Игорь Михайлов - Сказка, скользкая немножко
весь лучится, ждя похвал:
гороскоп, мол, не солгал!
Царь ему: - Постой покуда!
Покажи-ка, дочка, чудо!
Та же целкою прямой
вся закрылась простыней:
- Ах, как стыдно! Ах, не надо!
Ах, ни слова! Ах, ни взгляда!..
А Гондон? Гондон пропал,
как и вовсе не бывал.
Ване музыка играет,
Ваню гости поздравляют,
стол на миллион персон
всякой снедью нагружен.
Он целуется порою
с молодой свой женою
с той, что всех других нежней,
и невинней, и скромней,
с ножкой, стройной чрезвычайно,
с грудью, как две чашки чайных,
как два торта небольших
с розой кремовой на них.
Смуглолица, черноглаза,
и породу видно сразу...
а слова ее пестры,
и занятны, и остры,
словно птички щебетанье,
словно речки лепетанье,
засмеется - смех шальной,
как луч солнца над волной.
Бубны бьют, грохочут пушки...
Рядом с Ваней мать-старушка
сладкой патокой плывет,
пьяной радостью цветет.
Гости едут отовсюду,
вся страна дивится чуду,
вся страна гордится им...
Каждым гостем, как родным,
Ваня сам спешит заняться...
Вдруг как охнет - и за яйца.
Но лукавый голосок
раздается из порток:
- Не знаком ли ты немножко
с божьей тварью Мандавошкой?
Ангел мой! В твой лучший час
я пришла поздравить вас!
Ваня радостный, польщенный
Мандавошечку смущенно
в обе руки нежно взял,
от души расцеловал,
садит с матушкой родною:
- Будешь гостьей дорогою,
а когда детей родим
будешь нянюшкою им!
Целый год в пирах проходит...
Наконец Иван уходит
на пуховую кровать
целку милую ломать.
Много долгих лет счастливых
проеблись они ретиво,
как дай Бог и нам, и вам,
мне и всем моим друзьям...
За болотами пустыми,
за лесами за густыми,
за кирпичною стеной,
за коричневой горой
мимо них я шел полянкой,
да и ногу стер портянкой.
Вспомнив старые года,
я к ним в горницу тогда
заглянул переобуться
до сих пор они ебутся!
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Так зимою этой лютой,
в очень трудную минуту,
где бы каждый духом пал,
эту сказку я писал.
И похабной этой сказкой,
как девичьей нежной лаской,
успокаивал себя,
вспоминая про тебя.
Да, скажу тебе украдкой:
о тебе я грезил сладко...
Самоеб... Да ну его!
Я б тебя и без него
еб неплохо, дорогая,
еб без меры и без края,
еб бы месяц, еб бы год,
всю бы жизнь напролет!
Но при этом твердо знаю,
наши ласки вспоминая,
что твоя б, мой друг, пизда
не взорвалась никогда!
И ничья - да будь ей пропад!
огнедышащая жопа
нас с тобой не разлучит
и меня не устрашит.
Сраку грозную ощеря,
гонит пусть назад к пещере
я скажу, что ты - моя
и останусь вольным я...
Что ж, прощай, хмельное слово!
Лавры нового Баркова
дай мне ото всех и вся,
как мне Мельников клялся...
ПРИМЕЧАНИЕ.
Эта поэма является очень вольным переложением польской сказки, рассказанной автору в Печлаге доктором Шимборским - одним из тех поляков, которые оказались в советских лагерях после захвата Польши Германией и СССР в 1939 году.
Мельников - один из ближайших друзей автора по лагерю.
