Гаджимурад Гасанов - Зайнаб
— Здравствуйте, тете Ханум! Принимаете неожиданного гостя издалека? — Муса еще за порогом ворот в кулак глухо закашлял, чтобы его появление для старой женщины не стало неожиданностью.
— Здравствуй, здравствуй, ты наш дорогой! Поднимись на веранду, дай взгляну на тебя, какой стал! — подолом платья стряхнув табуретку, пыталась усадить его туда.
Тетя Ханум потянулась к Мусе, обняла его и прижала его к своей груди. — В этом доме, хоть он не богат красными шелками, всегда рады такому богатырю, как ты. Ты как только объявился в селении, мне сказали, куда ты заглянул… Да, нехорошо поступили с твоим другом Ахмедом… Он стал жертвой мошенников. Вдруг ни с того, ни с сего он решился стать бизнесменом. Он открыл свое фермерское хозяйство. Кто-то ему дал какие-то кредиты, он не сумел их вернуть. Мрачные бородатые ребята на него объявили охоту. Он с семьей снялся с насиженного места, говорят, прячется где-то на севере России. Видишь, этот «меченный черт» со своей перестройкой куда завел советский народ! Чтобы ему пусто было! Одни гибнут от безысходности, другие от бессмысленной братоубийственной войны, третьи от пуль конкурентов в бизнесе! О, Аллах, наставь своих рабов, сбившихся с пути, на путь истины и правды! Убереги их от козней Иблиса и коварных женщин! Дай хлеба детям, убереги наш мир от мрака потустороннего мира, войн и насилия!.. Зарият, внученка! Выйди на веранду, глянь, кто к нам пришел! А мы не знали, на кого оставить наш дом… Аллах услышал нас и послал помощника.
На веранду выскочила Зарият. Зазвенел, засиял ее голос серебряным колокольчиком. Она обняла Мусу, поцеловала его в щеку:
— Муса…Дядя Муса! — на ее щеках заблестели слезы. — Наш любимый дядя Муса! Где ты был, на кого ты нас оставил? Наши глаза ослепли от слез, выжидая тебя!
Не только в родном селении, но во всем округе не было человека, который не знал тетю Ханум, хотя бы слышал о ней. И в этих местах не остался человек, который знал бы, сколько лет в этом мире живет бабаушка Ханум. От прожитых лет ее молодое и красивое тело, как у косули, обветшало, со временем согнулось, как подкова, тогда живые, полные сил глаза сегодня еле различали знакомых людей, однако, как в молодые годы, она не потеряла живую память, остроту и правильность речи.
Как и в тридцать-сорок лет, и сегодня сельчане, проходящие мимо дома бабашки Ханум, зимой и поздней осенью видели или за прочесыванием шерсти, за веретеном, весной и летом, или сидящей на отшлифованном со временем камне возле ворот, как только его пригревал камень, ушедшей в свои нескончаемые мысли. Так уходили дни, недели, лето сменялось на осень, осень на зиму, зима на весну, а неугомонный Рубас-чай, протекающий мимо из года в год подтачивал гранит гор, в селении старые уходили один за другим, но по душу бабушки Ханум Азраиль, почему-то, не торопился.
Бабушка Ханум было прорицательницей, народной целительницей, которая знала, что сегодня происходит, что было, что будет. Почему Всевышний одним людям дает только сыновей, другим только дочерей, почему люди растут, похожими на шакалов, на гиен, на ослов, на тигров. Почему Он одним дает природную красоту, других лишает этого, почему одни люди рождаются слишком умными, других Он лишает разума. Она знала сотни и тысячи народных песен, притчей, сказок, сама их придумывала, виртуозно играла на чунгуре, пела, а когда она начинала рассказы о своих девичьих годах, в годах ее зрелости сельчане, пораженные глубиной ее ума, рассуждений, меткостью изречений, слушали ее с открытыми ртами.
Дом бабушки Ханум находился в центре села, рядом с мечетью, у гончарного цеха, там, где по утрам и вечерам местные мужчины собирались на сельский сход. Поэтом в дождливые, снежные дни, когда в горах гудели бураны, гремели громы, мужчины от непогоды укрывались под большим крытым навесом у бабушки Ханум, а осенью, в пору сводеб, сельских праздников, когда в село заглядывали пахлеваны с шутами, ашуги, это помещение моментально превращалось в танцевальную площадку. И по несколько дней там не замолкали песни, трели зурны, бой барабанов. А когда наступал праздник весны «Эвелцан», сельская молодежь там снаряжала по нескольку кочелей и от пятницы до пятницы катались на качелях, пели, плясали, устраивали разные игры, выбирали себе невест и женихов. Одним словом, двери дома бабушки Ханум в любое время года были открыты для желанных гостей.
Хотя дом бабашки Ханум был ветхий, старинной конструкции, но там всегда соблюдались чистота и порядок. Глиняный пол в неделю один раз сельские женщины по очереди красили черной речной глиной, паласы, тавлинские шубы вытряхивали, выветривали во дворе, ей в джамаатовском тендыре пекли хлеб, сельские мужчины по очереди ходили за ее скотом, пока не наступила перестройка, пока не пошла сумятица в умах сельских жителей.
Зарият была единственной дочерью его погибшего сына на афганской войне. Молодая, красивая жена сына не выдержала разлуку с мужем, от горя сошла с ума и сбросилась с гор. Зарият была единственным близким человеком, отрадой, надеждой, что осталось у тети Ханум на этом свете. Так, что она берегла дочку, как зеницу ока, воспитывала, ни в чем не отказывая. Она даже не заметила, как в один день Зарият выросла и стала живой, красиво, своевольной девушкой. Вместе с бабушкой летом она пасла колхозных овец в горах, зимой в прикаспийских степях, и на вольных суровых ветрах ее красивое, выразительное лицо приобрело цвет меди, а гордо вытянутое тело мощным, сильным, ловким, как у степной рыси. В горах, среди девушек, растущих на чистых ключах, бьющихся прямо из недр гор, нежащихся в волнах ревущих горных рек и речушек, вбирающих в себя красоту утренних зорь, загадочность вечерних сумерек, неповторимость Млечного пути ночных небес, в лице каждой второй находить красавицу не трудно. Но когда видели дикую красоту Зарият, от которой многие мужчины уходило в ступор, думалось, неужели это плод любви мужчины и женщины, или игра природы на лике какого-то горного цветка, или посланник небес, чтобы удивить и ошеломить людей ни земле. Дикая красота и прямолинейность, беспредельная бедность и безграничная душевная чистота, молодецкая удаль и девичья наивность — все эти противоречивые черты характера главенствовали в ее душе.
Самое красивое, что есть у Зарият, были ее глаза, черные, как гагат, живые и всевидящие, как у куницы, заглядывающие в самые потаенные уголки души. С ее очень выразительного овального медного цвета лица смотрелся чуть удлиненный узкий прямой нос, на кончике чуть загнутый вверх; удивительно красиво вырезанные узкие ноздри при каждом ее вдохе и выдохе трепетно вздрагивали, возбуждая, сводя мужчин с ума; казалось, вот они трепетно задышат, шумно захрапят, как ноздри необъезженной породистой кобылицы; она нетерпеливо ударит в землю копытой, отбрасывая искры, разбежится и полетит в степь. Ее верхняя губа, розовыая и влажная, была вывернута наружу и была чуть толше, чем нижняя, от этого она не теряла красоту, наоборот, прибавляла ее дикой красоте неповторимость, какой-то загадочный шарм; из-за ее чуть приоткрытых губ выглядывали зубы необычайной белизны, только верхние зубы были чуть больше нижних, подчеркивая ее дикий и необузданный нрав; хотя ее ноги, руки, особенно продолговатые глаза смотрелись крупнее и несоразмернее габаритам ее тела, они не портили ее естественную красоту, а делали еще более красивой и желанной; когда она смеялась, в ее глазах отражалась вся политра дикой и неповторимой горной красоты; напрашивался вопрос, как могла расцвести это красота среди этих диких гор и степей, в непосильном для девушки труде, рядом с этими вонючими овцами, под стужей, палящими лучами солнца, дубящим кожу ее лица и тела.
Бабушка Ханум души не чаяла в своей внучке, такой же любовью ей отвечала и Зарият. Только внучка росла чрезмерно самостоятельной, с необузданным характером, капризной, своевольной, не в чем не отказывая своим прихотям, не от кого независимой, бесшабашной. От того многие мужчины, любя ее до безгранично, избегали ее, боясь ее крутого нрава, хлесткого слова. Зарият то ли не понимала, что ее боятся, сторонятся мужчины, то ли, понимая, от этого еще сильнее хмелела и становилась ее круче.
Если она находила какое-то свободное время от работы, то летом она уходила высоко в горы, в поисках неизведанного, неоткрытого ею, открывала те чистые ключи, вкус которых до сих пор еще не испробовал ни один чабан, ни один охотник, находила целые лежбища стай горных индеек, лазила по тем пещерам пещерных медведей, где не побывал ни один охотник, дружила с волками, в дремущих ущельях находила горячие родники, где часами нежилась в их чистейших струях, зимой в степи парила там, где парят только степные орлы, терялась там, где ходят только одни степные барсы, где с шапками могучих степных барханов играет только один неугомонный ветер.
Зарият больше всего она любила горы, бескрайные альпийские луга, где она себя чувствовала им родной и близкой. Ей казалось, что она ограмная белая береза, с мощным гладким стволом, сильными и глубокими корнями. И все горные ручьи, ручейки из утробов Джуфдага, Каркулдага, Урцмидага сначала вливаются в нее, растекаясь по большим и малым кровеносным сосудам, из ее пуповины они выливаются в большие и малые каньоны, ущелья, и, собираясь в большие малые реки, уносятся в Каспийское море, оттуда, превращаясь в туманы, дожденосные тучи, они опять поднимаются высоко в ее родные горы, чтобы опять повторить свою круговерть.
