Наталья Штурм - Все оттенки боли
На три коротких звонка в огромную коричневую дверь нам открыл мужчина неопределенного возраста, холерическими движениями и взглядом, полным осознанной ненависти ко всему окружающему.
Его лицо, изборожденное глубокими траншеями порока, вполне могло послужить прототипом театральной маски «Жестокость».
Нервным жестом он махнул нам куда-то в глубь коридора, и мы поняли, что нас приглашают войти.
— Как он на американского актера похож, — прошептала мне на ходу Светка.
— На Джека Николсона? Да, похож, — согласилась я, уже жалея, что пришла.
Скудно обставленная холостяцкая комната, старый шкаф, узкая кровать, рядом стул с лесенкой книг, на полу газеты; круглый раздвижной стол с белыми разводами от чашек, стопка игральных карт, шахматы, маленький телевизор и роскошный меховой кот, потрясенный нашим вторжением.
Я выбирала, куда присесть, и села на деревянный стул с вязаной думочкой. Кот тут же прыгнул мне на руки. Я вскочила и замотала головой.
— У меня аллергия на кошек. Папа Виктор, можно котик погуляет пока в коридоре?
Тут произнеслось слово, похожее на «господи», но оно прозвучало как «сспди», потому что сквозь зубы и с брезгливо прищуренным глазом по-другому и не могло звучать.
— Это его место. Пересядь сюда. — Дядя-папа снял со стула радиоприемник и брезгливо провел по нему ладонью на предмет пыли. — Небось жрать хотите? — с сарказмом спросил он и хихикнул, довольный своим оригинальным приемом. Он быстро встал, нагнулся к крошечному холодильнику, в котором мог поместиться только пакет молока, и тут же раздраженно его захлопнул со словами: — Жрать нечего. Вчера баба моя приходила, все сожрала, сволочь.
Мы переглянулись со Светкой и заржали. Мы таких никогда не видели. Действительно, прикольный мужик.
— Чего пришли? Денег нет, — с той же издевательской ухмылкой сказал он и с интересом уставился на меня.
Светка просто онемела, она даже не знала, с чего начать. Пришлось говорить мне на правах родственницы.
— Папа, я курсы закончила, сейчас работаю на телевидении…
— Папа… Тамбовский волк тебе папа! — радостно захихикал он и налил себе стакан водки. — Пить будете? — спросил он меня и Светку.
— Я буду, — спокойно ответила подруга и. продув граненый стакан, протянула его «папе».
— Смотри-ка. Мурзилка ничего, складный бабец такой… Кисули, ну расскажите что-нибудь… Мозги-то есть или дуры набитые?
Весь этот текст произносился абсолютно обыденно. Видимо, такая манера общения была для него органична, как для других «добрый день» и «спасибо»…
Светка уставилась на дядю своими мультяшными глазами и коротко сказала:
— За здоровье!
Они «хлопнули» по стакану, папа Виктор крякнул и зло сказал:
— Хочу пью, хочу не пью. Хочешь, вылью сейчас? Запросто! Мне вся эта дерьмовая жизнь ваша глубоко обрыдла. Коммунисты…баные, мамаши ваши со своими проблемами сраными, теперь Клякса этот появился. Хер знает что от него ожидать, от Гообача вашего. Сухой закон придумал, мудак. Ни одной стране мира это не принесло ничего хорошего. Разве что Америке — мафию, ха! Ненавижу… Одно существо на всем белом свете люблю, котика моего… Иди ко мне. Мурзик…
Он нежно подобрал с пола пушистого кота с охреневшими глазами и прижал к лицу.
— Ты Мурзиками всех называешь? И женщин и котов? — улыбнулась я, подмигнув Светке.
— Еще кисулями, — опять довольно хихикнул папа Виктор и закурил «Приму».
— А почему так? — осмелела после стакана Светка.
— Чтобы имен не запоминать. Кисуля — и все. — Снова налил по полному стакану себе и Светке. — Выпьем за то, чтобы скорее все сдохли, к чертовой матери!
Светка легко выпила, но дипломатично заметила:
— Ну, вообще-то нам рано. У нас только жизнь начинается. Вот у моей подруги, к примеру, талант. Она хочет поступать в музыкальное училище. Будете гордиться потом.
Я поняла, что Светка зашла издалека с тайного хода амбиций. Может, выгорит?
— Да. мне мамаша ее говорила, что девица поет. И что, есть голос? — недоверчиво посмотрел папашка на меня и опять подло хихикнул.
Оставалось только запеть.
Голос лился ровно, свободно, словно речная вода по горному руслу, легко меняя оттенки и разукрашивая тембр обертонами.
Я и песню выбрала ту, которую он любил, по словам мамы. Романс «Отговорила роща золотая» на стихи Есенина. Мне и потом многократно приходилось доказывать свои способности перед самыми разными людьми. Так уж принято, называешься певцом — пой.
Но никогда, ни до, ни после, это не происходило с нулевым выхлопом…
— Да. Петь ты умеешь. Не зря твоя мамаша носилась с тобой, — смахнул сентиментальную слезу папа Виктор и снова закурил.
Светка раскраснелась и воодушевилась. Она почувствовала положительный сдвиг.
— Ей надо программу подготовить для поступления. Уже нашли педагога-репетитора. Нужно только позаниматься полгода, и она поступит!
— А я тут при чем? — холодно спросил недавно плачущий папаша. — Вы уж там сами как-нибудь… со своей мамашей блаженной…
В девятнадцать лет не знаешь, что такое унижение. Просто чувствуешь обиду, которая смерчем пронеслась по организму и сильно повредила что-то внутри.
— У меня самая лучшая мама в мире. — со слезами на глазах сказала я.
— Так это ваши проблемы — лучшая не лучшая. Мне-то какое дело? Я ей говорил — мне дети не нужны. А она заладила свое «любовь», «любовь». Хотя, конечно, она молодец, такую девку вырастила.
Уважаю… Но ничем помочь не могу, — опять подло хихикнул папа и рефлексивно развел руками.
Я поднялась, потому что исчерпала весь запас любопытства.
— Э! Э! Куда? Ну посидите со мной еще немного! Допить же надо… Светка! Так тебя зовут, кисуля? Давай допьем эту мерзость… тьфу, гадость какая…
Светка кивнула мне и снова протянула стакан. Любит доказывать, что она не слабачка какая-нибудь…
— А что вы читаете, кисули? — поинтересовался папашка. первый раз закусив черным хлебом. — Небось, дамскую муру? Или романы для дебилок?
— Я недавно прочла «Двадцать писем к другу» Светланы Сталиной…
Папашка удивленно вскинул на меня взгляд и пробурчал:
— Мамаша, небось, подсунула? Она баба умная… Ну а ты, киса, что читаешь?.. У-у, занятная какая мультипликация, — произвел он рукой неопределенные движения вокруг лица Светки. Типа обласкал облик…
— Я карикатуры только смотрю… На фиг заморачиваться?
Папашка вскочил и всплеснул нервными руками:
— Какая ПРЕЛЕСТЬ!
Он так развеселился, что еще несколько минут хлопал себя по коленкам и в ладоши. А потом вдруг резко угомонился и холодным взглядом уставился на Светку.
— Какая очаровательная дуреха…
— Да мне плевать. — сказала Светка и тоже закурила.
— А за сиську твою можно подержаться, если тебе плевать? — спросил папа Виктор.
— Держитесь, если хотите, — абсолютно равнодушно ответила Светка.
Папашка пощупал Светкину грудь:
— Ничего, справный бабец… Ну. вы еще. девчонки, заходите, посидим, поболтаем о политике… В шахматы вы, конечно, не играете?
Мы поднялись.
— Ну, конечно, куда вам в шахматы играть, безмозглым… А ты, — обратился он ко мне, — если станешь известной, не забудь меня в Рио-де-Жанейро свозить. Ставки сделаны, господа присяжные заседатели! Ставки сделаны…
Глава 6
Глубокие чувства интернационализма
Когда я вернулась домой, мама уже была обижена.
— Зачем ты к Горынычу ходила? — тоном субъективного следователя спросила она.
Пока мыла руки, собралась с мыслями, что наврать.
— Просто шла мимо, решила зайти…
— Когда ты виновата, у тебя всегда фраза начинается с «просто». Виктор сказал, что ты проститутку какую-то привела.
— Это Светка была, а не проститутка! — возмутилась я закулисным интригам. Кто бы говорил! Спаивал, щупал, а потом нажаловался и обосрал…
— А тебе в голову не пришло, что мне будет неприятно? Зачем ты притащила к нему молодую и симпатичную подругу? У него всегда отбоя от женщин не было, для него она очередная кисуля, не более!
Я удивленно посмотрела на любимую мамочку и села за стол:
— Ты это серьезно? Ты действительно считаешь, что ЭТОТ может быть кому-то интересен? Тем более моей Светке? Ты ошибаешься!
Мама холодно на меня посмотрела (точь-в-точь как папа Виктор) и сказала:
— Ой, девочка, ты недооцениваешь коварства этого человека! Он — Змей Горыныч! Но безумно притягательный и умный. Поэтому ты такой талантливой и яркой родилась, что я любила и люблю этого мужчину.
— Хорошо. Я скажу тебе правду. Мы хотели попросить денег на репетитора. Вот и весь наш коварный замысел.
Мама хохотнула и шлепнула мне в тарелку гречневую кашу, которую называла «размазней».
— А шпроты? — вывернулась я к столику возле холодильника.
