Гаджимурад Гасанов - Зайнаб
Из всех мучений, которые проделывала Ишрабика над Тарзаном, самое унизительное и нетерпимое был ее этот смех, металлический, хлесткий, уничтожающий. Как только она ехидно показывала зубы, он весь взъерошился, шерстка на спине становилась дыбом, противный холодок пробегал по телу, он, толчками пуская оранжевую струю, отступал назад, скулил, прятал глаза и задом заползал к себе в конуру.
Так случилось и сегодня. Это было самое страшное оружие, которое применяла Ишрабика против своего врага. Так поступала она осознанно или неосознанно, но он результат давал сокрушительный. Против такого лома Тарзан пока не находил никакого приема…
Мачеха, противно хихикая и через окна бросая уничижительный взгляд во двор, вошла в семейную комнату. Даже не взглянув на Мериям, съежившись сидящей у печки, с себя стащила мешковатое платье непонятной расцветки, рядом с сыном приподняла край одеяла и скользнула в постель. Зевая, выгнувшись вперед, потянулась наверх, всем телом растянулась в постели.
Мериям, злобно поддакнув губы, стрельнула в ее сторону ненавистными глазами:
— Жду такого дня, когда мой папа этот твой змеиный зев запечатает расплавленным свинцом, любезная мачеха!
Мачеха, засыпая, издевательски рассмеялась, повернулась на другой бок, глубоко задышала. Сначала она, всасывая нижнюю губу в рот противно сопела, потом захрапела, как мужик.
— Медведица, противная хрюкающая медведица! — маленькими кулочками затыкала себе уши. — Какое же ты противное животное! Как я ненавижу твое усатое, с растительной порослью лицо, мачеха! Знала бы ты, как ненавижу! — противный комок подступил к горлу, глаза засверкали, на шее выступили сонные вены, кадык нервно задвигался.
Она мыслями ушла во вчерашний вечер, перед ее глазами стала разъяренная мачеха.
Мериям училась в четвертом классе, после обеда. Она пришла со школы, даже не успела переодеться, перекусить, мачеха наказала в кладовке рассортировать картошку. К тому времени, когда сельское стадо пастух пригнал с пастбища, она завершила работу. В хлеву привязала коров, накормила, подоила корову, накормила кур, овец. Когда голодная, замерзшая в одном платье, заходила домой, на улице полностью потемнело. Мериям не успела подойти к печке, отогреться, как мачеха подтолкнула ее к каталке, наказала отбить масло. А сама с сыном развернули скатерть, сели, перед ее глазами стали смачно откусывать и обсасывать только что пожаренное на печке мясо.
От голода и запахов мяса, которое она давно не ела, у нее во рту потекли слюнки, в глазах помутнело. Стараясь не замечать мать и сводного брата, она привычными движениями рук стала подвязывать за веревку, висящую на кольце под потолком, глиняную каталку с простоквашей. Но обессиленные пальцы рук не выдержали ее тяжести, каталка выпала из рук, упала на пол и разбилась.
Мариям на мгновение не поняла, что случилось. У нее екнуло сердце, оно упало в пятки. Она растерянно взглянула в глаза мачехи и ужаснулась. Только теперь до нее дошло, что случилось страшное и сейчас с ней что-то будет.
Она заплакала, прося прошение, упала в ноги мачехи. А та, как кашалот, пока большими глотками набирала в легкие воздух, а в поджелудочное железо желчь.
— Милая мама, прости меня, прости!.. — умоляла Мериям. — Я не нарочно, не нарочно… Каталка сама выскользнула из рук!.. Я не нарочно! — умоляла девочка.
Глаза мачехи округлялись, в них засверкали молнии, вдруг изо рта загрохотал гром:
— Чтоб ты сдохла, чтоб конец твой обернулся черным саваном! — напала на падчерицу, стала больно щипать ее к руки, ноги, живот. — Чтобы отсохли твои руки и ноги, вражье отродье! Чтобы разорвались они на куски! Ты что, бестия, вместо рук носишь безжизненные плети! — схватила ее за руки, по разлитой на полу простокваше потащил наверх лестницы и сбросил ее оттуда…
Девочка при падении инстинктивно съежилась мячиком, покатила вниз. Первая ступенька лестницы была из цельного камня, и девочка, как на зло, ударилась о нее головой. Из глаз полетели искры, перед глазами закружили черные круги, может, на мгновение, она потеряла ориентир. Приподнялось, упала. Села у лестницы, зарыдала. Нет, не от боли, боль она не почувствовала, а от обиды, от горькой и подавляющей ее волю обиды. Она долго сидела в тамбуре и плакала. Во дворе стонал, скулил, плакал Тарзан. Он ползал по двору, заглядывал в тамбур и плакал как человек, горько, безостановочно.
Мериям не выдержала скулеж и завывания Тарзана. Встала, где-то в груди стало очень больно, она упала.
— Что же делать, что же делать? — причитала Мериям.
Ей до такой степени стало жалко Тарзана, что она поползла во двор. Обняла Тарзана за шею, прижалась к нему и заплакала.
Тарзан, прижавшись к к своей подруге, то плакал вместе с ней, то шершавым языком облизывал ее горячие слезы. Так они во дворе просидели до темной ночи. Никто не подумал беспокоиться о девочке, как будто она не человек, ее никогда не существовало.
Мериям не помнит, как она приползла обратно в тамбур, как поднялась и очутилась на тавлинском тулупе в коридоре. Когда она очнулась, в коридоре на табуретке горела керосиновая лампа. «Как всегда, наверное, отключили свет», — подумала она. Сильно болела голова, так сильно, что без боли не могла открыть глаза. Не знала, сейчас который час и скоро ли наступит утро. Страшные боли отдавались из-под правого бока, болела правая нога. Так она просидела до рассвета. Когда на востоке разбрезжил рассвет, ей показалось, что боль немножко уняла. И она уснула тревожным сном.
Не помнит, через какое время, но вруг кто-то сильно дернул ее за руку. Она от нестерпимой боли закричала и приподнялась. Перед ней, злобно пожав губы, стояла мачеха.
— Ты что, курица, забыла, что сегодня наступила очередь, нам ходить пастись общественный скот? Встань, сукина дочь! Видишь, как растянулась, бесстыжая, в коридоре, запрокинув голые ноги, открытые до пупка! — стянула с ее живота подол тулупа. — Хлеб с тандыра, сахар, сливочное масло, молоко, простокваша — все основные продукты находятся в шкафе под замком. С шкафа хоть крошка хлеба пропадет, ответишь своей башкой. В коридоре на столе находится кружка с молоком, рядом хлеб. В обед накормишь моего сына, — брюзжа слюной, заглянула ей в глаза и рассмеялась. — Тебе повезло, крапива, что вчера упала с лестницы! Иначе не миновать тебе сегодня пастушкой пасти сельских баранов! — только теперь заметила, та бесстыжими глазами с какой ненавистью буравит ее лицо. — Рано радуешься, крапива, рано! С утра до вечера и ты не останешься без дела!
— А мои уроки, моя школа? — попыталась возразить девочка.
— Твой отец десять лет ходил в школу, что, он стал большим начальником? Его начальниками стали строительный молоток и мастерок! Ха-ха-ха! Каков начальник, а? — кашляя и плеваясь, засмеялась ей в лицо. И ты со своей школу гору, что напротив, не перевернете. Все, хватить, надоели мне твои капризы! Я сказала, и точка! Распустила язык. Как старая бабушка! Закрой свою пасть и слушай! Когда проснется мой сын Али, его оденешь, соберешь постель, сложишь на свое место. Потрусишь паласы, пол в комнатах, в коридоре покрасишь речной черной краской, так, чтобы внутри все блестело и сияло. На ковре завяжешь тринадцать рядов узлов. В кладовой все кукурузные початки почистишь от листьев… Все наказы я тебе дала? А, чего молчишь? Не вздумай увернуться… Да, сегодня в селении решили, коров не выгонять в общее стадо. Их выгонишь за дом, пастись. Коровник почистишь от коровьих лепешек… Кур сейчас я сама накормлю, а вечером их накормишь… — вышла водвор. — «Ципа, ципа, ципа!» — позвала кур, бросила им две горсти зерна, посчитала, с овчарни выгнала овец, взяла посох и выгнала их за порог двора. — Эй, ты, девочка? — крикнула, что есть мочи.
Мериям не отозвалась. Она еще громче позвала Мериям. Мериям, открыла окно и тихо отозвалась.
— Чтобы ты оглохла! Почему не отзываешься? Накормишь этого своего дьявола! — зло взглянула на собаку, которая на нее зарычала. — Сваришь похлебку, обойная мука в кладовке. Сына моего голодным не оставляй. Молоко и простоквашу, что оставила в коридоре на столе, дашь ему. Если молоко или простоквашу выпьешь сама, убью, сын мне все расскажет!.. — повернулась и погнала барашек в сельское стадо.
Столько наказов было дано мачехой падчерице на больную голову, что та растерялась, не зная, с чего начать и чем закончить. Она, сидя на лестнице, навзрыд заплакала. Но что бы там не было, наказы надо было выполнить, иначе она не знала, что с ней будет, когда мачеха пригонит сельских овец с пастбища.
Она выгнала коров за дом на поляну, вычистила коровник, собаке приготовила похлебку, накормила, пол дома покрасила черной речной краской, потрусила паласы. Время было далеко за полдень.
Мериям решила пообедать вместе с братом. В простоквашу накрошила хлеба и поставила перед сводным братом Али, а молока решила попить сама.
