Эмма Герц - Вензель на плече Урсулы
Захотелось как-то самовыразиться еще, например, классически порезать лучшие рубашки мужа в лапшу или просто выбросить их из окна. Представляю его на подступах к дому, обнаруживающего этакое чудо-дерево — с рубашками его любимого изготовителя. «Вот ведь как бывает, — философически подумает Савин, — я так уважаю мужские сорочки этой замечательной марки, а кто-то безжалостно выбрасывает их…»
Неожиданно рыдаю. Сморкаюсь в кухонное полотенце, нашариваю в ящике открывашку для пива — «Гиннесс» не опускается до плебейских откручиваемых крышек. Хорошо, холодно, горько.
Звонит телефон. Да не возьму я трубку.
— Алло.
— У тебя такой странный голос, — констатирует Бывалов, — сопливая, что ли? Грипп свиней? Ураганного типа. Полчаса назад не наблюдалось… Метаболизм!
— Полчаса назад… — Я делаю большой глоток пива. — …Полчаса назад мы договаривались созвониться позже вечером.
— Так вот оно и настало — позже вечером, — объясняет Бывалов.
— Ты про девушку Мюллера опять?
— Я нашел ее, — хвастается Бывалов, — сам! Не подумай ничего такого, просто поговорить с человеком хотел. Как с библиотекарем.
— Про библиотечное движение?
— Да про что же еще, — соглашается Бывалов. — Я ведь очень, ты знаешь, уважаю это движение.
— Привет Надежде Константиновне.
Отключаюсь. Телефон звонит снова.
— Алло.
— А кто такая Надежда Константиновна?
— Крупская, кто.
— И что Крупская.
— Тоже уважала библиотечное движение, — на последнем издыхании отвечаю.
Сейчас мне кажется, что я правда издохну.
Мужу я не изменяла ни разу. Не из-за повышенной моральной устойчивости. Может быть, потому что не хотела будить лиха, я ведь угомонила его с большим трудом. Может быть, потому что работала дома, с людьми встречалась неохотно, предпочитая укрываться в своей комнате с ноутбуком, книжками и яблоками. У Савина все было по-другому.
Я болтаю в воздухе «Гиннессом», имитируя движения маятника. У моей бабушки были такие напольные часы, огромные, — они превышали одно время мой рост, а маятник завораживал. Пробую заворожиться коричневой бутылкой, не получается.
Солнышкин номер я знаю очень хорошо. В сущности, я помню из длинных номеров всего-то четыре, один из них — солнышкин. Да и навыками распознавать лица на фотографиях я прекрасно владею.
Допиваю пиво, смутно отражаюсь в выпуклой стенке носатым чудовищем, показываю себе язык. Глупая я такая. Да дура просто. Умственно отсталая.
Чертову уйму времени пялилась на арабскую, что ли, вязь разного масштаба событий, не разбирая основного послания: а ведь он любит другую женщину.
И вовсе жены ничего не чувствуют заранее, не зрят на три метра в глубь земли, не прочитывают мыслей мужчины, засыпающего рядом на выглаженных наволочках каждую ночь, я вот не почувствовала и не прочитала, а я умная.
Умная наконец-то сподобилась сложить два и два и сказать себе: у этого мужчины с твоей подушки роман с твоей лучшей подругой.
Вообще, это довольно странно, думаю я. Марусечка же такая хорошая, думаю я. Мы дружим с первого класса средней школы. Летом играли в куколки, сделанные из цветков мальвы, мастерили «секретики» и катались на качелях, мечтая и опасаясь прокрутить «солнышко». Зимой ходили в детскую библиотеку каждую субботу, брали по пять книг, предварительно пересказывая мрачной усатой библиотекарше содержание только что сданных, потом катались на фигурных коньках (я — плохо) и с горок на фанерках (уже лучше). Весной влюблялись в разных мальчиков, иногда — в одного, благородно «отдавали» его друг другу, заливаясь вкусными слезами. Осенью тоже влюблялись, писали записки, дневники и глупые стишки, обменивались одеждой, лентами для волос, марками, открытками с собачками и личными словечками.
«Море о скалы грохочет, ласковой пеной звеня, будто сказать оно хочет: я и Маруся — друзья».
Марусечка красивая, умная, умело руководит безобразным бабским коллективом, разбирается в современном искусстве и почти не пользуется косметикой. Пять лет назад у нее произошла страшная история с этим ее бывшим мужем, Алешей, и погибшим младенцем, но она справилась, как справляется со всем.
После многих больниц, всех дел с докторами и психотропными препаратами Маруське нельзя было оставаться одной, а с кем же ей было оставаться, если родители терпеливо ждут ее на кладбище Рубежное, бывший муж с настоящей женой едет в Китай закупать элитный товар для чайного магазинчика, а кота Баден-Бадена все-таки нельзя назначить старшим. Разумеется, она жила у нас довольно долго, несколько времен года, я уже не помню наверняка. Первые месяцы она почти не ела и совсем не разговаривала, писала мне много писем, письма потом были массово уничтожены, кроме одного.
Неужели они уже тогда, думаю я. Откупориваю второго «Гиннесса», в смятении сильно стукаю бутылкой по зубам, испуганно нашариваю языком возможные щербины — нет, все в порядке. В относительном, конечно, порядке.
Звонит телефон. К черту вообще. Не буду отвечать, сссссуки. Я безутешна, ссссссуки.
— Алло.
— Ну и что ты трубку не берешь? — недовольно спрашивает Ирка Альперовская. — Я звоню-звоню.
— Я беру.
— Да ничего подобного! Ты до фига умная, что ли? Полчаса жду. Во-первых, насчет группы. Завтра в семь. Я заеду.
— Давай созвонимся сначала.
— Чего звонить-то? Заеду. Тебе тоже полезно. Немного похудеть. Во-вторых…
— Да.
— Слушай, у тебя ведь есть сковородка-гриль? И набор для фондю. Дашь мне?
— Нет у меня никакого набора для фондю. Зачем мне набор для фондю.
— Перестань. Набор для фондю. Мне нужен сегодня. Дай. Пожалуйста.
— Нет.
— А где он?
— Ир, у меня его никогда не было.
— Был. В такой объемной коробке. С картинками. Савину дарили на день.
— Психически здорового человека?
— Так, ты дашь мне фондюшницу или нет?
— Не дам.
— Собака ты. Я так рассчитывала на тебя. У меня ночь любви.
— Сковородку возьми. Гриль. Отлично подойдет для ночи любви.
— Не надо мне, — с достоинством отвечает Ирка.
Держу телефонную трубку, нажимаю на отбой, перекладываю несколько раз из рук в руки, набираю Марусечкин домашний номер. Марусечка живет недалеко, независимо роскошествует в большой квартире, потому как Марусечка одинока (ха!).
— Привет, — говорю я трубке.
— Привет, — отзывается Маруся весело. — Что это у нас за похоронный тон? Что случилось? Подскочило кровяное давление? Упал индекс Доуля-Джонса? Обнаружился вирус Эпштейна-Барра? В суточном анализе мочи?
— Какой еще мочи, — вяло возражаю я, — антитела к вирусу Эпштейна-Барра ищут в крови…
— А находят в моче, — хохочет Маруся.
Я молчу, не знаю, что ответить. Маруся может замечательно поддерживать разговор и сама.
— Прости, дорогая, ты же знаешь, я неграмотна в медицинском отношении… Что ты такая несчастная?
Отпиваю пива еще, стараясь не нанести урона зубам. Непонятно, что я могу сказать Марусечке: «Марусечка, я все знаю!» Высунула язык и даже увидела его скошенными глазами. Я так, скорее всего, не скажу.
— Чем занимаешься? — интересуется Маруська. — Что-то твоих гавров не слышно…
— Один гавр — у бабушки, другой — на сборах, — объясняю тишину.
— Ага, — говорит понимающе подруга, — а ты, значит, забухала там. Напилася ты пьяной, не дойдешь ты до дома, поэтому впала в глухую тоску на тему: где взять двести евро на темно-красную юбку…
Маруся упражняется в остроумии, такой знакомый голос, она немного неправильно произносит звук «ррррр», но это мило.
Как это она сказала первого января: «тесты полосатятся» и еще «все сложно». Интересно, стало ли проще сейчас. Или нет, мне неинтересно. Или нет, мне больно.
Вместе с ее нежной болтовней в левом ухе прохожу в ванную, открываю один ящичек, маленький и блестящий, потом другой, чуть побольше. В ящичках полно всякой ерунды: пробники шампуней, старые зубные щетки, мелкие мыльца в форме рыбок — муж стащил из отеля в Испании, но нужного мне предмета не находится.
Возвращаюсь на кухню, беру в руки нож, широкий клинок непривычной треугольной формы, называется «хонесюки», оранжевый квадратик с завитым иероглифом, удобная деревянная ручка. Одно время я сильно увлекалась кулинарией, да и сейчас иногда, просто времени мало, купила несколько хороших, дорогих ножей. Японских KASUMI — с узорчатой дамасской сталью на обкладках.
«Клинки ножей KASUMI представляют собой композит, состоящий из сердцевины, выполненной из стали VG-10, и обкладок из узорчатой коррозионностойкой стали, сложенных и прокованных в 16 видимых слоев, придающих ножам неповторимый облик. Узор, всегда индивидуальный на каждом клинке, напоминает утренний туман над спокойной водой, что в переводе с японского и означает KASUMI. С практической точки зрения композитные клинки обладают повышенной прочностью одновременно с гибкостью. Сломать такой нож практически невозможно. При затуплении ножей рекомендуется использовать специальные комбинированные водные точильные камни KASUMI, разработанные компанией „KASUMI“ специально для этих ножей. После ручной заточки лезвие ножа приобретает зеркальную поверхность и непревзойденное качество резания…»
