Гаджимурад Гасанов - Зайнаб
С того дня, который разделил мою жизнь на две части: светлую и черную, — прошло более двадцати лет. И горе в сердце ушло глубоко во внутрь, и шрамы на нем зарубцевались, и я тоже пока как-то живу, механически что ли? — горько взглянула мне в глаза. Многое людям простила: и непонятное отношение, и брезгливые взгляды, и противный шепот за спиной, и смешки особенно со стороны молодых людей. В годы войны со стороны фашистов стерпела и унижение, и оскорбления, и насилие, и жестокости, и утрату самых дорогих для меня людей. Ко всему привыкла, даже к жажде смерти. Но как переносить косые взгляды, непонятные усмешки, бросаемым в адрес моего увечья женщинами, пережившими войну, голод, никак не могу понять!
Вы думаете, не я хотела быть счастливой, любимой? Не я хотела под в обнимку с мужем, любимыми детьми пройтись по городским улицам? Самое большое счастье в жизни спелой женщины — это иметь ребенка! Кто сегодня лишил меня такого счастья? Кто отнял у меня молодость, красоту, завтрашний день? Ради кого и чего я всего этого лишилась?
Ее глаза были полны слез, губы дрожали, руки судорожно сжимались. Она плеснула остатки коньяка в свой стакан, одним глотком судорожно глотнула содержимое в стакане, вдруг разрыдалась. Извинившись, быстро вышла из купе в коридор.
Я стоял у окна вагона в оцепенении, судорожно думая, как успокоить, как помочь этой женщине, за короткое время ставшей для меня очень дорогой и близкой.
Когда она долго не заходила в купе, я вышел в коридор за ней, а ее нигде не было. Оставив свой багаж, она покинула вагон. Нашлись свидетели, как на одной остановке она вышла из вагона и больше не вернулась.
«Где ты, куда ты затерялась, прекрасная женщина с изувеченным лицом? Отзовись! Я ищу тебя по всему свету! Умоляю тебя, отзовись! Где ты?»
1995 г.
Крапива
Осень, конец ноября. То время, когда человеческий организм еще тоскует по теплу угасшего лета, и всеми фибрами души чувствуешь, осязаешь холод наступающей зимы. С юга над селением нависали высокие горы, с запада на восток подковой переходящие в несколько рядов высоких холмов, соединяющих друг с другом какой-то невидимой цепью. Солнцем освещаемая сторона холмов с востока на север обросла густыми кустами орешника, кизила, низкорослого дуба, постепенно к западу и югу переходящие в густые заросли смешанного леса, где преимущественно росли граб, бук, липа, ясень, белоствольные благородные ивы. С западной стороны, из-за грузной белой шапки Джуфдага, вдруг выглянула луна. Ее холодные, мерцающие серебром лучи вдруг выхватили в селении и заиграли на стеклах окон и крытых оцинкованным жестом кровлях домов. Со двора одноэтажного дома, стоящего чуть поодаль от селения, с северной стороны, раздался надрывающий собачий вой, переходящий на горестное завывание. Ишрабика долго не могла усыпить сынишку. Наконец, посасывая свой большой палец, уснул. На постель, скорчившись, час назад прикорнула и сама. Только успела сомкнуть глаза и на тебе — опять во дворе завыла эта злосчастная собака! Она головой накрылась одеялом, но собака не перестала выть, а перешла на скулеж. Не вытерпела, встала в постели, села, обе клешни злобно запустила в давно немытые сальные волосы на голове, зачесала, осыпая руганью собаку, ее ненавистного хозяина. Брюзжа слюной, через голову натянула на себя мешковатое платье, встала и вышла в коридор, включила свет.
— Чтобы ты издохла, дьявол! Чтобы дом твоего хозяина сгорел! Чтобы его отец и дед в гробу перевернулись! Что за напасть эта собака! Ни дня, ни ночи от тебя покоя! Чтобы Аллах с небес ниспослал на тебя свою божью кару!
В дальнем углу коридора, завернувшись в тавлинскую шубу, лежала ее падчерица Мериям. Она стонала. Завидев мачеху, она за узкой детской локотью запрятала заплаканные глаза, осунувшее лицо. Оно пылало огнем.
— Смотри, смотри на эту змею ползучую! Какая же ты притворщица, тварь! Чтобы конец твой стал черным! — с ненавистью плюнула на нее, пнула ногой, отвернулась и направилась к лестнице, спускающейся в хлев. — О Аллах, когда же Ты избавишь меня от присутствия этой черной змеи? Хоть бы сдохла эта маленькая сучка!
— Ой, моя спина… — взахлеб заплакала Мериям. — Кто же маленькую девочку пинает в спину?.. Чтобы отсохла твоя нога, мачеха… — из глаз ручьями хлынули слезы. — Это ты и ползучая змея, и гиена, и бестия!.. Это ты сдохнешь, — не переставая плакала девочка, — Аллах знает, кого из нас наказать!
Услышав, как заплакала, запричитала Мериям, во дворе собака на привязи заскулила, горестно завыла, встала на дыбы, пытаясь освободиться от цепи, на которой сидит.
Мачеха в хлеву свою злость вымещала на корове, которая не давала молоко. Зло хлопнула дверью в коровнике, с парным молоком в ведре тяжело поднялась по лестнице.
Проходя мимо падчерицы, злобно взглянула зелеными глазами и резко зыкнула:
— Что ты, бестия, мерзнешь здесь? Чтобы мне досадить? Встань, крапива жгучая, иди в комнату! — фосфором сверкали ее зеленые глаза. — Все делаешь, чтобы мне было больно? Чтоб молния сразила тебя.
— Прежде молния сразит тебя и твоего гадкого сына… Не пойду… В той комнате, в тепле и в пуховой постели наслаждайся сама с сынишкой.
— Что, змея подколодная, до тебя не дошло? Сделать так, чтобы до тебя дошло? — размахнулась, чтобы ударить. — Пока я еще раз не сбросила тебя с лестницы, делай то, что тебе говорят! — он от злобной волны, накатившей на нее, крикнула так, что девочка вздрогнула и чуть не свалилась с ног.
От этого крика собака во дворе, Мериам назвала ее Тарзаном, подняла такой вой, такой визг, он, порываясь помочь Мериам, так прыгал на цепи, создавалось впечатление, она вот-вот оборвется, ворвется в дом и растерзаем мучительницу Мериам.
— Тарзан, мой любимый Тарзан! Как мне жаль тебя! — простонала она.
Тарзан заскулил, завилял хвостом, заглядывая в окна, чтобы увидеть Мериам, гремя цепью нервно задвигался по двору. То заходил в свою конуру, то выходил, жалобно скулил, звал Мериам, подпрыгивал вверх, чтобы заглянуть в окно, точно понимал, что с ней что-то случилось.
— Говоришь, не войдешь? — выходила из себя мачеха.
— Сказала же, не войду. Я шага не сделаю в комнату, где спишь ты со своим сыном-зверенышем! А если у тебя желание есть еще раз сбросить меня с лестницы, сбрось! Хоть на том свете избавлюсь от твоих мук! — высохшие будто глаза опять увлажнились, она головой укрылась шубой.
— Говоришь, не пойдешь? Пойдешь, еще как пойдешь, паршивая сучка! — вдруг набросилась на девочку, за шкирку вытащила из-под шубы, приподняла, ударом ноги приоткрыла дверь в комнату, закинула ее, как мячик и снаружи закрыла. — Нет, не войдешь ты!..
— Паршивая сучка это ты! — девочка, порываясь выбить дверь изнури, навалилась на нее и стала барабанить кулочками.
Мачеха услышала, как она захныкала, а потом заплакала взахлеб. Во дворе заскулил Тарзан, а потом завыл долго, душераздирающе. Мериям думала, как больно уколоть мачеху.
— У тебя растут усы, как у кошки и борода, как у паршивой козы! — взвизгнула девочка.
Действительно усы, которые у Ширинат не ожиданно выросли и поросль на подбородке ей доставляли мучительные неудобства.
— У, ты ублюдка! — взревела Ишрабика так, что она затряслась от злобы. — Убью сучку, убью! — под лестницей подобрала полено.
В это время Тарзан во дворе так злобно заревел и зарычал, что готова была порвать цепь, броситься в прихожку, напасть и растерзать врага.
Терпение Ишрабики лопнуло, она бросила полено, выскочила во двор и подобрала большой сучковатый жердь.
Тарзан присел на землю, ненавистными глазами заглянул ей в глаза, утробно зарычал, показывая желтые клыки, с которых на грудь стекала слюна, встал, низко опустил морду, презрительно поджал губы, повернулся к ней боком, готовясь к прыжку. Он злобно рычал, готовый к атаке.
Но не тут-тобыло! Ишрабика опустилась на четвереньки, бесстрашно из-подлобья взглянула в глаза Тарзану, искривила губы, показала клыки и злобно зарычала. С шестью в руке боком-боком вокруг Тарзана сделала полукруг, утробно рыча и роняя слюну. Тарзан не отступил, повернулся на другой бок, из-подлобья заглядывая ей в глаза, искривляя губы, сверкая клыками-кинжалами, злобно рыча на цепи сделал полукруг. В точке соприкосновения сделал бешеный скачок, но Надежный сук в руках Ишрабика сделал молниеносный оборот, взлетел и опустился на голову Тарзана. Собака взвизгнула, взлетела с цепью в воздух, цепь петлей сомкнулась на ее шее, упала на спину.
Тарзан вскочил на ноги, от злости и напряжения задрожал на ногах, дрожь молнией прошла по спине и холке, готовясь к прыжку и нацелившись на шею, задом начаа отступать назад. Но вдруг Ишрабика так уничижительно взглянула ему в глаза и так издевательски рассмеялась, что он от унижения заскулил, приподнял заднюю лапу и запустил в ее сторону оранжевую струю. Ишрабика, нервно трясясь от смеха, делая вид, что его даже не замечает, боком вошла в тамбур.
