Анатолий Томилин-Бразоль - В тени горностаевой мантии
Двор с самых зимних праздников обретался в Царском Селе. Но изобиженный тем, что его так долго обходили наградами за военные успехи, Потемкин не спешил припасть к ногам повелительницы. Тем не менее, на вечернем рауте осведомленный Никита Иванович Панин уже шептался с Анной Нарышкиной:
– Пошто ее величество одноглазого-то от Силистрии оторвала?
Статс-дама клялась и божилась, что ведом не ведает. Но у Никиты Ивановича глаза и уши во дворце были не одни. В тот же вечер ему донесли, что обе бабы: Никитична с Брюсшей, запершись с императрицей, об чем-то долго собеседовали, после чего позвали Протасову и еще говорили, а, удалившись, переглядывались да перемигивались и посмеивались, молча. А ее императорское величество не изволила и звонить в звоночек, приглашать к себе Александра Васильевича на ночь... «Эва, – понял старый дипломат, – видать, опять смена караулу-то пришла. Ну, баба, ну... и куды в её... токо лезет? Жаль мальчика, жаль... Господин генерал хоть и одноглаз, да за ним присмотр в четыре ока потребуется...».
4В кабинете императрицы, запершись от всех, сидели три женщины: Ее императорское величество государыня Екатерина II Великая и две ее статс-дамы – графиня Брюс и Нарышкина.
– Да ты не верь, не верь, Катиша, это я тебе говорю, чего люди-то не наболтают. Подумаешь, племянницу уёб. Сие дело такое, сама понимаешь, кто с ими с племянницами ныне-то не путается?.. – Сыпала словами, как горохом, Прасковья Брюс. – И об летах его не думай. Знамо, – не юнец. Чай, уж четвертый десяток... Да-к, старый конь борозды не спортит... – Она хохотнула, зорко глядя на Екатерину. – Ай, новой не проложит? А на что она, нова-то, коли та, что есть, наезжена, мягка да удобна... Да ты не сомневайся, матушка, вот хоть Анна Никитична тебе скажет...
Императрица перевела глаза на Нарышкину. Та, в отличие от подруги, говорила степенно, тщательно скрывая блеск своих крысиных глазок:
– Прасковья правду говорит, ваше величество. Григорий Александрович романтически в вас влюблен. Я вот, извольте взглянуть, чего достала... – Она вынула из-за корсажа сложенную бумажку. – Задорого купила у камердинера его. Такой бессовестный мужик попался, за так ни за что не отдавал. Но вы же знаете, что для вас, государыня-матушка, мы ничего не жалеем. В надежде на благодарность живем. – Она помолчала малое время, прижимая бумажку к груди.
– Ладно, ладно, я сначала должна посмотреть, стоит ли этот бумажка, чтобы за нее payer un prix ?lev?. <Заплатить дорогую цену (фр.).>
– И не сомневайтесь, ваше величество, сие есть вирши любовные, писанные по-французски. Его собственная рука... Эва:
Как скоро я тебя увидел, я мыслю только о тебе одной.
Твои прекрасны очи мя пленили и жажду я сказать вам о любви моей... [52]
– Перестань, Анна, ты только портишь, а читать я и сама умею. Лучше посвети-ка поближе. – Императрица читала чуть прищурившись, и постепенно краска заливала ее щеки и шею.
Нарышкина стрельнула глазами на товарку, та мигнула обоими глазами и чуть заметно кивнула. Екатерина окончила читать, сложила листок и некоторое время молчала.
– Ну что, Катишь?.. – Брюсша подалась вперед. – Стоит дело затрат наших?
– Коли правда все, то... – Государыня повернулась к туалетному столику, где стояла кованая шкатулка с бриллиантами, сняла с пояска ключик и открыла крышку. В отделениях лежали строго рассортированные по размерам ограненные камни.
Фрейлины заохали...
– Вот, выберите себе сами... по камешку.
Как два коршуна на добычу, кинулись обе бабы к ларцу...
– По камешку, я сказала... И потом, я хотела бы знайт его жизнь побольше. Про его p?re de famille. <Отца семейства (фр.).>
Она протянула руку, женщины послушно положили выбранные камни на ее ладонь. Екатерина внимательно осмотрела, заменила один, потом вернула оба алчным статс-дамам и заперла шкатулку. Дамы переглянулись. Прасковья подтолкнула локтем Нарышкину.
– Давай, Анна...
Та вздохнула.
– Матушка-государыня, по этой части у тебя наперсница особая есть. Она и в геральдии все ходы-выходы знает... Мы вот, не спросясь тебя, ей такой урок заладили – все про сей предмет вызнать, мало ли понадобится. Призови ее, пусть поведает...
Сначала Екатерина рассердилась на самовольство:
– Разве я просила?
Но пока Прасковья Брюс тараторила, оправдываясь, подумала, что, пожалуй, то и лучше, что не сама она велела сведения собирать. Меньше болтать будут, коли не выйдет дело...
– Ладно, трещать-то, зовите Annete...
Анна сидела в кабинете, разговаривала с камердинером Захаровым и ждала приглашения. Бумаги, полученные в герольдии от секретаря, были при ней.
Прибежала толстуха Брюсша.
– Аннеточка, машерочка, ее величество зовет, идем скоренько... Ты все ли приготовила-то?
Анна Степановна с достоинством поднялась. Пожалованная в новый ранг статс-фрейлины, уравнявший ее со статс-дамами, она стала вести себя еще более независимо. Не отвечая, пошла к будуару императрицы. Предательства Прасковьи она не забыла и никогда не забудет. Придет срок...
– А, мой королефф, мы заждались. Анна Никитична сказала, что вы были в герольдии и вызнали кое-что?..
Голос государыни был мягче теплого воска, даже с какой-то заискивающей интонацией. Но Анна уже больше не поддавалась его обманному звучанию. Она присела в реверансе и ответила просто.
– Все что могла, ваше величество. Что там знают, то и я.
– Садись, рассказывай... Кто он, откуда, какого рода? Ты ведь у нас дока...
Анна разложила бумаги.
– Батюшка Григория Александровича, Александр Васильевич Потемкин, происходил из смоленских дворян. Был небогат. Одначе, не сие обстоятельство примучивало его, а вот не дал ему до старых лет Господь наследников. Так он и жил с супругою своею мелкопоместным помещиком в сельце Чижове близ Смоленска.
И надобно же такому случиться, что приехал он как-то в свое село Малинино, и у соседей в Скуратове, что по киевской дороге, увидел нечаянно молодую вдову. Увидел, да и влюбился без памяти...
– Эко, – не утерпела Брюсша, – не зря говорят: «Седина в бороду – бес в ребро».
– Помолчи, Прасковья, – одернула торопыгу Анна Нарышкина. – Годы от соблазна не затулье. Я тоже про то слыхивала, влюбился он, матушка-государыня, так, что скоро и обрюхатил. Пришел свататься и объявил себя вдовцом.
Анна молчала. Она была рада, что эта часть рассказа ее минует. Екатерина всплеснула руками.
– Это при живой-то жене?..
– Ну?.. Сродникам-то что? Не до разборов, знамо, рады сбыть-то вдову с рук да еще с приплодом. Сыграли свадебку. А как молодые из-под венца вышли, он ей и повинился...
– Ах, батюшки... – Екатерина закрыла руками лицо. – Et, apr?s? <Что же дальше? (фр.).>
И поскольку Анна продолжала молчать, затараторила Прасковья Брюс:
– А то! Молодая, ясно дело – в слезы. Требует свидания с утаенной женою. Поехали в Чижово. Там кинулась она в ноги законной-то супруге, убивалась, что поверила обманщику, что затяжелела... И вот, надо же, та, видя горе такое молодой вдовицы ли, кого ли, уж не знаю, но пришла в сострадание. Сама уже летами преклонная и в супружестве счастия не видавшая, объявила, что идет в монастырь...
– Quelle g?nerosit?! <Какое великодушие (фр.).>
– Да уж... В общем, скорым пострижением она утвердила сей брак. От него-то и родился Григорий Александрович.
– Ты молодчина. И откуда ты узнаешь про все про это?
– Ну, слухами земля полнится, Катиш, да и не сидели мы с Анной-то Никитичной тоже руки сложивши. Знали, что пожелаешь все в дотошности вызнать. Это у Анны Степановны кругом друзья-доносители. А мы все за кровные старались... Сколь денег одних крапивному семени переплатили...
Нарышкина подхватила:
– Страсть, страсть, ваше величество. Чиновники, как один, аки псы алчущие, кровососы. Рубликом там, али перстеньком не отделаешься...
– Ладно, будет вам... Сами хороши. Небось знаете – без награждения не оставлю. Продолжай, Прасковья.
– А далее чего?.. Дальше возрастал он в деревеньке у батюшки годов до семи, когда старый lovelase отдал Богу грешную душу свою...
– Укатали, стало быть, сивку, крутые-то горки?
– Да ему уж, не за восьмой ли десяток перевалило, а Дарье-то Васильевне, еще лет с тридцать было... Осталась она обратно вдовою, да с мальцом... Ну, материно воспитание, сами знаем, какое... – Она осеклась и виновато посмотрела на Екатерину, но та и глазом не моргнула, и Прасковья продолжила: – Сперва обучался он в Смоленской семинарии, понеже предназначался в духовное звание. Только после повезла она сыночка в Москву, отдала в учение к Литкелю, что в Немецкой слободе школу держал. От него он и в университет поступил. Очень памятлив был и в учении боек.
– Это и я слыхала, – Екатерина оживилась. – Не могу сейчас вспоминать, кто рассказывал, будто желал он в юность иметь «Естественная история» шевалье де Бюффон, что стояла в книжная лавка на Мясницкой. Das Buch war sehr teuer <Книга была очень дорогой (нем.).>, а деньги у студент нет. Повадился он ходить, читать ее в лавка. Придет – полистает, придет – полистает, раз, другой, третий – и отложил. Приказчик говорит: «Вы, я вижу, сильно книгой сей интересуетесь, так я для ради вас цену скину». А он, смеяться, и говорит: «На что она мне, коли я ее уже прочел да выучил». Приказчик не поверил, так он предложил на спор: «Открывайт, говорит, любую страницу, читайте любую строку, я продолжу». И выспорил... Продолжайт, мой друг, мы слушаем...
