Эдуард Лимонов - Дети коменданта (Обыкновенные инциденты)
- Стой уже. Какие пивные автоматы? У нас все равно нет местных денег, сказала Елена.
Материализовавшийся вновь сохнутовец, морщась, отвел четверых и пуделька в зеленый мини-автобус и, обязав их явиться в штаб-квартиру "Сохнута" в понедельник, исчез. Говорящий по-русски шофер-поляк повез их в гостиницу возле Вестбанхоффэ. По дороге они оживленно озирались, разглядывая новый "свободный" мир. Свободный мир был чище их прежней страны, и лица обитателей его были спокойнее.
В гостинице менеджерша с плохоокрашенной головой отвела их в предназначенную им комнату. Напротив по коридору находился общественный туалет. Усталые, они свалились на широкую постель в деревянной, золотом оживленной белой раме и сделали любовь. В конце акта любви в теле кровати что-то хрустнуло, и вместе с матрасом они упали на пол. Может быть, австрийская постель не была приспособлена для русской любви. Во время любви, очевидно, испуганная будущим, Елена была нежнее, чем обычно, а он - тоже испуганный будущим - был агрессивнее.
В чемодане у них были две бутылки водки и несколько банок икры. Им сказали, что водку и икру можно дорого продать в свободном мире. Они решили съесть банку икры и выпить водки. Хлеба у них не было. Денег сохнутовец им не дал. Можно было обменять несколько долларов из тех 237 долларов, которые щедрое советское государство позволило им вывезти, но хитрый специалист Солнцев в Москве советовал им постараться сохранить доллары как неприкосновенный запас, на черный день. У них были водка и икра - значит, это не был черный день. Икра без хлеба оказалась невкусной. Они даже не доели содержимое стограммовой банки.
Они решили выйти в город. В любом случае, им нечего было делать до самого понедельника. Была суббота, а какая же еврейская организация работает по субботам. Елена подкрасила глаза, сменила чулки и платье, и они вышли. Когда они проходили мимо комнаты менеджерши, немка недоброжелательно поглядела на пару сквозь сигаретный дым.
- Противная мегера, - сказала Елена.
На улицах свободного мира было прохладно. Небо было облачным. Утром в Москве было куда теплее. Почему-то это их поразило. Им обоим казалось, что за границей должно быть очень тепло. Он записывал в блокнот названия всех улиц, по которым они проходили, чтобы не заблудиться. Первая улица, название которой он записал, была Мария-Гилферштрассэ. Они вспомнили ее отца.
- На красивой улице жил Сергей Сергеич, - сказал он.
- Папочка всегда умел устраиваться.
- Представляешь, мы с тобой заходим в этот элегантный магазин одежды и говорим: "Гутэн таг, герр... как там его... Шмольткэ или Штраус. Наш папа был в свое время военным комендантом вашего городка, и, завидя его, проезжающего в открытом "опеле" по Мария-Гилферштрассэ, вы всякий раз выбегали из магазина, чтобы снять перед ним шляпу. В память о столь теплых отношениях с нашим папочкой не могли бы вы подарить его дочери вот это прекрасное платье, сняв его с манекена в вашей витрине..."
- И он пошлет нас подальше. Или вызовет полицию. В любом случае, мне не нравится их стиль. Слишком консервативный.
Елена критически оглядела витрину магазина. Сестра, жившая за границей уже одиннадцать лет, регулярно завозила Елене одежды свободного мира. Удивить Елену одеждами было нелегко.
- От этой связки сосисок я бы не отказался. И от окорока тоже. Это мой стиль. Пусть и консервативный.
Они стояли у витрины магазина, который в Москве назывался бы "Гастроном". Отворилась красивая дверь в бронзовых украшениях и розоволицый аккуратный господин вышел, неся чуть на отлете красивый сверток.
- И у них лучшее в мире пиво! - мечтательно произнес Еленин супруг.
На пересечении Гилферштрассэ с мелкой улочкой стояла жаровня, и продавали сосиски и пиво. Они поспешили скорее уйти от тревожного запаха. Отойдя, они обнялись и признались друг другу, что есть очень хочется. Впрочем то, что сегодня у них не было денег, казалось даже забавным. Они были уверены, что очень скоро у них будут деньги. Много денег. Она собиралась работать в Англии моделью, он собирался писать сценарий. Ей было двадцать четыре, ему - на шесть лет больше. В гостинице на подоконнике стояли бутылки с водкой и лежали банки с икрой. И, сняв деревянную раму с кровати и положив ее на пол, можно было сколько угодно заниматься любовью. До самого понедельника.
Возвращаясь, они прошли через Вестбанхоффэ. В зале, на усеянном окурками камне, размещались кучки по-восточному выглядевших людей, и каждая группка что-то оживленно обсуждала. Исключительно мужчины. Почти все с усами. Восточные рабочие - югославы, знали они со слов привезшего их поляка. На вокзале у них как бы клуб.
- Опасные люди, - сказал поляк. - Австрийцы их не любят.
Судя по гримасе, какой поляк сопроводил объяснение, сам он тоже не был в восторге от восточных рабочих. Они с опаской прошли мимо опасных югославов. Елена сильнее, чем обычно, сжала руку супруга у локтя.
В понедельник в штаб-квартире "Сохнута" им пришлось долго ждать своей очереди. Хорошо и добротно одетые в кожу и джинсы люди, похожие на успешно ворующих цыган, наполняли коридоры организации. Оказалось, что несколько сотен бывших советских евреев из Азии, пожив в Израиле, сбежали в Европу и живут теперь в Вене, добиваясь, чтобы их пустили обратно в Советский Союз. Что им было нужно от "Сохнута", супруги понять не смогли.
- Вот сумасшедшие! - сказала Елена. - Как дети! Туда! Сюда! Как в анекдоте про старого раввина.
Он не знал анекдот. Она рассказала ему: "Старый раввин уехал в Израиль, но попросился через некоторое время в Союз. Его пустили. Однако через определенный промежуток времени он вновь подал документы на выезд. Его выпустили. Короче говоря, он проделал эту операцию несколько раз. В конце концов ему сказали в ОВИРе: "Послушайте, дедушка, выберите, наконец, где вы хотите жить. И не морочьте нам голову". А старый раввин им отвечает: "Я нигде не хочу жить. Мне в самолете нравится".
Они смеялись, целуясь, и он рассказал ей анекдот про глобус. Из той же серии. Тот же старый раввин приходит в ОВИР и объявляет, что хочет уехать из СССР, но не знает куда. Овировец, раздраженный, дает ему глобус и говорит: "Вот, папаша, возьмите, пройдите в соседний пустой кабинет и выберите себе страну, в которой вы хотите жить". Старик скрывается в кабинете вместе с глобусом. Час его нет. Два его нет. Овировец, встревоженный, открывает дверь в соседний кабинет. Раввин сидит на полу и грустно глядит на глобус. "Вы решили, папаша? - спрашивает овировец. - Выбрали страну?" - "Простите, молодой человек, а у вас нет другого глобуса?" - говорит старик.
Они хохотали, вызывая недоумение подпирающих стены или неспокойно трущихся задами о стулья посетителей. Наконец назвали их фамилии. В закуренном офисе стучали сразу несколько пишущих машин, и сразу несколько сотрудников на нескольких языках беседовали с посетителями. Громкость собеседований варьировалась от крика до полушепотов. Испуганное семейство из десятка душ облепило стул, на котором покоился полуживой, с пергаментным лицом, глава семьи.
Женщина, напомнившая ему его истеричную тетку Лидию, худая, в пиджаке, проглядев их бумаги, тяжело вздохнула.
- Кого они нам посылают! - вскричала она, обратившись за сочувствием к коллегам по офису и к посетителям. - Русских! Наши люди годами не могут выехать, а эти...
Она поглядела на пару с нескрываемым отвращением. Было ясно, что окончательно и бесповоротно их поместили в категорию "ненаших людей". Хитроумный Солнцев в Москве такого поворота событий не предвидел.
- Что же нам теперь делать? - спросила Елена.
- О, я не знаю, делайте что хотите! - Пиджачная "Лидия" встала и стоя начала нервно перебирать бумаги на столе.
- Дайте нам хотя бы немного денег. Мы же должны как-то существовать. Мы не знаем языка. Что же нам теперь умереть, если мы не евреи? Объясните нам хотя бы, как получить визу в Англию. - Он вспомнил, что с теткой Лидией следовало разговаривать очень спокойным тоном.
- Я ничем не могу вам помочь. "Сохнут" принимает на себя заботу только о людях еврейской национальности. Вы знали, что делали, когда уезжали! Выудив нужную бумагу, "Лидия" обратилась к печатающему на машине пожилому типу в помятом костюме: - Они сплавляют нам своих бездельников и преступников, все антисоциальные элементы, как будто мы - свалка, куда сбрасывают мусор!
- Какие вы все мерзкие! - сказала Елена. - В Москве мы знали других евреев!
- Вы действительно мерзкие, - сказал он вежливо. Обнявшись, они вышли. Она расплакалась уже за дверью.
- Поневоле станешь антисемитом, - сказал он.
До этого он был антисемитом только единожды, на протяжении года и четырех месяцев, когда был любовником Елены. Антисемитизм его, впрочем, был направлен исключительно против одного семита - мужа Елены - Виктора. В день, когда Елена ушла от Виктора к нему, антисемитизм покинул его.
