Лана Ланитова - Глаша
«Смешно, ему! Умник нашелся – советы мне давать! Как велю – так и будут все крутиться! Пока я еще тут хозяйка! Дай волю – он бы гарем здесь завел, навроде султана турецкого. И в кого он до баб такой падкий уродился? Ферлакур![64]» – думала про себя Анна Федоровна.
Вернувшись от Звонарева, Глаша тихонько, пока ее не видела Петровна, ушла прогуляться по саду. У Махневых был фруктовый сад, всего около двенадцати десятин земли. В нем прекрасно плодоносили некоторые сорта яблок, слив и груш. Особенно были хороши и душисты антоновка, белый и полосатый налив, апорт, боровинка и анис. Сад к этому времени стал полон созревших розовых, ярко-красных и желтых плодов, подернутых белым восковым налетом. Тяжелые гирлянды веток с потемневшими листьями склонялись до земли, влажный свежий воздух, густо напоенный душистыми яблочными ароматами, стелился над верхушками деревьев.
Глаза любовались этой щедрой, почти сказочной красотой, ноздри трепетно вдыхали пьянящий яблочный дух. Солнце стояло высоко, прямые и сильные лучи, играя на ветвях деревьев, ярко освещали весь полуденный сад. Глаша медленно шла, под ногами хрустел гравий, аккуратно убранные, ровные садовые дорожки были пусты. Порывы легкого ветра чуть натягивали тонкое шерстяное платье, выделяя скульптурные линии стройной Глашиной фигуры.
Позади захрустел гравий, она услышала чьи-то шаги. Оглянувшись, Глаша увидела, что к ней стремительно приближался Владимир.
После недавнего разговора с матерью, Владимира неприятно взволновала новость о возможном и скором замужестве Глафиры Сергеевны. Громко и настойчиво в нем заговорил собственник, теряющий одну из своих любимых игрушек. Несчастная его родственница занимала далеко не самое почетное место в коллекции женских душ и тел, так как, по его мнению, слишком быстро, без особых усилий и борьбы досталась ему в полное и безграничное распоряжение. Однако он осознавал, что в отличие от многочисленных любовниц из крепостных, Глафира представляла собой более тонкую и породистую штучку. Она была по-девичьи мечтательна и влюбчива, неопытна и ранима, хорошо к тому же образована. Перечисленные достоинства, в совокупности, придавали ей тот особый шарм, который был все еще интересен, избалованному женским вниманием, Владимиру. Да и потом, он считал, что открыл Глашину душу не целиком, только как несколько первых, самых важных страниц новой книги. Большая часть этой книги была им не прочитана. Иными словами, Глаша еще не была развращена настолько, насколько он этого желал. Особая прелесть виделась в том, чтобы лицезреть поэтапное, дальнейшее падение этой трогательной скромницы, доведение ее до самых небывалых высот своего развращенного воображения, картины которого, ему услужливо рисовала богатая фантазия.
Сам факт, что эта наложница может в скором времени выйти из-под его полного контроля, неприятно взволновал Махнева. Он поехал, как всегда по своим многочисленным делам, но мысли его были далеки от этих дел. Захотелось немедленно увидеть Глафиру Сергеевну, заглянуть ей в глаза, сжать до хруста тонкий стан. Воображение остро нарисовало картину того, как он, подойдет и заставит встать ее на колени. Затем, властно удерживая за нежное плечо, спустит перед ней брюки… Объехав вокруг усадьбы, Владимир Иванович разыскал ее в саду, глаза с радостью наткнулись на мечтательную одинокую фигурку, шедшую по прямой садовой дорожке.
– Вот, ты где ходишь, птичка моя, – чуть запыхавшись от быстрой ходьбы, сказал ей Владимир, рука ласково и сильно обняла талию.
– Здравствуйте, Владимир Иванович, – застенчиво и радостно отвечала она.
– Знаешь ли ты, cherie, что моя матушка тебя замуж за Звонарева решила выдать?
– Как за Звонарева?! – продолжая нелепо улыбаться, спросила, как громом пораженная, Глафира, – это потому она меня к нему сегодня утром посылала. Как же я сразу не догадалась. Господи, боже мой, Володя, да что же это делается? Он ведь, очень препротивный старик. Как же я жить-то с ним буду?!
Ее нижняя губа задрожала, ясные глаза молниеносно наполнились слезами. Она кинулась на грудь к Владимиру, словно пытаясь найти у него защиты.
– Да, не убивайся так, это – пустое занятие. Ты, же знаешь мою мамашу. Уж, коли ей чего в голову втемяшится… Может, не все так и плохо. До свадьбы еще какой-то срок назначат. Мало ли воды утечет? Может еще, по воле божьей, не сладится чего, – как девочку, уговаривал ее Владимир, гладя по мокрому от слез, лицу.
А потом, он с напускной веселостью, добавил: «Николай Фомич уже старик глубокий. Много ли ему осталось? Не успеешь оглянуться – и ты у нас вдовушкой веселой станешь».
– Что, вы, такое, Владимир Иванович, говорите? Это же грех: жить с человеком – и его смерти ждать. Он же не виноват, что стар.
– О, как вы добры, Глафира Сергеевна. Вот, вы его уже и жалеть начинаете.
А там и до любви – один шаг, – засмеялся он.
– Господь с вами, какая же к нему любовь может быть? Разве, что одно сострадание… Лишь его он достоин, да и то, если бы ума у старика хватило не позорить свои седины и не свататься ко мне. А так – он у меня одно отвращение к себе заслуживает.
– Все это очень умильно и высокопарно, однако меня смущает здесь другое. Сойдясь с вами достаточно близко, я имел не раз удовольствие убедиться в том, что женщина вы – чрезвычайно страстная. Боюсь, что от страстей своих телесных вы Фомича либо отравите поперед смерти его естественной, либо на сторону будете бегать, – проговорил Владимир, глядя в упор на Глашу. Его рука сильно сжала ее запястье, лукавые глаза смотрели с вызовом. – Меня же рядом не будет и Игната тоже… Не в одном же поместье живем. За несколько верст не набегаешься ко мне.
У Глаши высохли слезы, и она, плохо соображая, вся поддалась, потянулась к Владимиру. Встав на носочки, она обняла любовника за шею, губы принялись лихорадочно осыпать поцелуями знакомое, любимое лицо. Ее безрассудная и истовая нежность отозвалась в телах обоих жестоким и всесокрушающим желанием.
– Пойдем, скорее куда-нибудь, – Владимир оглянулся, ища глазами место, куда можно лечь.
И, наконец, его глаза наткнулись на старый заброшенный шалаш, сделанный из прутьев и еловых веток и стоящий в глубине фруктового сада. Поблизости никого не было, все многочисленные дворовые были в это время на полевых работах. Рядом с шалашом едва дымился, потушенный костерок. Пахнуло жжеными листьями. Он потянул ее за руку, увлекая за собой в сторону шалаша. Глаша, без слов поняла его движение, и как преступная сообщница, не возражая ни слова, проворно побежала за ним. Подойдя к шалашу и заглянув внутрь, они убедились, что он пустой. Не мешкая ни минуты, крепко стиснув зубы, слегка запыхавшийся от быстрой ходьбы, Владимир вошел в шалаш и резко развернул Глашу к себе спиной. Сильная ладонь надавила на плечи и шею, повелительным жестом он заставил встать ее на колени. Глаша почувствовала, как несколько иголок впились ей в ноги, ветки, торчащие из стен, оцарапали шею и грудь. Соломенная шляпка упала с головы и закатилась в темный угол. Не смотря на все это, Глаша не чувствовала никаких неудобств. Она вся выражала собой полное подчинение и готовность перед чуть грубоватым натиском любовника. Владимир, затаив дыхание, задрал кверху все нижние юбки, руки торопясь, приспустили книзу батистовые панталоны. Его взору предстала нежная, молочно-розовая плоть стройных и упругих ножек, чуть влажные ягодицы немилосердно соблазняли спелой округлостью. Спина беззастенчиво прогнулась, колени сами раздвинулись, завлекая желанного гостя. Солнце назойливо пробивалось сквозь решетчатые стены нехитрого шалаша, выделяя светлым пятном алчущее лоно с мокрыми, слипшимися от скользкой влаги, волосками.
Он вошел в нее сразу резко и грубо – с ее губ сорвался небольшой стон. Но эта первоминутная боль не могла идти в сравнение с тем удовольствием, которое она начала испытывать с самых первых толчков. На каждый толчок Глафира отвечала ответным движением, мощные выпады заставляли прогибаться гибкое тело.
– Божееее, Владимир, как хорошо. Я готова умереть за это. Я не смогуууу, не смогуууу жить без тебя.
– Так без меня или без моего толстого дружка? По-моему, ты его больше любишь.
– И без него и без тебяяяяя.
– Так оторви его, и носи с собой. Пусть, так и сидит в тебе. Глядишь, и с Фомичем не так скучно будет.
– Угу… ааааа.
Немного погодя, он сам лег на спину, быстро постелив на пол сюртук, и велел ей сесть сверху на полыхающий от возбуждения, каменный ствол.
– А теперь, детка, попрыгай на нем немного. Выжми из него, наконец, все соки.
Задрав высоко юбки, которые мешали ей свободно двигаться, Глаша походила на самоварную куклу. Изловчившись, она все же воткнула в себя большую розовую головку, с широким пульсирующим отверстием. И стала сначала медленно, а потом все быстрее, скользить по стволу вверх и вниз, а порой, раскачиваться как на лодочке, вправо и влево… Эти движения доставили ей большое удовольствие потому, что она могла сама контролировать все действо, еще сильнее прижимаясь к его плоти воспаленным и распухшим естеством.
