Эмма Герц - Вензель на плече Урсулы
Я работаю дома. В основном это переводы — английский-немецкий-французский, «туда и обратно», предпочитаю немецкий, скорее всего, потому, что это — первый из освоенных мною иностранных языков. В школьном кабинете, над тускло-коричневой доской в меловых разводах, висел транспарант с высказыванием: «Eine Fremdsprache ist eine Waffe im Kampf des Lebens». Так что я сижу, таращусь в монитор, вооруженная мышью, клавиатурой и собственно орудьями, «но я успел в него воткнуть и там два раза провернуть свое орудье…».
Новогодний праздник прошел средне. Утром тридцать первого наша семья получила досрочный подарок от мэрии, как грустно пошутил Савин — отключили отопление, мы с детьми нарядились в штаны с начесом, несколько свитеров с горлышками и махровые носки. Иван Григорьевич методично измерял понижающуюся температуру в помещениях, результаты доводил до сведения. Два масляных обогревателя работали без устали, но несовременная высота потолков под четыре метра не позволяла воздуху хоть как-то согреться.
Прибывшим гостям я с порога советовала меховые пальто и прочие утеплители брать с собой, в промерзшую гостиную, где кока-кола подергивалась тонким слоем льда. Гости сначала игриво смеялись, потом растирали покрасневшие носы, прижимали к ушам ледяные ладони и мелко трусили за верхними одеждами.
Бываловы поругались из-за именно верхней одежды: жена Бывалова неожиданно запричитала, что эту морально устаревшую шубу из говнонорки больше не наденет даже для колки дров, а не то что сидеть за праздничным столом. Морально устаревшей шубе сравнялся год, дров жена Бывалова не колола никогда, о чем ей и напомнил Бывалов, разве что немного грубовато. Он сказал:
— А ты, если сейчас не заткнешься, сама пойдешь на растопку.
Когда-то жена Бывалова работала у своего собственного мужа, банкира среднего масштаба, то ли секретарем, то ли ассистентом, кем-то таким, вспомогательным. Но стремительно уволилась после одной истории, очень смешной. Как-то муж принимал в кабинете важного клиента, владельца небольшого металлургического комбината. Клиент выразил желание отметить знакомство глотком шампанского. В служебном баре у Бывалова был дорогой коньяк, хорошая водка, несколько сортов виски, а вот шампанского не оказалось. Ни глотка. Тогда металлургический заводчик подозвал бываловскую жену, небрежно сунул ей в руку несколько смятых пятисотрублевок.
— Сгоняй за шампанским, только быстро, — сказал он, не переставая что-то делать в ноутбуке.
Бываловская жена растерянно молчала, она как-то более привыкла ощущать себя банкиршей среднего масштаба и вообще городской барыней.
— Ну что стоишь? Иди уже! Не волнуйся, если быстро обернешься, мы и тебе дадим выпить. — Заводчик поднял на нее небольшие светлые глаза и ласково потрепал по щеке. — Любишь, поди, шампанское? Ах ты, пизда!..
Мюллер пришел с очередной новой девушкой. Девушка была выше его примерно на голову.
— Тише, — сказал он нам, интимно склонившись, — она библиотекарь.
— И что? — удивилась я.
— Слишком пугливая, — объяснил Мюллер.
Библиотекарь оказалась не пугливая, а очень веселая, у нее были крупные рыжеватые кудри, бледные веснушки по всему лицу и шее, а дальше было не видно, потому что верхние одежды мешали.
Альперовские начали ссориться еще у себя дома, взъерошенная Ирка грохнула о мой кухонный стол тазиком с салатом «Цезарь» и заявила, что пусть этот мудак убирается к своей блядине, она согласна. Мудак Альперовский сказал, что он уберется, пожалуйста, только пусть потом Ирка не обижается и не звонит ночами его маме с истериками, потому что у мамы сердце и камни в почках, но, несмотря на это, она каждое утро готовила Альперовскому творог и украшала блюдо вишенкой от варенья, а Ирка ни бутерброда, ни яичницы, ни пол помыть — надоело на хрен. Все это он сказал довольно спокойно и — что самое невероятное — действительно, повернулся и ушел.
Ирка успела торопливо проорать, что жалеет только о том, что мама Альперовского своевременно не сделала аборт, как дверь захлопнулась, и Альперовский запрыгал по ступенькам бодрым козлом.
Ирка стала рыдать в «Цезарь», сморкаться в накрахмаленные салфетки и сбивчиво рассказывать, что Альперовский изменяет ей с двадцатилетней блядью. Блядь — студентка местного филиала бузулукского финансового техникума, а она, Ирка, — кандидат экономических наук и заведующая отделом внедрения новых технологий.
Ирку удалось немного успокоить, влив ей в рот много текилы и выжав лимон. Сглотнув, Ирка почти весело рассказала всем, как в деревне дрессируют сторожевых собак.
Из любой можно сделать сторожевую, сказала Ирка. Берется щенок, закрывается в будке наглухо, и по будке сильно и громко колотят палкой. И так изо дня в день. И получается нервная собака, диким криком реагирующая на малейший шум. Она никогда не спит. Если ее выпустить за периметр, собака будет рвать в тряпки все, что покажется ей опасным.
Я задумалась.
И тут заголосила жена Бывалова, потому что Бывалов, на ее взгляд, чересчур увлекся пугливым библиотекарем Мюллера и якобы поглаживал ее по ноге под накинутым пальто с воротником из ламы.
Савин быстро сказал, что ламы плюются. Жена Бывалова голосить перестала и невпопад ответила, что их дочь, умница Алена, заняла первое место на конкурсе спортивных танцев среди пар чуть ли не мирового уровня и что специальная обувь для этого дела стоит пять тысяч рублей — хватает на пять выступлений, а то и на три. Савин похвалил умницу Алену и посетовал, что ни один из его сыновей не танцует спортивных танцев. Жена Бывалова приободрилась еще больше и похвасталась, что сочинение ее дочери выдвинули на литературную премию имени местного писателя, а Савин закусил губу и промолчал. Маруська смотрелась бледной, сидела в углу и нехотя цедила шампанское. От вопросов отмахнулась, объявив, что ненавидит Новый год, не имеет настроения и чтобы я шла в пень. Марусечка любит выражение: «Иди ты в пень».
После двух ночи вернулся пьяный Альперовский, подошел к жене, обнял ее и заплакал. Он сказал, что двадцатилетняя блядь его бросила, обвинив в старости и безденежье.
Такси приехали в шесть утра.
Я работаю дома, но не как Кэрри Брэдшоу, которая творит свои колонки, возлежа в кружевном белье на шелковых подушках, среди коробок с эклерами, отборными фруктами и коктейлями «Манхэттен».
Например, все утро малютка Дольф рисует карту погоды — в наши времена это называлось «дневник наблюдений за». Несколько раз уточняет у меня относительную влажность воздуха, атмосферное давление и «как стрелочкой обозначить юго-запад».
Вопрос о стрелочке ставит меня в тупик надолго. Потом вспоминаю, что Африка — внизу, а Петропавловск-Камчатский — справа.
Иван Григорьевич велит оставить ему побольше денег на разные вещи «в дорогу», — туманно объясняет он.
— Что-то, Ванька, ты какой-то борзый! — уверенно возмущается младший сын.
— Да в чем это я борзый? — не соглашается старший.
— Да во всем, — еще более уверенно отвечает ему брат.
Спасается бегством.
Кормлю семью завтраком. Он готовится каждому индивидуально, подается порционно: Савин предпочитает яичницу, Иван Григорьевич — бутерброды, Дольф — шоколадные шарики с молоком. Одеваю семью в чистые, выглаженные одежды, провожаю Савина до порога, бегу отводить младшего сына в гимназию. Каникулы закончены, третья четверть, читаю в школьном вестибюле немногословные объявления общей тематики: «Да сдайте уже денег!». Смеюсь. На обратном пути покупаю пакет со сливками — это мой единственный реверанс в сторону роскошества, кофе пью уже у компьютера, прокручиваясь влево-вправо на старом кожаном кресле, списанном с мужниной работы за «неполное служебное соответствие».
На человека, работающего дома, родные и близкие смотрят с подозрением и легкой ненавистью — еще бы, целый день сидит себе за компьютером, в тиши кабинета (нет у меня кабинета), что делает — непонятно, может, раскладывает пасьянс. Или зависает в социальных сетях. И почему человек не всегда успевает с обедом многих блюд, тоже не совсем ясно. Мог бы и успеть.
Я работаю дома. В любом офисе до обеда я бы болтала с коллегой про выращивание традесканций, после обеда — про нравы аборигенов острова Гвинея-Бисау, а наедине с собою я тупо вкалываю, вот и все.
В девятнадцать часов пять минут я занята переводом французского текста длинного договора для банка «Сосьете Женераль Восток», это очень скучно. Звонит телефон, отрываюсь от «Сосьете Женераль», отвечаю Маруське. Подруга неожиданно грустна, я это чувствую по первому гласному звуку в ее «Алло».
— Что-то случилось? — спрашиваю.
— Ага, — соглашается она безрадостно, — сейчас в аптеку ходила. Думала почему-то, не работают уже. Нет, прекрасно работают.
— А чего это тебя в аптеку понесло?
