Алексей Ремезов - Сказка серебряного века
— Да, да… Солон… — перебил Иван Иванович, который вдруг вспомнил, что именно Солона-то он и хотел упомянуть в своей речи. Вне партий… не примыкает к партии… Во времена общественной борьбы… Да, да… Всякое проявление индивидуальной, личной жизни — в такое время бесчестно… А борьба должна быть непрерывной… Да, да… Только окончательная социализация… Солидаризация… Впрочем — это относится к области идеологии. Как один из минимумов я хотел выставить… Но посмотрим, посмотрим. Я иду. Прощайте.
— Я тоже иду, тоже иду, — заторопился черт. — Я ведь тоже туда… Куда вы. Я ведь там теперь постоянно бываю. Вы услышите, я и говорю часто. Вы свое скажете (чудесно скажете сегодня, уже я знаю), — а после я буду говорить. Вы сейчас и узнаете меня. Я ваше положение непременно поддержу… Я…
Иван Иванович пошел к двери, черт за ним, не переставая пожиматься и болтать.
— Я вчера так кричал, что охрип, честное слово! Люблю я эти дебаты. Иногда необходимо спокойствие и властность — иногда огонь и жар. Смотря по требованию реальности. Реализм — это все, дорогой мой; тут мы с вами не разойдемся.
— Опять вы заврались, — пренебрежительно сказал Иван Иванович. — Не верю я, чтоб вы туда ходили, куда я теперь еду. Ведь вы больше о tete a tete’ax печетесь…
— Нет, нет, теперь я партийки, партийки… Вселенскую бы такую партийку… Чтоб выдержала вселенскость… Понимаете? Чтоб уж для всех… Огулом уж тогда, всех сразу к торжеству правды подвинуть. Да здравствует борьба за правду и право! А в борьбе уж не до мечтаний… Не до любвей…
— Да, да… — рассеянно и весело сказал Иван Иванович, надевая галоши. — Не до любвей. Где Ольга Ивановна? На извозчике дожидается? Хорошо, хорошо, иду. И черт вас знает, когда вы правду говорите, когда врете. Иной раз и дельное сморозите. Ну, да мне дела нет. Я свое и без вас знаю.
Иван Иванович через ступеньку бежал вниз по холодной лестнице. Черт, в худеньком пальтишке и шапке гречником, семенил за ним и все еще болтал.
— Это верно, смешиваю я, смешиваю, для правды же, однако, смешиваю, дорогой мой… Мыслящему человеку различить не трудно, что к чему. Вот вы, в сущности, всегда знаете. Сейчас поняли, что, когда правда общественной борьбы вступает в свои права, не до любвей. Пролетаризация — так пролетаризация, а не люмпенпролетаризация, и не до индивидуализации там, где назревает последняя социализация и солидаризация! Где насилию противопоставляется сила — там не до любви! Не до любви!
— Не до любви! — повторил Иван Иванович с рассеянным хохотком и, выходя на двор и за ворота, даже запел про себя, как-то невольно, вдруг вспомнив старую песню:
Нет, нет, любовь не даст свободы
И нет спасения в любви.
Ты, ненависть, суди народы,
Ты, ненависть, оковы разорви.
Черт подхватил:
Мы взяли в руки меч:
Пока они не сгнили…
Но у черта оказался неприятный фальцет, к тому же они вышли на улицу, и петь больше было нельзя. Иван Иванович ринулся к извозчику, на котором сидела Ольга Ивановна.
— Так до свиданья, до скорого свиданья, — весело и любезно кричал черт, махая шляпой. — Я тут неподалечку на одну минуточку заверну — и сейчас же вслед за вами. До свиданья, до свиданья!
Колеса загрохотали, и черт остался один у фонаря. Задумался, как будто. Два оборванца вынырнули из темноты, подошли к черту, хотели, кажется, заговорить. Но, взглянув ему в лицо — вдруг оба плюнули и, заворчав, как испуганные псы, шарахнулись назад, во мрак. Черт не обратил на них ни малейшего внимания: это, вероятно, были люди не по его специальности.
1906
Время[405]
Сказка
«…И клялся Живущим во веки веков, Который сотворил небо и все, что на нем, землю и все, что на ней, и море и все, что в нем, что времени уже не будет».
Апокалипсис, гл. X, 6Очень далеко, на севере, жила принцесса, которую звали Белая Сирень.
Принцесса жила в большом, красивом саду. В нем не было других деревьев, кроме сиреневых, даже павильон посередине сада, где спала принцесса, был выстроен из стволов сирени, а мебель внутри павильона стояла только белая и светло-лиловая. Когда зацветала сирень — весь сад наполнялся тяжелым благоуханием, на высоких кустах, заслоняя зелень, висели белые и лиловые гроздья, и ветки нагибались от тяжести цветов. Принцесса сидела на ступеньках своего павильона и грустно смотрела в сад. Она была очень молода, очень мила и грациозна, с нежным и бледным лицом, точно вылитым из воска. Ее глаза, всегда печальные, были зелены и прозрачны, как первая полоска зари, а волосы так мягки и так светлы, что казались серебряными; они свободно падали белой волной на плечи.
Принцесса всегда была грустна. Она много читала и училась, к ней ходили важные учителя, но ни один из них не знал и не умел научить принцессу, как победить злого старика, который сидит на скале над морем. Его никто никогда не видел, и принцесса никогда не видела, но это уже было известно, что он сидит на скале. Злого старикашку звали Время; все говорили, что он единый царь света, а принцесса чувствовала, что она не может спокойно дышать и жить, если не найдет в мире чего-нибудь сильнее старика. Но до сих пор — она видела — из всего существующего он над одним собой был безвластен, и потому только, что это был он сам.
— Что же? — рассуждала принцесса. — Ведь, если есть время, значит, нет ни радости, ни горя, значит, жизни нет. И в душе человеческой нет ни одного чувства, ни одного ей принадлежащего, потому что ни одного нельзя удержать. На что мне сирень, если она отцветет, на что мне солнце, если оно закатится? Куда уйти от времени? Где найти то, что сильнее времени?
Принцесса не любила ночей. Ей страшно было ночью и казалось, что день не вернется. В ее саду, когда цвели сирени, заря встречалась с зарею и ночь была бледна, как облачный день, но короче дня.
Время шло, гроздья на кустах сохли, темнели и сжимались, солнце грело жарче, а вечером спешило к горизонту — и спало дольше; глаза принцессы становились все печальнее; ей чудилось, что злой старик близко от нее и замышляет недоброе. Принцесса терпела, пока могла — потом приказывала снарядить пышный корабль, брала своих приближенных и любимую, еще не старую, няню и пускалась в путь. Они ехали далеко, далеко, через все море, на другой конец земли, где у принцессы был такой же сад, полный сиреневыми кустами, такой же белый и лиловый павильон — только в то время, как в одном саду облетали листья, шумели мокрые осенние ветры, и ночи все чернели и росли — в другом опять заря не хотела уходить с неба до утра, а на кустах рождались темные, робкие почки. Опять принцесса просиживала бледные ночи на пороге своего павильона, опять смотрела на восток печальными глазами и шептала:
— Где я найду то, что мне нужно? Есть ли на свете то, что будет всегда?
IIСъехались к принцессе гости, молодые принцы и герцоги. Они слышали, что принцесса красива, богата и тиха — и желали взять ее замуж.
Когда пришла няня, запыхавшись, и доложила принцессе, что ее ждут в белой зале павильона и что она должна выбрать между герцогами мужа, — Белая Сирень удивилась и даже испугалась.
— Что ты, няня, — сказала она. — Зачем я пойду замуж?
— Как зачем, родная? Подумай-ка, все выходят замуж. Муж тебя станет любить, баловать, ты его также люби, придет время — детки будут, утешенье тебе.
Принцесса покачала головой.
— Нет, няня, милая. И тут опять время, ты говоришь — время… И дети мои будут служить злому старику… Каждому, няня, жизнь дана для самого большого, что он может сделать. Недаром у меня эти думы, эта тоска. Теперь ищу, мучаюсь — но лицом к своему свету стою; а тогда — зароюсь, закроюсь, подчинюсь времени без ропота — и погибну раньше своего часа. Не пойду я замуж. Скажи им, няня.
Няня вышла, ни слова не промолвив. И герцоги и принцы поехали со двора, удивленные и раздосадованные.
IIIУходило солнце, и цветы сирени сделались розовыми, когда их озарили последние лучи.
Принцесса сидела одна, в своем белом платье с длинными лентами, на низенькой дерновой скамеечке. Отсюда виднелась каменная ограда, а за оградой — далекое, очень далекое небо: в той стороне было море.
Принцесса думала свою вечную думу. В душе у нее было смутно. Она не знала, чего она ждала, не знала, в каком образе явится сила, которой суждено победить время. Может быть — это слова, громовые слова, они пронижут сердце, как острое копье, остановят время и дадут людям истинную свободу. Все равно, всем людям или одному человеку. Все равно, одному ли человеку или одному чувству его, одному движению сердца; значит, есть то, может быть, то, чего нет на свете.
