Игорь Кон - СЕКСУАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА В РОССИИ Клубничка на березке
Увы, это только кажется гротеском. Я хорошо помню, как в 1950-х годах дирекция Лениздата отказалась печатать в качестве иллюстрации к брошюре по эстетике фотографию Венеры Милосской, объявив ее "порнографией". Дело дошло до секретаря обкома партии по пропаганде, который, в порядке исключения - как правило, ленинградские секретари даже на общем сером фоне отличались дремучестью и нетерпимостью, - оказался достаточно интеллигентным и защитил честь Венеры Милосской. Вряд ли он стал бы это делать, если бы статуя принадлежала советскому скульптору.
В 1936 году, когда "прорабатывали" Дмитрия Шостаковича, одно из обвинений в адрес его оперы "Леди Макбет Мценского уезда" состояло в том, что музыка натуралистически изображает скрип кровати.
Обвинения в эротизме и "нездоровых сексуальных интересах" - здоровых сексуальных интересов у советского человека по определению не было и быть не могло! - использовались едва ли не во всех идеологических кампаниях и "проработках". Главный сталинский идеолог Андрей Жданов в 1946 г. с презрением говорил об Анне Ахматовой: "не то монахиня, не то блудница", а Никиту Хрущева в 19б0-х приводило в ярость обнаженное женское тело на картинах Фалька. Обнаженное мужское тело было еще более невозможным.
Отношение к телу - одна из важнейших ценностных ориентации любой культуры. Тело - не простая физическая, природная данность, а социальный конструкт.
Гротескное тело средневековой народной смеховой культуры, "фигурирующее во всех выражениях неофициальной и фамильярной речи, - это тело оплодотворяющее - оплодотворяемое, рождающее - рожаемое, пожирающее - пожираемое, пьющее, испражняющееся, больное, умирающее; во всех языках существует громадное количество выражений, связанных с такими частями тела, как половые органы, брюхо, рот и нос, - но в то же время чрезвычайно мало таких выражений, где фигурировали бы другие части тела, например, руки, ноги, лицо, глаза и т.п.[93]
Напротив, для телесного канона, появившегося в начале нового времени, характерно совершенно готовое, завершенное, строго отграниченное, замкнутое, показанное извне, несмешаннов и индивидуально-выразительное тело. Все то, что выпирает, вылезает из тела, всякие резкие выпуклости, отростки и ответвления, то есть все то, в чем тело выходит за свои границы и зачинает другое тело, отсекается, устраняется, закрывается, смягчается. Так же закрываются и все отверстия, ведущие в глубины тела... Речевые нормы официальной и литературной речи, определяемые этим каноном, налагают запрет на все, связанное с оплодотворением, беременностью, родами и т. п., то есть именно на все то, что связано с неготовностью и незавершенностью тела и его чисто внутрителесной жизнью. Между фамильярной и официальной, "пристойной" речью в этом отношении проводится чрезвычайно резкая граница".[94]
В традиционной русской культуре водораздел между "духом" и "плотью" и между телесным "верхом" и "низом" был особенно высоким и непроницаемым. Советская власть усугубила эти символические и часто условные запреты массовой бедностью, жестким полицейским единообразием и ханжеским табу слов.
Марксистская идеология подозрительно относилась к таким понятиям как "дух", "душа" и "духовность" - от них попахивало идеализмом и религией. Но если внимательно рассмотреть нормативный канон "советского человека", окажется, что он не только бездуховен, но и бестелесен. Точнее говоря, это бездуховная бестелесность.
Хотя советская философия считались материалистической, образ человека, которым она оперировала, был нематериальным. В двух послевоенных изданиях БСЭ тело представлено двумя статьями "Тело алгебраическое" и "Тело геометрическое", да еще "телесными наказаниями" и "телесными повреждениями". В "Философской энциклопедии" редкие упоминания о "теле", "телесной субстанции" и "телесности" почти все содержатся в историко-философских статьях, посвященных Г1латону, Фоме Аквинскому, Лейбницу и идеалистической философской антропологии. Таким же "бестелесным" является и большой "Философский энциклопедический словарь" (1983). Дело тут, конечно, не в стыдливости. Просто человек, лишенный конкретной индивидуальности и низведенный (философы искренне полагали, что - возвышенный) до своей "социальной сущности", в материальном теле вообще не нуждался, оно ему только мешало.
Не лучше обстояло дело в психологии. Ни в "Кратком психологическом словаре" (1985), ни в исправленном и дополненном словаре "Психология" (1990), ни в учебниках психологии тело, если не считать абстрактных психофизиологических процессов и реакций, вообще не упоминается. Когда в начале 1970-х гг. меня заинтересовала проблема подросткового самосознания, в котором образ тела и внешности занимает одно из центральных мест, я обнаружил, что телом в СССР всерьез занимались только психиатры в связи с нарушениями "схемы тела" при шизофрении. В общем-то, это было вполне логично. Если сексуальностью занимаются сексопатологи, то телом должны заниматься психиатры: нормальный, здоровый человек своего тела не чувствует, не осознает и им не интересуется.
Бестелесность и бессловесность, когда речь заходила о телесных отправлениях, были характерны и для массового обыденного сознания. По старому анекдоту, советскому дипломату в Англии понадобилось в туалет и он спросил о его местонахождении хозяйку дома. "Это очень просто, - ответила леди. - Пройдите по коридору направо, потом налево, там написано "Для джентльменов", но вы не обращайте внимания и заходите". Соль шутки в том, что джентльмен не может задать даме подобный вопрос. Представьте себе мое удивление, когда в мой первый визит в Корнеллский университет молоденькая секретарша, провожая меня из одной аудитории в другую, показала мне на дверь "мужской комнаты" и спросила: "Может быть вам нужно сюда?" Я мгновенно автоматически - и неправдиво - ответил: "Нет, спасибо". А когда мы пришли в другой корпус, молодая женщина-профессор сказала мне: "Извините, я выйду на минутку в туалет". В России такой разговор между людьми разного пола, во всяком случае, представителями старших поколений, показался бы неловким.
Несмотря на изощренную культуру мата, сексуально-эротический словарь среднего россиянина чрезвычайно беден. Когда-то я сугубо конфиденциально - об исследовании подобной темы не могло быть и речи - попросил нескольких бывших воспитанников одного из моих учеников, анонимно написать мне на листочках бумаги слова, которыми они пользуются для обозначения качества сексуальных переживаний и отдельно - для обозначения женских сексуальных реакций. Все эти парни отслужили в армии, некоторые имели отношение к девиантным субкультурам, так что словарный запас у них был. Зачем мне это было нужно, они знали, а их отношения с бывшим учителем были достаточно доверительными. Тем не менее, задание оказалось очень трудным. Ребята страшно стеснялись фиксировать такие неприличные слова на бумаге, а когда стеснительность была преодолена, их сексуально-эротический словарь оказался поразительно бедным.
"Матерный язык", при всем его богатстве, фиксирует только самый поверхностный, физиолого-технический уровень сексуального взаимодействия, но совершенно неадекватен для выражения сложных эмоциональных переживаний. Медико-биологические термины большинству людей неизвестны, и они тоже, в силу своей стерильности, для выражения сложных переживаний не годятся. Тут нужны религиозно-философские или художественные метафоры. Если их нет, - а откуда их взять, если в стране нет эротической культуры? - люди обречены на немоту или на употребление слов, которые заведомо снижают, обедняют и физиологизируют их сексуальные переживания.
К тому же грубый "мужской" язык, помещающий женщину в положение сексуального объекта, часто оскорбителен для женщин. В результате даже супружеские пары сплошь и рядом не имеют приемлемых слов для выражения и объяснения друг другу своих специфических желаний и проблем. Врачи-сексопатологи столкнулись с этим сразу же, как только в стране возникли первые сексологические консультации.
Настолько важна вербальная раскованность и сексуально-эротический словарь, я понял на одном примере. Когда в конце 1980-х гг. о сексе, наконец, заговорили вслух, один графоман стал присылать мне свои "эротические рассказы", которые, как он считал, необходимы для сексуального воспитания подростков. Но как описать сексуальные действия, не употребляя "неприличных слов"? Считая общеизвестное слово из трех букв неприличным, автор заменил его словосочетанием "мужской половой член" или детским словом "писька". Эффект получился потрясающий. Когда рассказчик описывал, как на жарком черноморском пляже нежится группа студентов и у них со страшной силой стоят "мужские половые члены" - это было просто смешно. Но в другом рассказе описывалась сцена группового изнасилования, которую предприимчивая девушка сумела превратить в сексуальную оргию, предложив юношам сначала продемонстрировать свои мужские достоинства, на основании которых она сама установила очередность. Уменьшительная, детская, бесполая, женского рода "писька", - самая большая и грозная из них почтительно называлась "пис", - выглядела в этом контексте гораздо более вызывающе, чем ненормативный "хуй".
