Михаил Дубовсков - «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» Комментарии к книге Пушкина «Тайные записки»
И еще — миф рисует нам Пушкина как вечного оппозиционера, бунтаря, певца Вольности и одновременно — любителя всяческих вольностей, потому неудивительно, что на обывательском уровне свободолюбивый дух претворяется в неутомимый либертинаж. И в полном соответствии с античной схемой мифа — Пушкин в творчестве и в жизни сверходарен, неутомим, богоравен, но в то же время и уязвим, как были уязвимы Ахиллес и Геракл (недаром «Записки» обрываются накануне дуэли, исход же ее известен). «Тайные записки» — не единственное произведение, в коем Пушкин предстает носителем выдающихся мужских статей. Например, опубликован «Донжуанский список Пушкина». До сих пор не менее, чем творческая история написания тех или иных пушкинских стихотворений, занимает исследователей и читателей вопрос: кому из знакомых поэту дам эти стихи посвящены? И что за «чудное мгновенье» случилось у поэта с Анной Керн? Изменяла ли ему венчанная жена Натали с императором? А с Дантесом? Были ли у Пушкина незаконные дети от крепостных девок? И где территориально—в Михайловском или в Болдине? Отсутствие привычки говорить на подобные темы спокойно и обоснованно лишь подогревает жадный интерес. А ностальгия по прошлому, по безвозвратно ушедшему «золотому веку» придает пушкинскому мифу особую притягательность («Где ты, наша юность, где ты, наша слава, — золотое время крепостного права?»). Потому и книги, подобные «Тайным запискам», почти что обречены на сенсационный успех. Кроме того, сенсационность усиливается еще одним мифом, гласящим, что буде книга запрещена советской цензурой и ругаема в официальной советской печати, то уж наверняка в ней написана если не правда, то нечто весьма и весьма интересное. Это не всегда верно: книги запрещались по самым разным поводам и просто на всякий случай, «как бы чего не вышло» — но какое дело мифу до истины?
Очень может быть, что «Тайные записки» представляют собой литературную мистификацию, в чем для истории литературы нет ничего необычного, — и сам поэт Александр Сергеевич Пушкин выступал как публикатор наследия покойного прозаика Ивана Петровича Белкина, «автора повестей»; а другой раз вывел самого себя в третьем лице под инициалом — латинской литерой Р. — в «Романе в письмах». И если «Записки» — мистификация, то мы не собираемся ни ее разоблачать, ни вставать на ее защиту. Но книга, имеющая столь бурную историю, так явно выразившая срез пушкинского мифа, свойственный именно нашему непростому времени — концу прошлого века — и именно неподцензурной русской ментальности (как и многие другие интеллектуалы, Михаил Армалинский в 70-х годах минувшего столетия эмигрировал из СССР), такая книга должна быть издана в России, дабы стать наконец доступной нашему современнику и соотечественнику. Хотя бы для того, чтобы перестать быть сенсацией, ибо сладок только запретный плод, а откусишь от него — и, не ровен час, вкус познанного добра и зла может показаться горьким. Пример тому — тот же «Лука Мудищев», почти двести лет ходивший в списках или печатавшийся тайно и ограниченным тиражом, после научной, комментированной, общедоступной публикации ныне привлекает внимание лишь историков литературы да искушенных любителей жанра. Была легенда — теперь это просто литературный памятник. Кроме того, о чем уже было сказано, «Записки» представляют интерес и сами по себе, безотносительно к вопросу о своей подлинности, являясь в своем роде образцом столь редкого для родной литературы жанра. Вот мы и взяли на себя задачу, не ища скандальной популярности, просто поставить точку в многолетней дискуссии, которая без наличия доступного текста была зачастую лишь сотрясанием воздуха. А читатель сам разберется, что это за книга — поношение ли великого поэта или еще один камешек в основание «нерукотворного памятника».
При подготовке «Тайных записок» к изданию состоялась весьма интересная переписка с американским издательством «M.I.P. Company» и самим Михаилом Армалинским. В результате публикатор и правообладатели согласились на мелкую стилистическую правку (в частности, заменены инициалы героев — русские на латинские, уточнена пунктуация и сделаны еще некоторые незначительные изменения), но сама книга в точности воспроизводит американскую публикацию 1986 года, неоднократно тиражировавшуюся как по-русски, так и в переводах на другие языки. Что же до содержания, духа эпохи, достоверности фактов, оправданности языка «Записок» (а если верить «Необходимому предисловию», текст является переводом зашифрованного французского подлинника, ныне безнадежно утраченного), то за все это отвечает автор, кем бы он ни был. Многажды разруганные, обвиненные во всех смертных грехах, разобранные исследователями по косточкам, «Тайные записки», мы надеемся, начинают новый этап своего многострадального бытия — в России. Вероятно, и это издание в серии «Русская потаенная литература» вызовет споры, нападки или восторги, новый виток практической «парапушкинистики». Но как сказал некогда сам герой «Тайных записок»: «Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспаривай глупца».
Ольга Воздвиженская
И следующее предисловие человека, благодаря которому это произведение увидело свет, — Михаила Армалинского (http://www.mipco.com).
НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДИСЛОВИЕВ 1976 году я решил эмигрировать в Америку. Чтобы собрать деньги на отъезд, я стал распродавать свою библиотеку.
Ко мне в комнату потекла череда друзей и знакомых, а потом и чужих людей, желающих купить мои книги. Однажды ко мне пришел старый и благообразный человек. Он представился как знакомый моего знакомого, имени которого я не мог припомнить. Впрочем, в то время я уже и не заботился, кто ко мне приходил, главное было — чтобы он купил книги.
Мой гость назвался Николаем Павловичем. В глазах его жил свет давних времен, который с годами не слабеет, а усиливается. Николай Павлович выбрал несколько книг по русской истории, но, узнав цену, купил только одну. Он сказал, что у него нет с собой больше денег и что он зайдет завтра вечером забрать остальные книги. Он пришел, как и обещал, и мы разговорились. Я предложил ему выпить чаю; он с радостью согласился.
Его белые зубы звонко ударялись о чашку, и он смущенно объяснил, что еще не привык к новому протезу.
Николай Павлович прямо спросил меня, собрался ли я уезжать. «Если отпустят», — сказал я. Он заметно оживился, узнав о моем намерении, и уже беззвучно обращался со второй чашкой чаю. В разговоре выяснилось, что он живет один, неподалеку от меня, в коммунальной квартире. По профессии он историк, и предмет его исследований — первая половина XIX века. Когда я рассказал о себе, он попросил меня дать почитать мои стихи. Я дал ему несколько листов. Он не стал читать стихи при мне, а свернул листы в трубочку, засунул их во внутренний карман пиджака и сказал, что будет читать их дома. Мне это понравилось. Он мне вообще нравился. Не по годам стройный и подвижный, он мог сойти за мужчину средних лет, если смотреть на него со спины. Только лицо, шея и кисти рук не оставляли сомнений в его возрасте.
Через несколько дней Николай Павлович опять пришел ко мне, и мы допоздна говорили о поэзии. Он спросил, собираюсь ли я взять с собой свои рукописи. Я сказал, что попытаюсь переправить их через голландского посла. И тогда он попросил передать послу его рукопись. На мой вопрос, о чем эта рукопись, он предупредительно заверил меня, что в ней нет ничего антисоветского и что это — дневниковые записки конца тридцатых годов прошлого века. Записки эти были зашифрованы, и Николай Павлович работал над их расшифровкой много лет. Особую сложность составляло то, что записки были написаны по-французски, за исключением отдельных русских слов и выражений, но безупречное знание языка помогло Николаю Павловичу довести дело до конца и, расшифровав, перевести все на русский язык.
Я поинтересовался, чьи это записки, но он ответил, что пусть это будет для меня сюрпризом, если я соглашусь передать их голландскому послу. Я согласился.
Николай Павлович решил принести записки вечером накануне моего отъезда в Москву — тогда я уже получил разрешение и носился по городу, добывая различные справки, необходимые для получения визы.
— А почему бы вам не попытаться издать записки здесь? — наивно спросил я его. — Ведь, если они представляют исторический интерес, их могут опубликовать — полтора века обезопасят любые события. — Заблуждаетесь, молодой человек, — возразил мне Николай Павлович, — вне зависимости от того, сколько веков прошло, кумир — если он все еще кумир — остается неприкосновенным.
Николай Павлович опаздывал, и я уже отчаялся его увидеть. У подъезда стояло такси, которое должно было отвезти меня на Московский вокзал. До отхода поезда оставалось меньше часа. У Николая Павловича телефона не было, адреса его я не знал, и я уже решился уходить, как раздался звонок в дверь. Это был он. В руках он держал папку с тесемками. Он тяжело дышал — лифт был сломан, и ему пришлось взбираться на пятый этаж. Я положил папку в сумку, и Николай Павлович проводил меня до такси.
