Виталий Протов - Любовные похождения барона фон Мюнхгаузена в России и ее окрестностях, описанные им самим
– А мне пока нет, – сказал я, морща лоб.
– Ах, барон, мне неловко говорить на эти темы. Справьтесь у своего полкового лекаря. У моего так называемого мужа фимоз – и этим все сказано. Слушайте, я здесь так одинока. А мой муж... он на днях приказал повесить крысу, пойманную его собакой. Издал указ, объявлявший это мерзкое животное государственной преступницей, и приказал своим солдатам соорудить виселицу и повесить эту тварь... Даже не будь у него фимоза, вы полагаете, можно жить в браке с таким человеком? Вы для меня – связь с моим прошлым и со всем, что мне было дорого. Будьте мне поддержкой!
В голове у меня стоял сумбур от всего услышанного, но последние слова я не пропустил мимо ушей. Да, конечно, я буду поддержкой для малютки Фикхен в этой холодной и чужой для нее России.
Полковой лекарь не ведал, что такое фимоз, но прекрасно знал, что такое незалупа.
– Ах, любезный мой барон, сей недуг у диких народов вроде иудейского или же арапского предупреждается одним движением хирургического ножа в грудном младенческом возрасте, и называется сие действо обрезанием. Цивилизованные же народы подвержены сему заболеванию, поскольку оставляют у младенцев мужского пола крайнюю плоть, коя нередко бывает такой узкой, что препятствует выходу наружу пещеристого тела, а это является препятствием к соитию, вызывая непреодолимые болезненные ощущения. Лечением же сего порока может быть лишь терпеливое супружеское вспоможение, иначе говоря – экзерциции, либо же в случаях крайних хирургическое вмешательство, которое, впрочем, может завершиться непоправимым повреждением мужеских способностей.
Лекарь отбарабанил это, как на экзамене в Гейдельбергском университете, который он и окончил в свое время.
– Надеюсь, это не ваша личная проблема, – добавил лекарь, посмотрев на меня вопросительным взглядом. Не будь он моим старым приятелем, я бы размозжил ему голову за такой вопрос. Однако мы вместе были под Очаковым, а потому я оставил без последствий его неделикатность, лишь потрепал его по плечу и спросил, что он имеет в виду, говоря «терпеливое супружеское вспоможение».
Лекарь пустился в пространные объяснения, из которых вытекало, что русские пословицы, согласно которым «терпение и труд все перетрут» или «вода камень точит», имеют прямое отношение к данной болезни, а именно, любящая жена должна оказать вспоможение своему супругу. И ежели некоторые дамы умудряются натянуть на себя платья с такими талиями, куда и не всякий мужеский орган влезет, то крайняя плоть не менее подвержена терпеливому воздействию и при регулярном ее упражнении может растянуться до нужных размеров.
Я сделал вид, что понял объяснения и, поблагодарив полкового лекаря, отправился домысливать им сказанное.
Прежде всего, решил я, Фикхен в данной ситуации не может быть отнесена к разряду любящих жен – я это сразу понял: между нею и мужем за столь малый срок уже успела вырасти стена отчуждения, вызванная то ли недугом великого князя, то ли несходством характеров, а потому мне было ясно, что сия жена не будет оказывать особого вспоможения супругу, а из этого вытекает, что либо супруг останется неизлеченным, либо будет искать вспоможения на стороне.
Что ж, меня устраивали оба эти варианта, поскольку и в том и в другом брак Фикхен оставался пустой формальностью, и я мог сохранять надежду у себя в сердце. Впрочем, надежда должна оставаться всегда, и даже если тебе в силу непреодолимых обстоятельств приходится делить предмет своих вожделений с кем-то еще, то и это не повод для того, чтобы впадать в отчаяние. В конечном счете, уговаривал я себя, разве от меня что-то убудет, если я, побывав в некоем приятном месте, узнаю, что до меня или после там побывал кто-то еще?
Пребывая в подобного рода рассуждениях, я услышал стук в дверь, отворив которую увидел юную девицу в надвинутом чуть не на самые глаза капоре.
– Известная вам особа, – скороговоркой произнесла она, – будет ждать вас завтра в полдень у Эрмитажного домика в Сарском селе.
Не сказав более ни слова, девица развернулась и бросилась прочь, словно спасаясь от меня, хотя я и не собирался бежать за ней, при том что повод для этого у меня был – я не терплю неясностей.
«Что еще за известная особа?» – спрашивал я себя. И почему я должен тащиться куда-то за тридевять земель ради встречи с «известной особой». Впрочем, вскоре туман рассеялся. Ну конечно же, место встречи обо всем говорило громче любых слов. Свидание в Сарском селе у Эрмитажного домика назначить мне могла только одна особа. И к ней я и отправился в означенное время.
Я прискакал раньше полудня – нетерпеливо гнал своего послушного коня. Оставил его у перевязи и пошел к Эрмитажному домику. Но и Фикхен не заставила себя ждать.
Она появилась вскоре после меня со стороны дворца, закутанная в лисью шубу. Оглянулась – не идет ли кто следом, отомкнула дверь домика и подтолкнула меня внутрь. Так мы с ней впервые оказались наедине.
Если читатель ждет от меня сладострастных подробностей нашей встречи (или последующих встреч), то его ожидания будут обмануты. Одно дело мои амурные похождения с разного рода девицами и матронами, и совсем другое – с Фикхен, которой было суждено стать самодержицей российской, перед которой трепетали и которой поклонялись. Разве мог я представить себе что-либо подобное, увидев много лет назад озорную девчонку в Штеттине? Ах, какие немыслимые повороты совершает судьба!
Фикхен в любви была жадной и неуемной. Сколько раз приходилось мне прикрывать ладонью ее рот, чтобы на ее страстные крики не сбежались бы не только дворцовая прислуга, но и жители ближних и дальних домов. Один раз она чуть не откусила мне палец, и я с тех пор носил шрам от ее зубов, объяснив его происхождение Якобине и своим товарищам-офицерам как последствие нападения янычара во время атаки под Изюмом.
Освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви...
Трудно быть возлюбленным великой княжны, за которой присматривают десятки глаз – эти, увидев соринку, мигом превратят ее в бревно. Потому нам приходилось проявлять осторожность. Но будь ты хоть трижды осторожен, случайности подстерегают тебя повсюду: то нахальная служанка войдет, не постучавшись, то лакей смерит подозрительным взором. Мы-то знали, что все они наушничают Ее императорскому величеству. Нет, не ей напрямую, а посреднице, которая всех выслушивает, а потом докладывает Елизавете Петровне то, что считает важным и нужным.
И вот обстоятельства сложились так, что мы оба – и я, и Фикхен – решили, что мне лучше на время оставить Петербург, тем более что и предлог для этого нашелся подходящий – в 1746 году моя рота в составе нашего кирасирского полка была передислоцирована к южным границам, чтобы не вышло от турок или крымского хана никаких неожиданностей. А после сырого и холодного Петербурга солнечный юг, хотя и лишенный многих завоеваний цивилизации, может показаться привлекательным.
Моя рота расквартировалась в живописном сельце на берегу реки, и поскольку солдат здесь особо не отягощали службой, то и офицеры вели образ жизни более чем свободный. Хозяева нас привечали, потому как нам выделялось неплохое содержание на постой, и они в обиде не оставались.
Дочь моих хозяев была девицею лет семнадцати, довольно привлекательной и как раз в моем вкусе – при теле, и я сразу же стал выказывать ей свою симпатию. То намеренно сталкивался с ней в тесном коридорчике, то сидел в саду, поедая ее взглядом, пока она занималась хозяйственными делами, то отправлял ее с мелкими поручениями, а потом задерживал у себя в горнице.
Наконец я стал замечать, что она отвечает мне взаимностью: протискиваясь мимо меня в тесном коридоре, делает это с деликатной неторопливостью; в саду, чувствуя на себе мой взгляд, старается подать себя в лучшем виде; оказавшись в моей горнице, вовсе не торопится покидать ее, а рада перекинуться со мной словечком-другим.
Ее отец, пожилой казак с отвислыми усами, вел образ жизни философический, то есть целые дни просиживал на лавке во дворе, созерцая мир и время от времени разражаясь откровенностями, которые вполне могли претендовать на место среди философских изречений знаменитых мудрецов античности. По причине своей витиеватости они не всегда были доступны простым смертным и даже мне, но иногда мне все же удавалось по достоинству оценить его мудрость. Так, например, я слышал его боговдохновенный голос, когда он изрек: «Земля есть низ, а небо – верх». Простота и в то же время безусловность этого открытия поразили меня, как и его сентенция касательно смены времен года: «Весна сменяет зиму, чтобы ее сменило лето». Жаль только, что откровения такого рода посещали его довольно редко – иногда два-три дня созерцания требовалось, чтобы разродиться одной мудростью. Впрочем, мне это оказалось на руку: старик был вечно погружен в свои мысли, мать девицы с утра до ночи занималась хозяйством – коровами, свиньями, садом да огородом, так что препятствий к осуществлению созревших у меня планов не предвиделось.
