Виктория Абзалова - Фантазм
Но врач - не бог, он не всесилен. Он понимает это лучше кого-нибудь другого, и это понимание становится проклятием. Что если он не заметит что-нибудь, пропустит, ошибется? Что если проверяя и перепроверяя - упустит драгоценное время? Какой Ад может сравниться с этим?!
К тому времени, как Фейран смог определиться с концентрацией, сдохли все шесть собак, купленные в одной из деревушек. Пока разобрался с противоядием - еще трое щенков отправились в свой собачий рай… Изгнанный из своей лаборатории Жермен - вечно всклоченный субъект лет эдак без году тридцать, с воспаленными глазами и в заляпанном реактивами нелепом балахоне, - смотрел на своего вынужденного гостя с ужасом, но отказать Кантору был не в состоянии.
…Щенков оставалось трое. Выпускник Сорбонны Тристан ле Кер, он же признанное светило арабской медицины, Фейран аб эль Рахман, дал каждому разную концентрацию удачных вытяжек в разных пропорциях. Когда один все же сдох, пуская из пасти кровавую пену и судорожно дергая лапками, умудренный лекарь из Фесса был готов сам завыть одичавшей бездомной шавкой…
Двое выжили, их тут же отнял Жермен. Противоядие подействовало на обоих, только время реакции было разным. Оставалась сущая пустяковина: определить, что из этого и в какой дозе дать истощенному юноше!
С одной стороны элементарно - расчет исходя из массы тела. С другой стороны, собака - это собака.
А еще, она здорова. Сильный организм потомственного дворового пса против человека на грани возможных сил… У Фейрана впервые в жизни неудержимо дрожали руки, когда он передавал снадобья брату.
Последующие часы, уже на барже, готовясь к немедленному отплытию, чтобы не подвергать юношу даже возможности возвращения к опасности и максимально увеличить расстояние между ним и преследователями, - Фейран провел уткнувшись лбом в борт. В полной уверенности, что вот-вот явится Клеман и скажет…
Да мало ли чего! Что попытка освобождения раскрыта и все участвующие лица тоже в тюрьме… Что план не дал сбоев, но Айсен был мертв на самом деле… Что Фейран не ошибся, но противоядие не подействовало… Услышав шаги, мужчина выпрямился, как перед объявлением собственного приговора, немедленно подлежащего исполнению без права помилования.
Из предрассветной темноты возник Филипп, не узнаваемый в позаимствованном монашеском одеянии. Фейран рванулся, но последним усилием сдержал порыв и принял его ношу, помня о всех возможных травмах…
На прощание, зная, что возможно видят друг друга в последний раз, братья обменялись одним единственным взглядом, который вместил в себя все: примирение с прошлым, общее настоящее и - надежду на будущее.
***
Тело на его руках было мертвенно тяжелым и холодным.
- Ничего, любимый, я тебя согрею… Живым нужно тепло, а ты не умер, малыш! Ты не умер… - приговаривая, Фейран бережно опустил юношу на специально для этих целей установленный стол, покрытый чистой тканью, борясь с бежавшим по позвоночнику холодком дежавю, аккуратно избавил от серой дерюги, вероятно изображавшей саван…
Легкое ощущение неустойчивости под ногами говорило, что баржа уже в пути, но помешать это не могло. Инструменты были давно готовы и только ждали своего часа, по десятку огромных свечей в изголовье и изножии завершали картину. Взгляд матроса, заносившего по требованию лекаря воду, безусловно заслуживал внимания: но, сосредоточенный на другом, Фейран определил, что подумает об этом позже, когда станет ясно самое главное - потому что без Айсена уже ничего не будет иметь значение, и сам он проживет ровно столько, сколько потребуется, чтобы опустить любимого в могилу!
Разумеется, эти люди преданы Филиппу, иначе брат не выбрал бы в команду именно их, но ражий парень определенно решил, что имеет дело с черным колдуном, а тело на столе выглядело стопроцентно мертвым…
«Заострившиеся черты, запавшие виски и глаза. Изжелта-восковое лицо, синие губы. Пушистые ресницы кажутся приклеенными к почерневшим векам… Мускулы сведены и застыли, как будто при трупном окоченении…
Не думать!!»
Руки тряслись так, что не смог бы отрезать хлеба…
«Ни о чем не думать!!
И имя свое забудь! И его тоже!!!
Ты - просто врач. Все остальное - неважно!»
Но убеждения не помогали. Совсем…
…Распухшая, багрово-синюшная кисть:
«Все потом, любимый! Я обещаю, ты еще будешь играть на струнах!!»
…Запястье, на котором Фейран тщетно пытается нащупать пульс - сбито почти до кости. Он без колебаний дал бы юноше опиум, но что лучше: неизбежный болевой шок, когда лекарь займется ранами всерьез, или риск остановки сердца, которое и так неизвестно бьется ли, от наркотика…
- Дыши, солнышко мое, пожалуйста!! - умолял врач, приникнув к онемевшим губам и делясь собственным дыханием.
Филипп должен был дать противоядие сразу же еще в мертвецкой, но результата заметно не было. С трудом расслышанное наконец, сердце юноши бьется слабо и редко, - так, что его едва удается различить… Но все же еще бьется!
И Фейран решается влить ему еще несколько капель разведенного на спирту зелья: либо убьет, либо спасет. Ждать какого-нибудь чуда не имеет смысла, и врач переходит к насущному и самому очевидному…
Все было одновременно лучше и хуже! Лучше - суставы оказались лишь выбиты и вывихнуты, а сухожилия - не порванными. Огнем и клещами Айсена еще не пытали, единственный ожог - на ступне - остался от проверки в мертвецкой. Бич не применяли тоже, видимо оценив прежние следы на спине юноши, и рассудив, что чем-то подобным запугать его уже не смогут. Ноги… ноги Фейран пока еще обложил примочками, стараясь не зацикливаться на том, что видел… Он сможет!!!
Разве у него есть выбор?!
Фейран наложил повязки, фиксирующие нужное положение суставов, улыбнулся - пальцы на руках не повреждены непоправимо, а иначе - Айсен без музыки уже не Айсен!! Памятуя о Магнусе, осталось самое важное и самое страшное: мужчина осторожно повернул юношу на бок, раздвигая его бедра и ягодицы… Слава богу!
В том смысле, которого Фейран опасался больше всего, - его мальчика никто не тронул, и никто ничего постыдного с юношей насильно не делал, хотя промежность представляла собой сплошной кровоподтек…
…Хуже же было то, что мальчик, по-видимому, был истощен до самого крайнего предела: Айсен даже не стонал, пока его раны обрабатывали спиртом. Он дышал, сердце, пусть слабо, но билось… Вот именно, что «но»!
Обработав все раны, мужчина переложил юношу на приготовленную для него постель, и без сил опустился рядом на пол, прижавшись лбом к прозрачной ладошке там, где она была свободна от повязок…
Опять ждать - это все, что ему сейчас оставалось.
В старости слабость, беспомощность принимаешь как неизбежное, но беда, обрушившаяся на ничего не подозревающего полного сил человека, всегда вызывает подсердечное чувство смутного протеста, как нечто неправильное, нарушающее законы существования. И чем ближе тебе человек, тем труднее выдерживать невозможность исправить что-либо, вернуть судьбу в прежнее русло, стереть следы пережитой боли.
Безнадежно задаваться вопросом, почему это случилось именно с ним. На такие вопросы не бывает ответа. Но разве можно смириться с тем, что жизнь самого дорогого тебе человека может в любой момент оборваться, а ты, - сильный, умный, - будешь только смотреть, как он угасает свечой на ветру?
И как после этого не сойти с ума!
Казалось, что все безнадежно. Фейран боялся сомкнуть глаз, боялся отойти от любимого даже на миг, опасаясь, что каждый слабый вдох - окажется последним для юноши. Он не помнил, ел ли что-нибудь за эти жуткие дни, а когда сон все же брал верх над загнанным и выжатым организмом, мужчина вскидывался уже через пару минут, жадно вглядываясь в застывшее лицо, казавшееся в обрамлении темных волос еще бледнее. В такие моменты его собственное сердце останавливалось от ужаса, что Айсен все же умер, но ладонь в руках лекаря была теплой, и под чуткими пальцами упрямо билась тонкая жилка.
В этом неровном биении сейчас сосредоточился весь смысл существования для мужчины. Фейран не смог бы сказать, сколько времени он провел, сидя около неподвижного тела, пытаясь разглядеть хотя бы слабый проблеск жизни. Иногда казалось, что он видит движение глаз, чувствует дрожь пальцев в своей ладони, и как молитву повторял, что Айсен еще жив…
Но ничего не происходило и ничего не менялось. Раны не заживали и не воспалялись, лекарства и пища большей частью стекали меж губ… И Фейран с горечью понимал, что выдает желаемое за действительное.
Как долго это будет еще продолжаться?
Он всегда гордился своими знаниями и умениями, без ложной скромности считая себя первоклассным врачом, но сейчас проклинал науку, весь груз которой оказывался бесполезным. Он взрослый человек и знал, что в жизни есть такая непоправимая вещь как смерть, но сейчас оказывался ее признавать, наперекор всему веря, что пока он рядом, его мальчик будет жить. Он мужчина, он не плакал с похорон матери в далеком детстве, а теперь слезы сами бежали по щекам…
