Эдуард Лимонов - Дети коменданта (Обыкновенные инциденты)
В коридоре опытные азиатские евреи научили их уму-разуму. Объяснили, что существует организация, называемая Толстовский фонд, помогающая устроиться на Западе полуевреям и людям русской национальности.
- К сожалению, Толстовский фонд дает своим эмигрантам вдвое меньше денег, - сказал молодой израильский гражданин с усами и в джинсах, поглядывая на Елену с интересом. - Они - бедные.
Так на третий день своего пребывания в свободном мире они попали в бедные люди. Стали эмигрантами второго сорта. К первому по праву рождения принадлежали евреи.
Они сумели добраться до бюро Толстовского фонда. Он вел ее под хмурым небом, сверяясь с подаренной усатым израильцем картой Вены. Они поворачивали на нужных углах, шагали по нужным улицам, и лишь к концу оказавшегося значительно более долгим, чем oни ожидали, путешествия, она устала и разнылась. Последний километр они отдыхали через каждые несколько минут, и он уговаривал ее пройти еще один блок. Блоки были мрачные и солидные. Ручки массивных дверей начищенно сияли. Она кричала, что она не солдат, и что ему, привыкшему к заводам и сумасшедшим домам, бывшему вору и рабочему, сейчас легче, а ей, Елене, тяжело. Что она девушка изнеженная и привыкла к роскоши. Ему пришлось прикрикнуть на нее. Она обиделась и убежала в боковую улицу, где пыталась спрятаться от него в подъездах нескольких домов. К ее отчаянью и удивлению оказалось, что все двери австрийских домов заперты. Он бежал за ней, а случившиеся в этот момент на улицах австрийцы в мохнатых зеленых пальто удивленно повернули к ним в фас розовые блины лиц. Подавляющее большинство австрийцев и австриек почему-то пользовались в том сезоне зелеными шерстистыми пальто-балахонами. Он нагнал ее, и они помирились, целуясь на холодном ветру, примчавшемся от Дуная, но он почувствовал, что это лишь первая их ссора. Что будут и другие. В новых обстоятельствах их новой жизни его опыт заводов и сумасшедших домов был куда более употребим, чем ее московский опыт дочери полковника и жены богатого художника.
В Толстовский фонд они опоздали. Бюро закрылось. Путь назад был кошмаром, каковой он постарался преодолеть поэтапно, улицу за улицей. Туфли натерли кровавые пузыри на Елениных щиколотках, и, очевидно, каждый шаг причинял ей боль. Он сказал ей утром, чтобы она надела удобные туфли, но, разумеется, Елена не могла себе позволить явиться в публичное место не на каблуках. Может быть понимая свою вину, она молчала и больше не жаловалась. Он думал о том, что один он бы прошагал через город быстро и весело и увидел бы множество интересностей. С Еленой же он видел только Елену. Она думала, что одна она нашла бы способ, как доехать до отеля. Остановила бы автомобиль. Например, этот черный "мерседес", за рулем которого сидит седоусый симпатичный мужик в черном костюме и при галстуке...
Когда они вышли на финишную прямую - на Мария-Гильферштрассэ, уже горели фонари. Витрины магазинов были ярко освещены холодным дневным светом, и, нагие и прекрасные, покоились в витринах все удовольствия свободного мира. Поросенок, обложенный листьями салата, помидорами и огурцами. Ветчина. Знаменитые венские пирожные. Бижутерия, камни голубые и зеленые, оправленные в золото и серебро. Английские шляпы. Австрийские шляпы. Пальто для фрау и фройлайн. Пальто для герров: для адвокатов и докторов. Пальто попроще: для водопроводчиков, трубочистов и сталелитейных рабочих. Автомобиль "фольксваген" медленно вращался под стеклянным колпаком. В автомобиле помещалась ярко одетая пара молодых манекенов. Он - в клетчатой кепке сжимал руль, она, разметав рыжий парик по плечам, прижималась к нему. Деревянные лица манекенов пылали от невозможного восторга. За двадцать минут домчит "фольксваген" пару от "Сохнута" до Толстовского фонда и за двадцать пять - до отеля...
Менеджерша материализовалась из клуба сигаретного дыма, когда они проходили мимо комнаты-офиса. Как будто поджидала их. Из-за ее плеча высовывалось личико ухмыляющейся подружки. В глубине офиса светилась, как фонарь сквозь туман, настольная лампа. Под лампой стояла бутыль не то виски, не то шнапса, очевидно, доселе развлекавшая подружек. И два сосуда.
- Гуд ивнинг, - сказала вежливая Елена.
- Гутэн абен, - сказала менеджерша. И выдала фразу, значение которой, разумеется, не было понято ни Еленой, ни ее супругом.
- Что она сказала? - спросил он.
- Понятия не имею. - Елена сделала несколько шагов по направлению к их комнате. Он тоже сделал шаг.
- Хальт! - сказала менеджерша.
"Хальт" он понял. В старом отцовском самоучителе немецкого языка, еще военных времен, называемом "Памятка воину", солдат обязан был, нацелившись "калашниковым" в немца, крикнуть ему: "Хальт! Хэндэ хох!" Он остановился.
- Мани! - сказала менеджерша. - Аржан! Гелд! Айн, цвай, драй - она загнула три пальца.
Он покачал головой.
- Не понимаю! - Хотя уже начал понимать.
Менеджерша обратилась к подружке с длинной фразой, во время произнесения которой она несколько раз с презрением взглядывала на пару. Затем вдруг протянула руку и, похлопав его по накладному карману плаща, вскричала:
- Мани! Аржан! Денга! Гелд... юдэн!
- Толстой фонд... - выдавил он. - Завтра. - И пошел за Еленой.
Менеджерша еще кричала им вслед, и в злых фразах он различил опять лишь два слова: "Гелд!" и "Юдэн".
Бросившись на постель, Елена сказала:
- Ты понял? Эта стерва принимает нас за евреев. Она хочет, чтобы мы заплатили за отель. Она уверена, что у евреев всегда есть золото. - Елена подняла руку и поглядела на свои красивые кольца. - Стерва наверняка была надзирательницей в Аушвице или Треблинке.
Обнявшись, они вскоре уснули, и обоим приснился один и тот же сон. Сергей Сергеич в портупеях и сапогах, с ТГ на бедре едет, сияя золотыми погонами, в открытом "опеле" по Мария-Гильферштрассэ, а они сидят рядом с ним. Дети военного коменданта. Из дверей отеля выбегает менеджерша и, плача, бежит рядом с "опелем", умоляя ее пощадить.
