Игорь Кон - СЕКСУАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА В РОССИИ Клубничка на березке
Уже в середине 1930-х годов начинается постепенная, но глубокая и радикальная смена фразеологии. Если сексофобия 1920-х годов подкреплялась доводами классовой целесообразности и механистическими теориями о возможности и необходимости переключения "половой энергии" на более возвышенные социальные цели, то теперь на первый план выступает закамуфлированная заботой об укреплении брака и семьи морализация.
Буржуазная и крестьянская семья, имевшая частную собственность, была автономна от государства, поэтому большевики пытались ее разрушить или хотя бы ослабить путем обобществления быта и воспитания детей. В 1920-х гг. проводилось активное "рассемейнивание" быта, направленное на то, чтобы "спасти домохозяек из кухонного рабства".[119]Строились дома нового быта, домовые коммуны, в которых не было индивидуальных кухонь, этого "сильнейшего символа нуклеарной семьи". Однако эта политика обанкротилась, - общественное питание и воспитание, в любых формах, оказались гораздо хуже семейно-домашних.
Своеобразным символом этого провала лично для меня стал один ленинградский дом на улице Рубинштейна, который старожилы этого района иронически называли "слезой социализма". В начале 1930-х годов он был выстроен писательским кооперативом, причем, исходя из перспективы скорого отмирания семейного быта, вместо отдельных квартирных кухонь в нем была построена хорошая общая столовая. Но семейный быт так и не умер, и люди вынуждены были установить газовые плиты в жилых комнатах или на лестничных клетках. Когда в 1960-х и последующих годах создавались новые проекты "домов нового быта", я всегда вспоминал этот опыт... Недолго продержались и студенческие коммуны (одна из самых больших, 275 членов, существовала в моей будущей alma mater, Ленинградском педагогическом институте имени Герцена). Хотя для обобществления быта молодежная среда объективно наиболее благоприятна, одной из трудностей коммунарской жизни было именно то, что "политика открытых дверей мешала сексуальной жизни".[120]
Возврат к идеалам стабильного брака и семьи казался отступлением от первоначальной коммунистической идеологии, и многие западные ученые громко торжествовали по этому поводу. На самом же деле апелляция к стабильности брака и возрождение "семейной" идеологии были не столько отступлением, сколько проявлением растущего общего консерватизма советского общества. К тому же, речь шла уже о совершенно другой семье. Лишенная частной собственности "новая советская семья", все доходы и жизнь которой зависели от государства, не только не могла быть независимой от него, но сама становилась эффективной ячейкой социального контроля над личностью. Государство укрепляло зависимость индивида, будь то ребенок или супруг, от семейного коллектива прежде всего потому, что этот коллектив сам был зависим от государства и помогал ему контролировать своих членов.
Как заметил тот же Оруэлл, "семью отменить нельзя, напротив, любовь к детям, сохранившуюся почти в прежнем виде, поощряют. Детей же систематически настраивают против родителей, учат шпионить за ними и доносить об их отклонениях. По существу, семья стала придатком полиции мыслей. К каждому человеку круглые сутки приставлен осведомитель - его близкий".[121]
В 1936г. была усложнена процедура расторжения брака. Само по себе это решение было правильным, поскольку развод в СССР был узаконен, но практически не упорядочен, один из супругов мог расторгнуть брак простым заявлением в контору ЗАГСа (записи актов гражданского состояния), даже не поставив в известность другого. Но вместе с тем это была еще одна административно-правовая мера, ограничивающая права личности. С 1944 г. развод стало возможно оформить только через суд, причем решение зависело не только и не столько от закона, сколько от тех инструкций, которые в данный период времени получали судьи.
Курс на укрепление стабильности брака и семьи любой ценой, сопровождавшийся все более резкими нападками на "анархическую" сексуальность, внешне выглядел вполне респектабельно. Люди, не имевшие из-за своей необразованности и закомплексованности даже слов для осознания и выражения сложных эротических переживаний, были искренне убеждены в том, что так и должно быть, что свободно говорить о сексе могут только развратники и извращенцы. Здоровый секс - он простой и незамысловатый, зачем тут вообще слова?
Сексуальная нетерпимость, за которой часто скрывается личная сексуальная озабоченность и тревожность, становится существенным аспектом и элементом глобальной социальной нетерпимости. Если раньше секс старались просто ограничить, ввести в определенные рамки, то теперь его полностью отрицают, загоняют обратно в подполье, из которого он только-только стал выбираться. Сексуальность, эротика и все, что с ними связано, подаются исключительно в отрицательной тональности, как нечто враждебное социальному порядку, семье, культуре и нравственности.
Если бы сексофобия была только частью официальной идеологии, было бы еще не так страшно: рано или поздно, особенно после смерти Сталина, запреты ослабевали, с ними переставали считаться, нарушать их было даже почетно. Но против эротики действовали не только партийная идеология, но и повседневный быт.
Крестьянская сексуальная культура предреволюционного прошлого не отличалась изощренностью и элегантностью. Советская власть не разрешила унаследованные от прошлого проблемы, а усугубила их.
Прежде всего, сексуальной, как и всякой другой, интимности препятствовали плохие жилищные условия. Миллионы людей многие годы, нередко всю жизнь были вынуждены жить в общежитиях или коммунальных квартирах. Взрослые женатые дети годами жили в одной комнате с родителями. О какой сексуальной интимности можно говорить, когда все видно и слышно?
"У нас никогда не было собственных комнат, чтобы затаскивать туда наших девочек, и у наших девочек комнат не было тоже, - вспоминает поэт Иосиф Бродский (родился в 1940 г.). - Наши романы были, главным образом, прогулочные и разговорные, набралась бы сногсшибательная сумма, если бы с нас тогда брали за километр. Старые склады, набережные реки в промышленных районах, твердые скамейки в мокрых скверах, холодные подъезды учреждений - вот типичные декорации первых наших пневматических услад".[122]
На вопрос: "Что мешало вашей сексуальной жизни в СССР?" из 140 опрошенных Марком Поповским эмигрантов, 126 назвали отсутствие квартиры, 122 - отсутствие отдельной спальни, 93 - излишнее внимание соседей по квартире.[123] По данным Сергея Голода, в 1981 г. треть так называемых молодых семей проживали совместно с родителями мужа или жены, хотя вели раздельное хозяйство, и главной трудностью для них были организация домашнего хозяйства и напряженные отношения с родственниками.[124]
А вот письмо, опубликованное "СПИД-инфо" в 1992 году:
Мы с женой живем у моих родителей, и у мамочки очень милая привычка - ввалиться к нам в комнату, когда мы занимаемся тем самым. Ест дверь закрыта на ключ или забаррикадирована стулом, стучится до посинения. И ночью присматривается, что там вытворяют эти резвые детки. Мы уже привыкли и не соскакиваем друг с друга, когда она войдет, а сначала очень по нервам било.
У этой пары все-таки есть комната, где можно кое-как уединиться. У многих молодых супругов такой возможности вообще нет. Еще хуже было положение холостяков. Вопрос "Где?" был и остается самым трудным вопросом советско-русского секса. Как сказал Поповскому один московский скульптор: "Мы рождаемся в парадном, любим в парадном и умираем в парадном".[125]
Поселиться в гостинице, даже если бы это было просто (на самом деле мест в гостиницах катастрофически не хватало, получить номер можно было только по блату или за взятку), с человеком другого пола, с которым вы не состоите в зарегистрированном браке, юридически невозможно. В городе, где вы прописаны, вы вообще не имели права снять номер в гостинице: гостиницы существовали только для приезжих. Человек, который потерял ключ от квартиры или поссорился с женой, должен был ночевать у друзей или на улице, в гостиницу его не пускали.
Чтобы привести к себе в номер гостя другого пола, даже днем и на короткий срок, нужно было выдержать целую битву с администрацией. Многочисленные дежурные по этажам только тем и занимались, что следили за нравственностью жильцов, устраивая на них облавы и рассылая потом доносы по месту работы. За парками и садами следила милиция, да и климат в России суровый. Люди изворачивались, как могли: снимали на 45 минут номера в банях, пользовались комнатами отсутствующих товарищей, превращали в бордели санатории и дома отдыха. Человек, имевший собственную холостяцкую квартиру, выдерживал постоянный нажим со стороны друзей и товарищей, мечтавших воспользоваться ею хотя бы на одну ночь.
