Виктория Абзалова - Фантазм
Недозволенным.
Как ни странно, Айсен улыбался, когда собирая вещи, обнаруживал их в самых неожиданных местах: боль обладает странным свойством - достигая некоего предела, она уже как бы не ощущается, словно чувствительность даже не притупляется, а отключается вовсе. Погруженный в себя, молодой человек не уловил шороха и вздрогнул при звуках еще сонного хрипловатого голоса, не сразу найдя в себе силы обернуться:
- Куда ты собрался? - приподнявшись на локте, Тристан недоуменно смотрел на оцепеневшего юношу, хотя в глазах мужчины было все же больше непонимания, чем недовольства. - Еще рано, иди сюда…
Он улыбнулся… И глупое сердце снова зашлось в какой-то невообразимой судороге, соединившей невозможно упрямую веру и обреченное ожидание следующего неизбежного разочарования. До чего же ты жесток в свой честной доброте, мой самый благородный на свете любимый!
Отгоняя от себя сладкую отраву наваждения, Айсен резко вскинул голову, глядя прямо в глаза его единственному мужчине. По-прежнему, самому дорогому…
- Не надо! - сорвалось с губ само собой.
- В чем дело? - встревоженный надломом в его тоне, Тристан резко сел на постели. - О чем ты?
- Нет, - уже совсем твердо произнес Айсен, отворачиваясь к двери, ладонь ломко легла на ручку. - Ты… вы же получили, что хотели.
Тристана словно ударили по лицу, разом стряхнув блаженное умиротворенное состояние, накрывшее его после ночи любви и страсти. Он ошеломленно смотрел на юношу, недоумевая, что страшного могло стрястись за те несколько кратких часов, которые они проспали в одной постели, теперь сплошь сбитой и запятнанной спермой после происшедшего вчера «побоища».
- А разве ты не хотел? - Тристан нахмурился.
Однако едва эти слова были произнесены, против воли выдавая его растерянность, мужчина понял, что совершил еще одну ошибку, которую можно было бы назвать роковой без преувеличения: он никогда не видел такого лица у Айсена, и никогда больше не хотел бы увидеть! Несколько мгновений, побледневший до восковой смертельной синевы, юноша молчал, глядя на возлюбленного расширенными и какими-то… жутко выцветшими глазами.
И под этим взглядом Тристан не мог не то что пошевелиться или что-то сказать - все мысли застыли осколками льдинок на лету.
- Хотел, - ровно согласился Айсен, и чему-то сосредоточенно кивнул. - Но больше - не надо!!
Ему больно… Больно так, что он едва может дышать, не может даже плакать…
- Айсен! - Тристан вскочил, не озаботившись о собственной наготе.
Юноша, уже почти переступивший порог, обернулся на свое имя и тихо спросил:
- Разве любимых - перебирают, словно залежалый товар на лотке?…
Дверь захлопнулась, как крышка гроба, отсекая прошлое - счастливое ли, нет - к прошлому, и оставляя холодное серое настоящее, которое уже не с кем было разделить даже в мечтах.
А на пыльном полу валялась забытая смятая лента шапеля… Шелковым бутоном на могиле.
***
Иногда бывает достаточно одного не сказанного вовремя слова. Простой обыденной фразы, которую привычно бросаешь между делом, или наоборот, забываешь о ней, подразумевая, что все и без нее ясно. Одно слово - произнесенное либо нет - иногда может стать между людьми крепче, чем любые стены, уязвить вернее любого оскорбления и ранить надежнее самой острой стали.
Иногда одно только слово, озвученное либо сохраненное молчанием, но от этого не менее значимое, - может спасти. А может убить, как опасное снадобье, рассчитанное небрежным лекарем и данное больному в неверной пропорции в неурочное время…
Айсен шел, не видя дороги перед собой. Почему-то казалось, что любимый вот-вот догонит его, окликнет, остановит и скажет, что он снова ошибся, чего-то не понял и позволил страхам взять верх.
Скажет, что любит.
Или просто обнимет молча…
Обмани хотя бы!! Любимый…
Мне хватит, я же поверю… Всему поверю уже.
Легко обмануть того, кто хочет обмануться, и даже шлюхам врут о любви! К добру ли к худу, Тристан с ним безжалостно честен. Он способен ухаживать, беседовать, устроить восхитительную прогулку и подарить умопомрачительную ночь страсти, но в самом главном никогда не солжет. Просто тогда, три года назад, наивный мальчик впервые столкнулся с лаской и принял ее за нечто большее, а теперь все повторилось. Только рабу достаточно было щелкнуть пальцами, а свободных принято очаровывать…
«Рядом с тобой я схожу с ума…» - это можно назвать как угодно: влечением, наваждением, одержимостью, страстью… Но не любовью.
Что ж, когда разбиваются мечты, - это больно. Но когда уже не о чем мечтать и не во что верить, а слово «ждать» означает лишь следующий год в отмеренной череде - тогда понимаешь, что значит действительно умереть.
Любимый… Неужели я совсем ничего для тебя не значу?
Я отдал тебе всего себя, но тебе было этого мало!
Я ждал тебя столько дней, но тебя это не тронуло.
Я изменил себя ради того, чтобы быть вместе, - но ты не понял.
Я ничего не просил взамен, и ты не пожелал подарить даже иллюзии.
Ты смотрел со стороны, как я умираю без тебя, но не подошел, чтобы прекратить это. Ты пришел, когда хотел и снова взял то, что хотел, отбросив все остальное… За что?
Растоптанные осколки разбитого сердца медленно осыпались в пыль, под ноги безразличных прохожих. Айсен из последних сил пытался взять себя в руки, хотя бы внешне изобразить спокойствие, зная, что куда бы он не пошел, его не оставят самому себе, - а именно этого сейчас хотелось больше всего.
Нет, его не будут донимать расспросами, но взгляды, полные сочувствия, резали хуже ножа и вряд ли он смог бы это выдержать. С другой стороны, Кантор наверняка душу вынет! - Молодой человек остановился и, растирая ноющие виски, попытался определиться, куда же ему все-таки идти.
От нелегкого выбора его избавили самым неожиданным способом:
- Вот, кто нам нужен! - расплылась в довольной улыбке физиономия отца Конана, обнаружив искомого прямиком у порога храма Божьего. - Пришел ли ты покаяться в грехах?
- Нет… - растеряно выдал Айсен первое и самое правдивое, что пришло на ум.
Отец Конан вздохнул с притворным сожалением, определенно получая от происходящего огромное удовольствие, и снова расплылся в улыбке, благостно кивая своим спутникам.
Движимый простейшим инстинктом самосохранения, юноша метнулся в сторону, но его ждала очередная неудача… А он-то, наивный, думал, что хуже быть не может!!
Потерял… И только сейчас понял, что потерял.
Никогда уже не будет маленького котенка, трущегося о его руку, и лепетавшего «господин» так, как иным не дано признаваться в любви…
В этом ли дело? В этом ли причина выматывающей душу боли?
Или все- таки в том, что и этого, нового Айсена, он тоже потерял за какую-то пару дней?
Потерял то, что даже не успел узнать и понять! Айсен… Он не знал и не помнил юношу таким: интригующая помимо намерений, мягкая улыбка, золотые лучики света в глазах, голос струн, более красноречивый под тонкими проворными пальцами, чем любые слова… Мальчик не просто расцвел, распустился дождавшимся, наконец, дождя побегом на пустынном бархане, он на самом деле полностью изменил себя, каким-то образом ухитрившись оставить цельным единственно важное. Ранимая, остро чувствовавшая натура опиралась на стальной стержень, не сломавшийся во всех обстоятельствах жизни юноши, - порой неприятных, порой откровенно грязных, а порой по-настоящему страшных.
Хотелось кричать: я очнулся, одумался! Больше всего сейчас Тристан мечтал воздать его единственному сторицей все то, что когда-то отобрал у него, чтобы каждый миг для любимого стал сказкой…
Он ведь, слепой дурак, ни мало не смутившись, уже замахнулся на куда большее! Себя не переделаешь: прежде, чем начинать что-то, нужно знать, что именно ты начинаешь. Вот мужчина и задумался всерьез, что может предложить незнакомому Айсену стоящего, кроме себя ненаглядного и пустующего места любимого наложника, которое не устроит уже обоих. Хаджи Фейран даже задумался о предложении брата: с богом он как-нибудь договорится, практика образуется со временем, зато ломать юноше только-только устоявшуюся жизнь казалось кощунством.
Промолчал… не желая набрасываться сразу, пытаясь прежде вернуть им то, чего не было, и даже не понял, что опоздал.
Во всем опоздал! И потерял то единственное, что с пафосом можно было бы назвать смыслом жизни.
Потерял за несколько первых минут долгожданной встречи, лелея свою в который раз неизвестно чем уязвленную гордость. Пребывая в самодовольной эгоистичной самоуверенности, что уж он-то - столп праведности, образец благородства и опора нравственности, - никак не меньше! Куда уж там маленькому негоднику-невольнику, посмевшему смутить высокие помыслы своими синими прозрачными глазищами… Посмеялся бы над собой сейчас, если бы не было так горько и так страшно!
