличие от меня и Лулу она, как и Джед, редко позволяла своему гневу выливаться наружу: “Ты не имеешь права говорить о том, чего бы Попо хотела! Тебе она даже не нравилась — тебя просто заклинило на китайских ценностях и уважении к старшим, но ты постоянно издевалась над ней. Каждая мелочь, которую она делала, даже когда готовила кускус, вызывала у тебя ужасное морализаторство. Да ты кто вообще, манихеец? (Монихейство - религиозное учение о борьбе света и тьмы, требовавшее от своих последователей строжайшей воздержанности во всём и делившее мир строго по категориям добра и зла.) Почему все должно делиться на чёрное и белое?”
Я не издевалась над Флоренс, подумала я с негодованием. Я просто защищала своих дочерей от романтизации воспитательной модели, обречённой на провал. Кроме того, я была тем человеком, который часто приглашал Флоренс и который хотел, чтобы она постоянно видела девочек. Я открыла ей доступ к величайшему источнику радости — красивым, воспитанным, образованным внучкам, которыми она могла гордиться. Как могла София, которая была настолько умной, что даже знала слово “манихеец”, не видеть этого и так набрасываться на меня?
Внешне я никак не отреагировала на гневную вспышку Софии. Вместо этого я внесла в её речь кое-какую редакторскую правку — кое-что, что можно было бы упомянуть о её бабушке. Я попросила её рассказать о Кристалл Лейк и совместных походах по музеям.
София ничем из этого не воспользовалась. Хлопнув дверью за моей спиной, она заперлась в своей комнате и самостоятельно переписала речь. Она отказалась показать её мне, не взглянув на меня, даже когда успокоилась и переоделась в чёрное платье и колготки. И позже, когда во время службы София произносила свою речь, стоя на трибуне со спокойствием и достоинством, я не смогла пропустить строчки, на которых она сделала особый акцент: “Попо никогда не мирилась ни с враньём, ни с фильмами, которые не соответствовали книгам, ни с фальшивым проявлением эмоций. Попо не позволяла людям говорить от моего имени”.
Это была прекрасная речь. И у Лулу тоже — она говорила с большой проникновенностью и уравновешенностью для своих десяти лет. Я могла только представить, как сияющая Флоренс произносит: “Я потрясена".
С другой стороны, Флоренс была права. Дети определённо на меня злились. Но, будучи китайской матерью, я выкинула это из головы.
Глава 17 Караван на Чуатаукву
Лето после ухода Флоренс было непростым. Для начала я проехалась по ноге Софии. Она выскочила из машины, чтобы взять свою теннисную ракетку, в тот момент, когда я сдавала задом, и её левая лодыжка оказалась прямо под передним колесом. Мы с Софией обе упали в обморок. В результате ей сделали операцию под общим наркозом, а в ноге появились два здоровенных штифта. Затем все оставшееся лето София вынуждена была носить гипс и пользоваться костылями, что заметно портило ей настроение, но по крайней мере высвободило массу времени для занятий музыкой.
Коко, с каждым днём становившаяся все симпатичнее, скрашивала нашу жизнь. На всех нас она производила странный эффект: один взгляд на неё поднимал наше настроение. Так было всегда, даже несмотря на то, что я отказалась от своих амбиций: собаке достаточно было посмотреть на меня своими умоляющими шоколадно-миндалевидными глазами и я готова была сделать все, что она хотела, — обычно пробежать четыре мили в дождь, или в град, или под палящим солнцем. В ответ Коко умела сопереживать. Я знала, как она ненавидит, когда я кричу на девочек, но она никогда не осуждала меня и понимала, что я просто пытаюсь быть им хорошей матерью.
Я не расстроилась из-за того, что мне пришлось пересмотреть свои мечты о будущем Коко, я просто хотела, чтобы она была счастлива. Я наконец-то пришла к пониманию, что Коко — животное и её потенциал гораздо ниже, чем у Лулу и Софии. Хотя некоторые собаки в самом деле служат в сапёрных и антинаркотических отрядах, для большинства из них нормально не иметь работы или даже каких-то особых навыков.
Примерно в то же время у меня состоялся очень важный разговор с моим замечательным другом и коллегой Питером, который говорит на шести языках, а читает на одиннадцати, включая санскрит и древнегреческий. Одарённый пианист, подростком дебютировавший в Нью-Йорке, Питер присутствовал на одном из концертов Софии в Neighborhood Music School.
Позже он сказал мне, что игра Софии действительно экстраординарна. Затем он добавил: “Не хочу вмешиваться, но вы не думали о Йельской музыкальной школе? Возможно, Софии стоит пройти прослушивание на фортепианный факультет”.
— Думаешь, сменить учителя? — мой мозг лихорадочно работал. Neighborhood Music School была одним из моих любимых мест почти целое десятилетие.
